Вот оно и сбылось! Я ждала! Книгу я прочитала еще на третьем курсе института и полюбила. Не перечитывала, потому что не хотела видеть, как гибнут любимые герои, но в память они врезались накрепко. Особенно отдельные сцены. Гибель Цинтры, Геральт сражающийся с упырицей, история вампирихи и заколдованного рыцаря, жизнь Цири у ведьмаков, её бой на арене, Цири на льду, Йэннифер и Геральт, да много всего.

Сериал отсмотрела махом все сразу, да благослови Господь Нетфликс за то, что выкладывает сериалы полностью!
Это не Игра Престолов, ну и что. И он не идеален, ну и что?
Что понравилось. Это Цинтра. Каллантэ просто прекрасна! Сцены гибели Цинтры, смерть Каллантэ, резни, самоубийства.. Ухх! Каллантэ канонная вот на 100 процентов! Сильная, категоричная и любящая. Да, стерва, но она королева, на престоле ромашки не сидят.
Потом правда смутило ее появление на балу в доспехах уляпанных кровью, но... кто его знает, может, в средневековье так принято)

Неожиданно крутая Йен) Непонятно, правда, с чего она такая резкая-дерзкая при жизни полной унижения и издевательств. Сцена преображения в красотку ооочень мощная. И очень правильная. Красота требует жертв и боли. наглядно показано.
Тиссая отличная!
А вот Аретузе не хватает размаха.
Цирилла... Двойственные впечатления. Вот вроде и хорошо, но в моей голове Цири младше.
Лютик - отличный! Отвечает в сериале за юмор и удачно.
И Геральт! Охх, Геральт красивый. Очень. Но Кавилл так по-плакатному поворачивает голову, поднимает подбородок, но на мой дилетантский взгляд, он проигрывает остальным актерам. Но как он дерется! Вот просто огонь-огнищще! Балет с мечом!

Битва при Соддене - разочарование. В книге мы узнаем про битву со слов Трисс и Иен, но понимаем, что это был магический армагеддон, жестокий и кровавый, а в сериале ну такое..
Минусов хватает, но плюсы перевешивают. Нетфликсы молодцы, будем ждать второй сезон)

Продолжение фика "Про полковника и гопника"
Бета Inndiliya


Про агента и генерала
Генерал
Все закончилось быстро. Мгновение назад Артем нависал над ним, яростный, пышущий ненавистью и детской еще обидой, растерянно всматривался в глаза. Лебедев видел, как судорожно он сжимал-разжимал кулак, готовый ударить, и надо бы закрыться, нажать тревожную кнопку, но он не смог. Не хотел. Знал, каким-то шестым чувством знал: Артем не ударит, не выстрелит.
А вот поцелуя не ожидал. Злого, неумелого, пропитанного холодной дождевой водой. Не должен был позволять, конечно. Но и не позволить не мог, чувствовал, что должен Артему. За все невысказанные обещания, за все, что не сбудется, должен хотя бы один злой и неуклюжий поцелуй.
Когда за Артемом захлопнулась дверь, Лебедев лежал на холодном полу, смотрел в пустой белый потолок и чувствовал, как внутри все тоже становится пустым и белым, обметает холодом. Необходимо встать, просмотреть запись из паба, подчистить промахи, если есть, а уж у неопытного и необстрелянного — ляпов полно. Написать отчет, предоставить характеристику… Ничего из этих важных и не терпящих отлагательства вещей Лебедев делать не стал. Он поднялся с пола и пошел к Магде.
Прошел, не зажигая свет, сел за столик, и бездумно уставился в темное окно.
Смотрел в черное стекло, а видел Артема.
Видел длинные, сочащиеся кровью, царапины на скуле, стесанные в нелегком испытании костяшки на руках, и хотелось утешить, попенять, что не закрылся вовремя, балбес, подставился под удар. Как раньше, после тренировок, когда Артем был вымотан, выжат досуха, без остатка, так, что язык заплетался, а все равно вспыхивал факелом, когда Лебедев к нему в комнату входил. Протягивал доверчиво пальцы, двигался ближе, ластился неосознанно. Артем, наверное, и сам еще ничего не понимал про себя, а Лебедев видел. Подмечал, и как зрачки темнеют от неосознанного еще желания, и как подрагивают нервно и чутко ноздри.
Такая реакция была приятна, что уж от себя-то скрывать. И не только потому, что Лебедев видел в Артеме будущего прекрасного оперативника. Просто уже и не помнил полковник, кто и когда так ждал его прихода, тянулся к нему, верил в него, смотрел, словно никого больше нет в целом мире. А Артем смотрел именно так. Жадно. От Артема шибало жаром, Артем был живой, настоящий. Непричесанный, неприглаженный. Даже после уроков Магды, непримиримо выхолащивавшей все уличное, грубое, после ежедневной жесткой муштры оставался собой. Смотрел, словно говорил: вот он весь я, вот такой. И я ваш, товарищ полковник, без остатка.
Как-то Лебедев включил запись с камеры в комнате. Артем лежал на кровати, на спине, рука в приспущенных штанах мерно двигалась, глаза прикрыты, и вид у него был такой умиротворенный, что Лебедев не сразу и сообразил, что он делает, только когда Артем потянулся, прогибаясь в спине, и застонал негромко, полковника как кипятком окатило. А Артем не останавливался, продолжал ласкать себя сильнее, быстрее, и когда кончил стиснув зубы, без крика, выдохнул коротко, как с последним вздохом:
— Валя… Да…
Видео полковник выключал трясущимися пальцами, потом в туалете плескал в лицо холодной водой, но жар заливал щеки, шею, не давал дышать и думать.
Позже, конечно, убедил себя: глупости все, мальчишка заперт, как в клетке, девчонок нет, энергию сбрасывать некуда, вот и напридумывал себе…

Перед ним поставили чашку, в которой, это он уже знал, дымился зеленый чай, горьковатый, со вкусом ромашки и мяты.
— Разве можно было по-другому? — Магда села напротив, изящно скрестив лодыжки, щелкнула зажигалкой. Светской беседой решила себя не утруждать, сразу ткнула в наболевшее, туда, где воспалилось и сочилось гноем. Лебедев отвечать не стал, отпил чай, кивнул в знак благодарности. Нельзя было по-другому. Артем нужен, значит Лебедев должен заставить его работать, а уж какими методами, никого не волновало. Манить красивой жизнью, обещанием страсти, мог и иголки под ногти загонять, если бы это сработало, никто и бровью бы не повел. Он сделал еще глоток, пусть горько, так даже лучше. Магда курила молча, выпуская красивые симметричные кольца дыма.
— В конце-концов, что самое главное? — задумчиво спросила она в темное окно.
Лебедев пил горький чай, чувствуя, как внутри становится самую малость светлее: главное, что Артем жив. Не лежит с простреленным затылком в безымянной могиле, не изрешечен пулями на своем первом задании. А остальное… Перемелется, мука будет, как говаривал когда-то тесть. Забудет Артем обиду, вот поработает немного и поймет, как тут дела делаются, и свою глупую влюбленность забудет, да и какая любовь? Гормоны, адреналин и замкнутое помещение — вот и вся его любовь. И он, полковник Лебедев, тоже забудет. Заживет по-старому. Тут во рту так загорчило, что Лебедев поморщился, отставил чашку, стукнув по столу, сильнее, чем хотел. Магда наблюдала за ним из-под полуприкрытых век.
— Хороший мальчик. Перспективный. Он точно убивал раньше?
— По нашим данным, да.
— Уж больно острая реакция. Или это не из-за убийства? — она вскинула тонкие брови. Лебедев поморщился, они слишком давно друг друга знали, чтобы играть в недомолвки. Она хмыкнула удовлетворенно и повторила:
— Хороший мальчик. Но, что еще важнее, он все еще живой и полезный нам мальчик, так что допивай свой чай и иди домой, Валентин. Или еще немного, и я поверю, что тебе совестно от того, что ты курсанта в стрессовую ситуацию поставил для проверки.
Лебедев встал:
— Спасибо за чай, Магда. Всегда приятно поговорить.
Она ответила вежливой светской улыбкой:
— К твоим услугам в любое время.
Он уже дошел до двери, взялся за ручку, когда она окликнула:
— Ты кое-что забыл, Валентин. Самую малость. Какой позывной будет у твоего протеже? Помнишь традицию? Позывной подбирает куратор.
Лебедев стоял не оборачиваясь, слишком много могла Магда прочитать сейчас на его лице.
— Позывной? — переспросил он, только чтобы потянуть время. Перед глазами засияла лукавая улыбка Артема, прищур голубых в бирюзу глаз.
— Позывной будет Лис.
Магда снова довольно хмыкнула:
— Лис, значит? Хороший выбор, Валентин, будем надеяться, что мальчику принесет удачу.

Позже, сидя в тёмном кабинете, он смотрел, как Костенко что-то объясняет нахохленному хмурому Артему, как Артем кивает, растягивает губы в деланной улыбке, слушает, сначала явно вполуха, потом увлеченно, как вытягивает шею, всматриваясь в принесенные Костенко материалы, как увлеченно начинает что-то предлагать. И наконец, быстро собирает нехитрые свои пожитки, запихивая их в казенную сумку, выходит и быстро идет по коридору, постепенно исчезая из поля зрения камер, с экранов, Лебедев тихо-тихо проговорил:
— Удачи тебе, Лис.
**********
Не верил полковник, а спустя пять лет уже генерал Лебедев, ни в удачу, ни заговоры, ни в заклятья, потому и присматривал за Артемом сам, и как мог, старался беду отвести.
Естественно, никто новичку полную свободу предоставлять не собирался, но Артему этого знать было не нужно, как и то, что в квартире у него и прослушка, и камеры. Стандартная, в общем, ситуация. А вот то, что полковник Лебедев все записи лично изучает, многих бы удивило. Не по рангу это, для техников занятие. Лебедев и сам не понял, как обычная стандартная процедура превратилась в ежевечерний ритуал, переросший в почти болезненную зависимость, осознал которую он не сразу. Прийти домой, переодеться, принять душ, поговорить с дочерью, уйти в кабинет, закрыть дверь, выключить свет, включить ноутбук.
В новой квартире, выделенной ему агентством, Артем вечерами бывал редко — служба. Да и видно было, что домом он эту квартиру не считал, в первый раз входил в нее настороженный, как есть — дикий лис. Постепенно обжился. Лебедев замечал и фотографию матери, которую Артем вставил в рамочку и повесил над столом, и новые книги, покупаемые регулярно. Какие-то Артем оставлял на полке, какие-то уносил, не дочитав. После первой поездки заграничной притащил магнитик, повесил на холодильник и усмехнулся. Лебедев со своей стороны экрана рассмеялся:
— Магнит? Что за банальность! Ну что бы сказала Магда? Артем!
В самые первые, наполненные тоской и злостью дни, Артем кружил по комнатам, как слепой, просто от стены к стене, от стены к стене, прижимаясь лбом. Как-то упал на пол на спину, замер. А потом Лебедев увидел, как Артем медленно, неуверенно тянется ладонью к поясу, как расстегивает пряжку, видно было как подрагивают пальцы, как Артем моргает, как жмурится, трогая себя, как тогда… Лебедев замер, понимая, что не должен смотреть, нельзя, стыдно, грязно, подло… Но оторваться не мог, когда Артем приглушенно взвыл и сжимаясь в клубок, затрясся, ударил кулаком по полу, раз, другой.
— Ненавижу! Ненавижу! Сука! — из динамиков донеслось надрывное рычание. Лебедев отпрянул от монитора, чувствуя, как внутри все сплетается в колючий узел возбуждения и болезненной, режущей вины. Именно это чувство вины заставляло, как считал Лебедев, прикрывать Лиса.
И когда взбешенный Костенко звонил ему ночью и орал в трубку, что не подписывался работать с неуправляемым агентом, и грозился докладную с утра предоставить, и когда Артем нарушил прямой приказ: не стал взрывать машину наркобарона, потому что в салоне находилась его семья и никакие доводы о «чистой математике» и «меньшем зле» на него не действовали, и когда отказывался подкидывать неудобному сотруднику журналисту наркотики. На могиле любого другого агента давно бы уже ромашки росли, но Лису все сходило с рук, неприятности его не задевали, а все потому, что не верил Лебедев в удачу, сам присматривал. Иногда становилось интересно, осознает ли Артем свое особенное положение? Если и осознавал, вида не показывал, увидеться не пытался. Это Лебедева вполне устраивало. Постепенно Артем набирался опыта, учился лавировать между острыми камнями, незримая лебедевская поддержка требовалась ему все меньше и меньше.
И однажды вечером, захлопнув за собой дверь кабинета, Лебедев вдруг понял: он следит на Артемом не потому, что переживает. Нет, просто отпускать не хочет, страшно: не будет Артема в его жизни, что тогда останется? Служба, могила жены, да обиженная, попрекающая ошибками прошлого дочь.
Вечером, когда приказал убрать наблюдение за квартирой Артема, Лебедев пришел домой непривычно рано и такое у него было лицо, что Юлька, выглянувшая из своей комнаты, кинулась:
— Папа, что? Сердце? Врача?
Он покачал головой, и сделал то, чего уже давно себе не разрешал, притянул к себе, обнимая крепко-крепко, вдохнул новый юлькин запах: не розовые жевательные резинки, не шоколадки, а что-то взрослое, сложное.
— Па-а-ап? — всерьез перепуганная Юлька даже рассердиться забыла, поглядывала из-под разлохмаченных прядок, хлопала ресницами. — Ну ты чего?
— Люблю тебя, Юлька, — сказал Лебедев. — И если у тебя что-то случится, хоть что-то, неважно что, ты всегда можешь ко мне прийти.
Сказал, потому что Юльке он еще мог это сказать.

***



Приборы тихо, мирно пищали, работали, делали свое дело, помогая Артему. Совершая за Артема вдохи и выдохи. Костенко стоял у кровати, то и дело проводил рукой по лысине.
— Внедрение… Все шло отлично с Лисом… в смысле, с Темой-то проколов и не бывало никогда, если он только сам не упирался. Ну, ты знаешь.
Лебедев кивнул. Уж он-то знал.
— В универе работал за студента-первогодка, ему фактура позволяет, да Тема и сам такой, что в любую компанию вольется, как родной. Примут, обогреют, еще и рады будут.
Лебедев снова кивнул: этот редкий талант всем нравиться он смог разглядеть в озлобленном напавшем на него гопнике еще пять лет назад.
— Задача была прикинуться нищим студентом, готовым на все за бабки, втереться в доверие к местному барыге, устроиться толкачом, ну и дальше аккуратно по цепочке идти. Мы страховали. Где могли, конечно.
Он замолчал, да и так все было понятно. Страховали агента на самом последнем этапе, когда он уже вышел на крупную рыбу, когда все уже наготове, и переживали больше не за безопасность агента, а чтоб операция не сорвалась, задержание прошло как надо. А агент… что агент? Не Артем, так Илья какой-нибудь. Не Лис, так Волк.
Видимо, Костенко что-то такое прочитал в глазах Лебедева, выпрямился, расправил плечи:
— Я, товарищ генерал, своими людьми не разбрасываюсь. А Артем… он мне …- договорить не успел, в палату зашел врач, посмотрел на обоих неодобрительно:
— Часы посещений окончены.
Так Артем снова вошел в жизнь Лебедева и снова сразу стал ежевечерним ритуалом. После всех дел, отзвонившись Юльке, он ехал в больницу, в палату, где опутанный проводами с трубкой в горле лежал Артем. Операция прошла удачно, состояние стабильно тяжелое. Скоро его уже знали медсестры, не смотрел сурово доктор. Сначала Лебедев просто сидел рядом, всматриваясь в незнакомое, ставшее чужим лицо. Бесстрастное, равнодушное, будто Артем уже и не здесь. Потом вспомнил, как не терпел Артем тишину, трещал балаболкой, рассказывал про тренировки, про удачи и провалы. Спрашивал, как у Лебедева день прошел.
Тогда эта щенячья наивность раздражала немного, ну какие задушевные беседы между куратором и курсантом? Потом втянулся.
— А вы поговорите с ним, — предложила как-то пожилая медсестра, — может и услышит, откликнется.
Артем лежал неподвижный, слышался только мерный писк приборов. Лебедев присел на стул рядом.
Первый раз было странно и неловко, именно потому что это Артем, и будь он в сознании, не стал Лебедева слушать, и уж точно бесед бы не вел, но сейчас… Сейчас можно было сказать все: и как Лебедев боялся, когда оставлял Артема в том пабе, как пришлось ломать себя, напоминая, что дело прежде всего. Как ждал новостей, просто сидел в своем кабинете и смотрел в какие-то бумаги, а в голове прокручивал варианты, и самым страшным из них был тот, в котором Артем остается лежать на грязном полу, истекая кровью.
Он уже открыл рот, чтобы сказать все это… но не стал. Не имел он права вываливать свои угрызения на Артема, все, что он сделал, останется исключительно на его совести и нести эту ношу ему до конца своих дней.
Поэтому Лебедев открыл принесенный журнал и зачитал счет футбольного матча Спартак-Динамо. Артем был страстным болельщиком, это он знал точно.
— Продули твои, Артем… И кто их только на поле выпустил, — подначил он, но Артем не отреагировал. Тогда Лебедев перешел к афише, рассказал про премьеру боевичка.
— Вот так и пропустишь все, а такие вещи только на большом экране смотреть!
Постепенно беседы стали естественными, и Лебедев ловил себя на подленькой трусливой мыслишке, что живой Артем, злющий, разобиженный, настоящий Артем, послал бы его ко всем чертям.

В этот вечер Лебедев как всегда купил несколько журналов, но в палату ему пройти не дали, главный врач встретил в коридоре.
— Живой? — Лебедев стиснул челюсти, заставляя утихомириться сорвавшееся с цепи сердце. — Осложнение? Ухудшилось состояние?
— Состояние пациента стабильно тяжелое, — врач потер уставшие, набрякшие веки. Но с сегодняшнего дня вступает в силу сделанное пациентом завещание.
— Завещание? Он жив! Вы о чем говорите!
Врач жестом пригласил следовать за собой, на Лебедева он не смотрел.
— Вы же понимаете, что у нас за больница. Мы под вашим ведомством, а у… наших пациентов на работе…- он кашлянул, — случаются разные ситуации… С разными последствиями. И Артем Измайлов хорошо это осознавал, потому и оставил завещание.
— Я все равно не понимаю, Артем Измайлов жив! Я вынужден заметить, что ваш профессионализм… под сомнением, — процедил Лебедев.
— Измайлов в коме. С каждым днем его состояние становится все более необратимым. Мозг не игрушка, которую можно включать и выключать по желанию. А Измайлов не спящая красавица, которая внезапно очнется прекрасным весенним утром и тут же закружится в танце! — врач остановился. Теперь он смотрел на Лебедева холодно и жестко.
— Измайлов понимал все риски, в отличие от вас. Прошу, — он открыл дверь кабинета. — Я не обязан вас предупреждать и уж, естественно, я не спрашиваю вашего разрешения, генерал Лебедев. Я ставлю вас в известность.
— В известность о чем?
Вместо ответа врач повернул к нему монитор, и у Лебедева перехватило дыхание, потому что перед ним сидел Артем: живой, здоровый. Лебедев присмотрелся и увидел, что на щеке у Артема ссадина, волосы взъерошены. Это Артем пять лет назад, только-только прошедший свой первый тест.
— Куда смотреть? А… Сюда…- он уставился прямо в экран. — Ну, короче, я все документы подписал уже, но сказали, что надо еще так. Короче, в здравом уме и твердой памяти я заявляю, если буду ранен на службе — овощем лежать не хочу! Если в себя не приду, отключайте. Тело науке, а что останется — то… короче, чтоб рядом с мамой. — Он усмехнулся. — Костенко? Слышишь? Чтоб не оставлял меня баклажаном на койке! Подкрался и выдернул там че надо из розетки.
Лебедев чувствовал, как внутри все холодеет: на экране молодой здоровый идиот так легко распоряжался собственной жизнью…
— Доктор, да это же чушь! Как можно всерьез относиться к такому заявлению. Выдерните из розетки! Баклажан на койке — это что, термин новый медицинский!
Доктор пожал плечами:
— Воля Измайлова оформлена по всем правилам и заверена юристом из вашей организации.
— Это бред, — Лебедев все еще старался оставаться спокойным. — Можно же сделать… Что-то! Если ваши сотрудники не справляются, или у больницы не хватает ресурсов…
— Уверяю, Измайлову была оказана вся необходимая помощь. Но мы не волшебники. И дело тут не в ресурсах больницы, а в ресурсах организма больного. — Он развел руками. — Сочувствую, полковник, но…

В коридоре Лебедев достал телефон, трясущимися от злости пальцами набрал Костенко:
— Ты знал! Знал и позволил ему сделать это дурацкое заявление!
— Он взрослый человек, — голос у Костенко был уставший, подавленный, из трубки так сочилась вина. Интересно, подумал, Лебедев, а что слышит он: Ярость? Боль? Вину?
— Валентин, ты слышишь? Он взрослый человек, что бы там между вами ни произошло, он давно уже не твой протеже. Лис — опытный оперативник, он знал, чем рискует. Его выбор, пусть даже тебе не нравится, мы должны его уважать.
— Нет… Нет, это не выбор! Это самоубийство! Я не могу позволить…
— Позволить что? Лежать ему овощем? Куклой? Пока ты читаешь раздел спортивной хроники… — перебил Костенко. — Это не тебе решать. И не мне. Это решение может принимать только Артем, и он свой выбор уже сделал.
Лебедев молчал, ткнувшись лбом в холодное стекло больничного окна.
— Валь, ты слышишь? Может, оно так и лучше. Чтоб не годами, а… сразу.
Лебедев сглотнул, заставляя себя встать прямо, посмотрел на свое слепое отражение в стекле:
— Ты придешь? Когда Артема отключать будут? Попрощаться?
Теперь замолчал Костенко.
— Нет, — наконец сказал. — Не приду. У нас операция в разгаре, благодаря Артему, если все сорвется… Чтоб не зря все было.
— Чтобы не зря, — эхом откликнулся Лебедев и выключил телефон. Костенко он понимал и не винил. Сергей действовал правильно, рационально, и все же… Это ведь Артем…

— Полковник Лебедев? — в коридоре стоял врач. — Нам пора. Хотите попрощаться?
«Нет! — хотел заорать Лебедев. — Не хочу я прощаться! Я хочу, чтоб Артем жил! Пусть не со мной, пусть ненавидя, обижаясь, злясь! Пусть далеко-далеко, на другом краю Земли, но жил!»
— Да, конечно. Спасибо, доктор, — вежливо поблагодарил он и прошел в палату.

Артем лежал все так же неподвижно, глупый мальчишка, так эгоистично распорядившийся собственной жизнью. Лебедев подошел, взял за руку, пожимая безвольные сухие пальцы. Надо было что-то сказать или сделать, но поздно, Артем все уже сделал. Доктор кашлянул за спиной:
— Вы можете выйти. Мы пригласим вас… после.
Лебедев не пошевелился, уж это-то он Артему должен. Отобрал у Артема его жизнь, пусть нелепую, глупую, так хоть сейчас, в смерти, останется рядом до конца. Он крепче сжал пальцы в своей ладони, поддерживая, ободряя. Он здесь. До конца. И никуда не уйдет.
Звук выключаемого аппарата для поддержки дыхания показался громким, словно выстрел. Тонкий писк, к которому он уже успел привыкнуть, прервался, засбоил… На мониторе кривая задергалась, пики запрыгали вверх-вниз. Лебедев отвел взгляд, не хотел видеть как бьющаяся кривая тёминого сердца превратится в безжизненную прямую. Он сел на край кровати, и сделал то, что ему давно хотелось, до покалывания в кончиках пальцев. И сделать это надо было сейчас, пока Артем еще живой. Лебедев протянул руку и осторожно погладил Артема по щеке, чувствуя, как кончики пальцев покалывает мягкая рыжеватая щетина. А потом наклонился и шепнул:
— Ты особенный, Артем. И всегда был особенным. Для меня.

Лебедев так застыл в своем горе, в отчаянии от того, что Артем уходит, что не заметил, как в палате изменилась атмосфера, что-то изменилось. Словно сквозь слой ваты до него доносились крики:
— Генерал! Генерал Лебедев, покиньте палату! Немедленно! Не мешайте персоналу делать свою работу. — И только когда его крепко ухватили за плечи и встряхнули, он очнулся, моргнул и снова замер, проваливаясь куда-то: прямо на него, в упор, смотрели широко распахнутые яркие-яркие бирюзовые глаза.
— Полковник! — рявкнул врач, оттаскивая его от кровати. — Выйдите, и не мешайте наконец!

В коридоре Лебедев прошелся от одной стены до другой, зачем-то трогая выкрашенные масляной краской прохладные стены, потом подошел к автомату с кофе, купил себе стаканчик, посмотрел на горячую темно-коричневую жидкость, понял, что не сможет проглотить ни глотка и выкинул.
Костенко! Надо позвонить. Сообщить.
Он достал телефон, набрал номер подрагивающим пальцами, послушал долгие гудки и сообразил: Костенко не ответит, операция в самом разгаре.
— Валентин Юрьевич? — пожилая медсестра неслышно подошла сзади, — Вы себя хорошо чувствуете?
Виски гудели, сердце заходилось в бешеном ритме, а дрожь в пальцах никак не хотела униматься
— Я прекрасно себя чувствую — искренне заверил он медсестру. Она кивнула, но взгляд был скептический и сочувствующий одновременно:
— Вот. Выпейте, — она протянула стаканчик с таблеткой и воду. — Потрясение нешуточное, знаете ли. Вы очень бледный, Валентин Юрьевич. Может пройдете в свободную палату, приляжете? Я вам давление измерю.
— Что? — Лебедев даже не понял о чем она говорит. Как можно было уйти и прилечь сейчас. Он не мог отойти от палаты Артема, напряженно прислушиваясь к происходящему внутри.
— Вы сейчас все равно ничего не сможете сделать, — эта медсестра говорила правильные логичные вещи, которые он и сам знал, и все же самым верным казалось сейчас стоять у двери палаты и ждать.

Ждать пришлось долго, каждый раз, когда из палаты выходили или входили, в груди что-то обрывалось, он ждал, что вот-вот усталый угрюмый врач, снимет маску, пригладит жесткие седые волосы и скажет:
— Сожалею, но… Организм сильно ослаблен.
— Вы же знаете, чудес не бывает.
— Что делать с телом? Стандартная кремация?

Врач сказал:
— Ну и фрукт этот ваш Измайлов! Первый раз сталкиваюсь с подобным, только что с того света, так он еще и хохмить пытается. Ну что, Валентин Юрьевич, зайдете? Надолго, конечно, не пущу, но парой слов перекинуться можно.
Лебедев медленно покачал головой, мысли путались, хотелось курить, хотелось на воздух.
— Ни к чему это, пусть отдыхает. И доктор, о моих визитах Измайлов ничего знать не должен.


***



Стоя у огромного окна магдиного кабинета, Лебедев наблюдал, как Артём неуверенно оглядывается, потом встряхивает головой и шагает к крыльцу. Он все еще припадал на левую ногу и сутулился. Отросшие за время болезни волосы спадали на глаза.
— Лис вернулся в родную нору, — прокомментировала Магда.
— Вряд ли Артем считает это место родным, — возразил Лебедев не оборачиваясь, и почувствовал, как Магда насмешливо хмыкнула.
— Лис родился в этих стенах, стал тем, кто он есть, не без твоей помощи, разумеется, но поверь мне, роднее места у него нет и не будет. Только здесь он может быть собой, не притворяться, не хитрить. Это дорогого стоит.
Она помолчала и прибавила:
— Что-то он выглядит потрепанным, неплохо было бы почесать мальчика за ушком.
Лебедев еле сдержался, чтобы не повернуться и не спросить, глядя в глаза, что именно она имеет в виду, но не стал, знал, что Магда играет, провоцирует. И что бы она ни говорила про родное гнездо и полную откровенность, отсутствие притворства и излишняя откровенность в их мире — синоним самоубийственной глупости.

— Мальчик твой явно не в форме, — Магда отошла, неслышно ступая высокими каблуками по ковру. Налила себе чая.
— Какая переаттестация, ему бы еще подлечиться, в себя прийти.
Лебедев только неопределенно пожал плечами:
— Я услышал с первого раза, но врачи выписали. Костенко пишет, что Измайлов рвется к работе, в больнице находиться отказывается, отдыхать не хочет. Таким безделье не на пользу.
— Кто говорит о безделье? Артему нужен хороший отдых. Он побывал за гранью, подобное парой уколов не излечишь.
Лебедев досадливо поморщился:
— Магда, о чем ты говоришь? Какая грань! Измайлов был тяжело ранен при исполнении, но организм здоровый, сильный. Справится. Я проконтролирую.
— Так это не ошибка? Переаттестацией Артема ты занимаешься. Это большая ошибка, Валентин. Ты же читал его психологический портрет? Он не простит тебе предательства.
— Я его не…
— Или того, что он считает предательством.
Магда тонко улыбнулась:
— Ты себя обманываешь, Валентин, если веришь, что тебя встретит прежний мальчик. По всему видно, это теперь совсем-совсем другой зверь.
В правоте Магды Лебедев убедился этим же вечером, когда совершил совершенно непростительную глупость: решил проверить, как Артем устроился, и заодно согласовать с ним расписание тренировок и тестов. Когда шел по коридору к комнатам курсантов, вдруг накатило мощнейшее чувство дежа вю. Вот сейчас зайдет, и Артем улыбнется, привстанет, отбросив учебник по баллистике, потянется всем телом, всем своим существом, показывая, как ждал, как рад его видеть. По привычке стукнул костяшками пальцев по двери, даже не спрашивая разрешения, скорее, обозначая присутствие и вошел. Артем стоял возле заправленной кровати в спортивных штанах, белой футболке, стоял не на вытяжку, но близко к тому. Подбородок вздернут, губы сжаты, спина прямая.
— Товарищ генерал.
И весь как стена, глухая, непробиваемая, льдом покрытая. Расписание тренировок и тестов выслушал молча.
— Вопросов нет, товарищ генерал, — и продолжил смотреть перед собой равнодушно, бесстрастно. Лебедев сначала опешил, не ждал подобного. Злости ждал, ярости, ненависти, презрения, насмешки, но не ледяного равнодушия. Не в духе Артема было такое, уж он-то, прочитавший за последние годы десятки рапортов и докладных о нраве и методах работы Лиса, это знал.
— Что ж, значит завтра в 8 утра жду вас на полосе препятствий, Измайлов. Лебедев подошел, шагнул близко, гораздо ближе, чем требовалось, Артем остался на месте.
— Не опаздывайте.
И добавил:
— Снисхождения и жалости к себе не ждите, поблажек вам никто делать не намерен.
Слова были злые и глупые, Лебедев сказал их просто, как иголкой ткнул для проверки. И что-то неуловимо изменилось, словно жаром полыхнуло из-под ледяной корки, Артем вроде и не шевельнулся, и выражение лица у него не изменилось, но не верилось больше в его равнодушие. Вот когда он на койке больничной лежал — верилось, а сейчас слишком уж нарочито безразличный взгляд.
«Не Лис, еще Лисёнок», — улыбнулся внутренне Лебедев, чувствуя как отпускает внутри. Почему-то стало очень важно, чтобы Артем не был равнодушным.

На первый тест Артем пришел хмурый и все такой же угрюмый, поздоровался сквозь зубы, молча и терпеливо ждал, пока присоединяли датчики, потом так же молча встал на беговую дорожку.
— Начинайте, — доктор изучал данные на мониторе, а вот Лебедев мог себе позволить смотреть на Артема. Все еще слишком худого, выглядящего колючим, ужасно похожим на гопника пятилетней давности.
— Если почувствуете недомогание, скажите. Мы прервем тестирование.
Артем дернул плечом, вставая на дорожку.
Ничего не скажет, понял Лебедев. Бог его знает почему, но не скажет.
Начал Артем легко и красиво, изящные стремительные движения, казалось, не стоящие никаких усилий.
— Ускорение, — дорожка зашумела, Артем словно бы и не заметил, бежал все так же легко, плавно.
Еще быстрее. Еще.
Теперь стало видно, как вздымается грудь, как прилипли к мокрому лбу отросшие волосы, Артем больше не наслаждался бегом, он боролся, стиснув зубы, сжав кулаки. Лебедев чувствовал, как тяжелеет его дыхание. Вот движения стали неровными, Артем бежал рывками, то собирая все силы в кулак, то сдаваясь. Пару раз он пошатнулся, теряя равновесие.
— Достаточно, — Лебедев подал знак не выказавшему удивления доктору.
— Что?! — Артем ухватился за поручень дорожки. — Я еще могу! Я ж нормально бежал! — возмутиться в полную силу он не мог, мешала одышка.
— Я слышу. И я сказал достаточно. Через полчаса в тире, — прервал его Лебедев.
Артем ответил откровенно бешеным взглядом, сошел с дорожки и стоял, привалившись плечом к стене, майка на нем промокла от пота.
— Я могу сразу в тир, — процедил он, — как по протоколу положено.
— Даже не сомневаюсь. Но сначала прими душ все-таки.
Щеки Артема залило таким горячим румянцем, что Лебедева на расстоянии охватило ощущение жара. Чтобы отвлечься, он повернулся к доктору, с непроницаемым лицом изучающему данные, чувствуя сверлящий взгляд между лопаток. Потом быстрые шаги, хлопнула тяжелая дверь.
— Темпераментный юноша, — меланхолично заметил доктор. — Холерик в чистом виде. А вот результаты слабые. Не прерви вы нас, Валентин Юрьевич, я бы их назвал откровенно провальными. Что он тут делает вообще, я бы рекомендовал восстановительный период месяца на два-три.

В тире их уже ждал Артем: влажные после душа волосы, свежая белая футболка, злющий, разъяренный, но очень-очень старающийся казаться спокойным.
Стоило ему встать на линию, Лебедев понял: толку от стрельбы не будет. Разумеется, ни ранение, ни болезнь, ни стресс оправданием служить не могут. Агент должен собраться для решительного удара. Но Артем не смог. Пули уходили в молоко. Стрелял он из рук вон плохо и сам это чувствовал, смотрел беспокойно и зло на Лебедева, снова целился и снова стрелял так, будто зеленый первогодок, позабывший все навыки, всё, чему учили.
— Достаточно, — в этот раз Артем не спорил, сдал оружие, швырнул на стойку наушники и вышел.
— Темпераментный юноша, — только и заметил вслед доктор.
— Доктор, я буду ждать отчет, — Лебедев пошел к себе.
Он позвонил Юльке, потом попытался заняться текущими делами, но минут через пятнадцать перестал себя обманывать. Артем, растерянный, обескураженный собственной слабостью, пытающийся бежать, стрелять, делающий одну провальную попытку за другой, стоял перед глазами. Лебедев помнил, каково это, свято верить в свою неуязвимость, знать, что вечно будешь молодым и сильным, и вдруг понять — это не так.
Он прошелся по кабинету, встал перед зеркалом, посмотрел на собственное отражение, оно ответило растерянным, неуверенным взглядом.
— Он все-таки твой протеже. Вот и поговори с ним. Успокой. Ничего страшного не происходит. Списывать его не собираются.

Артем нашелся как когда-то, пять лет назад, в темном пустом спортивном зале, сидел на мате, сгорбившись, услышав шаги Лебедева, гулко раздававшиеся в пустом зале, повернул голову.
— Ааа… Товарищ генерал, — проговорил он тускло, невыразительно. Яростный запал, похоже, выветрился.
— Принесли хорошие новости? Списание? Как вы там говорили? Третий ряд седьмое место?
— Не глупи, Артем, — Лебедев присел рядом. — Ну какой ряд? Ты прекрасный перспективный агент.
— А если нет?
— Что — нет? — Не понял Лебедев.
— Перестану быть перспективным и прекрасным? — Артем повернул голову. — Тогда что?
— Почетная пенсия и отставка, — честно сказал Лебедев. — Мы не звери, Артем, хотя методы у нас жесткие.
— Ну да… — Артем отвернулся, и Лебедев снова смог сделать вздох. Слишком близко. Слишком пусто в зале. Слишком тихо. Слишком интимный полумрак. Лебедев встал и напомнил себе: он пришел для конкретного разговора.
— Артем, ты не первый и не последний агент, пострадавший на задании. И ты не первый агент, кто рвется в бой, испугавшись собственной слабости и стремящийся заполнить пустоту, внезапно возникшую в жизни, вместо того, чтобы правильно ее использовать.
Артем вроде бы и не повернулся, но Лебедев чувствовал, что он прислушивается и слушает, а не просто угрюмо таращится в стену.
— Когда у тебя был выходной? Когда ты ходил в кино не потому что приказали провожать объект, а просто? Когда высыпался?
Артем вдруг тихо, но отчетливо фыркнул, и повернулся наконец.
— Высыпался? Вы сейчас серьезно, Валентин Юрьич?
— Прости, не подумал, неудачный пример, — ответил Лебедев, чувствуя, как стремительно теплеет внутри и от лукавого взгляда и от забытого уже «Валентин Юрьич». Он все-таки присел рядом, помолчал, прислушиваясь к дыханию рядом, тишина перестала быть напряженной, наполненной обидой и враждебностью. Артем все так же сидел, отвернувшись, но плечи больше не торчали так угрожающе остро и спина не напрягалась выпирающими острыми позвонками.
— Артем, ты… — Лебедев снова замолк, осознав вдруг, что заговорил просто для того, чтобы прокатить по языку имя: Артём. Артемий, Тёма. От этого осознания стало неудобно, неуютно, словно слишком далеко зашел, заглянул туда, куда не следовало.
А Артем повернулся, смотрел серьезно, ждал продолжения. Лебедев откашлялся:
— Сейчас тебе, может, и кажется, что все плохо, что ничего не удается. Но поверь, это состояние временное, жизнь, если и не станет прежней, наладится, встанет на старые рельсы, если того пожелаешь.
— А если нет, — Артем повернулся всем телом, Лебедев услышал, как громко пронзительно скрипнул под ним старенький мат. — Не пожелаю на старые?
— Перемены возможны, но для начала вернись в форму. Ты прекрасно себя показал, и повышение…
Лебедев осекся. Артем ухмыльнулся зло, цинично:
— Повышение… ага… все ради него. Все, блядь, ради… Ради него и было! Я ж с самого начала, с первого дня только ради… повышения! — выплюнул с отвращением.
Он почти вибрировал от ярости и злости, Лебедев чувствовал, что разговор, который должен быть обычной беседой куратора и агента, простым отеческим наставлением или строгим внушением, стремительно выносит в темные опасные воды, полные подводных камней. Надо немедленно исправить ситуацию. Одно дело позволить себе чувствовать лишнее, когда Артем неподвижный лежит на койке и другое, когда вот он — во плоти, и все в нем искрит от ярости, злости и чего-то еще.
— Артем, — Лебедев порадовался тому, как звучит его голос спокойно, уверенно, именно так, как нужно. — Я понимаю, что наши отношения…- он быстро поправился, — отношения куратора и курсанта были не совсем типичными. Я слишком часто переступал границы. Был излишне настойчив, слишком давил, подгонял, много требовал. И на то были причины. Ты помнишь свой экзамен?
Артем кивнул быстро и коротко. Полумрак искажал его лицо так, что полоса света, падавшая из окна, пересекала напряженный рот, заострившийся подбородок, но глаза оставались в тени.
Лебедев продолжил:
— И поверь, я бы не стал так много требовать. И так давить, если бы не верил в тебя. Я всегда верил в тебя. И сейчас верю.
Ощущение злого давящего взгляда из темноты ослабло. Артем придвинулся совсем немного, но теперь Лебедев отчетливо видел его лицо целиком, ощущал его близость, разгоряченного, напряженного, словно туго сжатая пружина.
— Верили в меня?
— Всегда. С самого начала. — Говорить эту правду Артему было легко, и Лебедев позволил себе улыбнуться. — С того момента, как один самоуверенный мальчишка решил, что может ограбить меня практически средь бела дня, я знал, что этот юный нахал способен на многое.
Артем снова тихонько фыркнул:
— Да уж… Что с дурака взять. — В уголке рта его затеплилась мягкая насмешка, напряжение, повисшее между ними, понемногу рассеивалось.
— Я всегда буду в тебя верить, Артем, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ты… всегда был для меня особенным… — Лебедев перевел дух и продолжил. — Особенным курсантом, потом агентом. Талантливым, перспективным. Ты далеко пойдёшь. А все недоразумения между нами… Знаешь, такое иногда случается. Ты не должен смущаться. Молодые люди путаются в чувствах, я понимаю…
Он еще и договорить не успел, как понял: допустил ошибку. Просчитался. Артем весь подобрался, ощерился, глаза засверкали холодным льдистым блеском, и Лебедев понял, что чувствуют саперы, когда вместо синего проводка режут красный.
— Артем… — начал он, но больше ничего сказать не успел, потому что от сильного жесткого толчка в грудь грохнулся на мат. Артем молниеносно оказался сверху, фиксируя руки, не позволяя достать оружие, как пять лет назад.
— Путаются в чувствах, — прошипел он, — Я, значит, просто запутался в чувствах, товарищ генерал?
Ни пять лет назад, ни сейчас Лебедев не чувствовал страха. Было что-то другое, от чего все сжималось внутри, пережимало горло, вынуждало, не сопротивляясь, ждать, просто ждать, что-то, от чего волоски на коже встали дыбом. Артем придвинулся близко-близко, так, что их дыхание смешалось, так, что Лебедева накрыло чужим запахом: пороха и раскаленного металла, так близко, что глаза — яростные, ледяные — заслонили все. Теперь рукой он пережимал Лебедеву горло, и подумалось, что Артем наверняка чувствует, как пульс в бешеном ритме разрывает вены под чувствительными подушечками. Другой рукой он придавливал грудь, и Лебедев мог, конечно, свободными руками достать оружие, как и тогда, надавить дулом на живот, как и тогда. Но не стал.
Секунды тянулись медленно, само время замедлилось, текло сквозь них, тягучее, вязкое. Артем наклонился еще ниже, с такого расстояния он казался сейчас моложе и ранимее, потом выдохнул коротко сквозь стиснутые зубы.
— Никогда больше! — отпрянул и бесшумно выскользнул из спортзала, а Лебедев еще долго лежал на старом мате, смотрел в потолок, ждал, пока успокоится сердце, придет в норму дыхание, понимая, что как наставник, как куратор допустил недопустимое количество ошибок, но чувствовал он себя лучше чем когда-либо за последние пять лет.

Утром по пути в спортзал Лебедева остановил телефонный звонок.
— Доброе утро, Магда. Я занят, — он гадал, каким будет Артем сегодня. Все та же ледяная маска или то, вчера вырвалось на волю, уже не спрячешь, не скроешь?
— Это я занята нашим мальчиком сегодня, — Лебедев остановился, поморщился, тон Магды неприятно покоробил, и он не понял, почему. — Объясни.
— Психологические тесты перенесли на сегодня.
— Кто перенес?
Магда молчала, он услышал как она легко затянулась сигаретой, потом выдохнула.
— Понятно. Скоро буду.
— Твое присутствие не обязательно.
— Ты запрещаешь?
— Нет, — он почти увидел ее задумчивую улыбку. — С тобой, пожалуй, будет даже интереснее.

Когда Лебедев пришел, Артем уже был в комнате для проведения психологической экспертизы, точнее в одной из комнат. Небольшая, в форме идеального квадрата, гладкие стены, потолок, в центре стол и два стула — взгляду не за что зацепиться. Особенность комнаты была в том, что стены могли изменяться, то становясь зеркальными, так что испытуемый видел только себя, а при должном уровне фантазии мог представить сколько человек стоит там, за фальшивыми зеркалами, и наблюдает; а могли становиться абсолютно прозрачными. Лебедев знал, каково это — ощущать себя в аквариуме, выставленным на всеобщее обозрение, словно животное в зоопарке.
Сейчас стены комнаты имитировали простую каменную кладку, но Лебедев все видел: Артем сидел, небрежно откинувшись на спинку, руки расслабленно лежат на коленях, ноги вытянуты. Никакой закрытости, никакой агрессии, что впрочем ни о чем не говорит — кому, как не Лису, уметь грамотно притворяться. Магда сидела напротив, доброжелательно улыбалась.
— Итак, с Костенко вы поладили? — услышал Лебедев ее невозмутимый голос.
— Да, — Артем кивнул, — он хороший мужик, правильный, жесткий может, но правильный, понимает, что важно, а что нет.
— И что же важно, Артем?
Он задумался, усмехнулся:
— Если скажу, что важно выполнять приказы любимого начальства, поверите?
— А ты попробуй, скажи, — предложила она.
Артем покачал головой:
— Не смогу, уж не обижайтесь. Важно… не забывать для чего мы работаем. Важно знать и помнить, зачем все это. Задания, слежки… Другие меры… — последнее он вытолкнул из горла с трудом. Лебедев помнил досье Лиса, в котором говорилось, что ему не рекомендовано давать задания по ликвидации. Этой меры он старается избежать, иногда нарушая прямой приказ. Подумалось, как далеко шагнул Артем от гопника, пьющего в гараже с дружками и не гнушающегося мелкого грабежа.
— И что же это, Артем? — Магда подалась вперед, словно ей было интересно.
— Люди, не абстрактное население, а вот те, с которыми работаем, кого видим при разработке, при расследовании. Только люди важны.
— Понятно. — Магда помолчала, рассматривая Артема все с той же легкой задумчивой полуулыбкой, Артем все еще оставался спокойным, не нервничал, не напрягался.
— Как Лола Ивлева? И она важна тоже?
Это имя Лебедев помнил, любовница одного из криминальных авторитетов, не несчастная жертва насилия, девица вполне осознанно выбравшая сначала работу стриптизерши, а потом судьбу содержанки. Артему было поручено ликвидировать авторитета, но вот никто не смог предугадать, что взбалмошная Лола перессорится с подружками и вернется в особняк раньше положенного. И дорога ей была одна, та, по которой уже ушел и авторитет, и его охранники, и никому не было до ее глупой блондинистой головы дела. Никому, кроме Артема. Убирать нечаянную ненужную свидетельницу он не стал, бросать на месте тоже, успокоил, спрятал на одной из конспиративных квартир, а потом, молча стиснув челюсти, выслушивал, как Костенко, потерявший привычную невозмутимость, выговаривает, срываясь на крик:
— Ты здесь для того, чтобы выполнять мои приказы, а не рассуждать.
Подобное самоуправство дорого бы обошлось Артему, но Лебедев вмешался. Девчонку спрятали по программе защиты свидетелей, Лис обошелся даже без выговора.
— Значит, Костенко разозлился, но девушке помог? — Магда улыбнулась своей тонкой, как бритва, многозначительной улыбочкой. — И все смог устроить. Хотя и был против, и утверждал, что не обладает необходимыми полномочиями.
Артем насторожился, он уловил интонацию, подтекст, но что стоит за этим подтекстом не понял:
— Да. — коротко сказал он, подобрался на стуле.
— И часто так бывало?
— Что именно?
— Как часто майор Костенко шел навстречу твоим человеколюбивым порывам?
— Я не считал.
— Один раз? Два? Три?
— Возможно.
— И каждый раз в обход приказов и инструкций? И каждый раз превышая свои возможности и полномочия?
— Майор Костенко — хороший офицер! — не выдержал Артем наконец. — И хороший человек! Чего вы добиваетесь?
Магда невозмутимо делала пометки в своем блокноте, не обращая внимания на Артема. Лебедев знал, чего она добивается: вывела Артема из притворно благодушного расслабленного настроя, заставила волноваться, обороняться, разбила его защиту. Блокнот ей не нужен, она и так все прекрасно запоминает, к тому же ведется запись. И Артем не знает, что настоящие вопросы начнутся только сейчас.
— Меня смущает противоречие. — Магда задумчиво постукивала паркером по краю блокнота. — Костенко — образцовый офицер — раз за разом нарушает инструкции ради… тебя? Он сам как-то комментировал свои решения? Объяснял?
Артем нахмурился, потом пожал плечами:
— Нет. Он обычно… орал, угрожал увольнением, — он невесело усмехнулся, изображая пальцами воздушные кавычки, — а потом просто все устраивал. И мы на эту тему не говорили. А чего обсуждать?
— Итак, резюмирую: Костенко крайне эмоционально реагировал на нарушение вами приказа, ничего не обещал, с вашей позицией не соглашался, однако все само устраивалось.
— Что вы хотите… Вы что имеете в виду?.. — Артем выглядел не столько разозленным, сколько озадаченным. Лебедев за стеклом покачал головой, Лису следовало соображать быстрее.
— Итак, на службе все хорошо, — Магда подняла голову от записей и тепло улыбнулась.
— Да. — Артем снова коротко кивнул.
— А вне работы?
Артем удивленно приподнял брови, и Магда пояснила:
— Как протекает твоя жизнь вне работы?
— Нормально, — Артем снова попытался замкнуться в себе, отгородиться, вот только Лебедев знал, как это бессмысленно.
— Отдыхаешь?
— Конечно.
— Читаешь книги?
— Да.
— Кино? Театр?
— Кино.
— Личные отношения?
Артем снова сжал пальцы на колене, мотнул головой.
— Нет. Ничего серьезного. — И поспешно пояснил, не дожидаясь расспросов. — Какие личные отношения, если придется врать. О себе. О работе. Да и времени нет.
Магда сочувственно качнула головой:
— Понимаю. Тогда остаются только короткие необременительные романы?
Артем смотрел в одну точку на столе, по напряженным плечам, по тому как напряглась челюсть, Лебедев видел, как неприятен ему этот разговор.
— Типа того.
— И сколько длился твой самый продолжительный роман без обязательств?
Артем молчал, на Магду он упорно не смотрел, потом повел плечами, словно футболка была тесной в плечах.
— На это нет времени.
— Вот как? — Магда удивилась. — Что же тогда? Артем, ты молодой мужчина, проблем со здоровьем у тебя не было до недавнего ранения. Что же тогда осталось?
Артем сглотнул, потом улыбнулся злой болезненной улыбкой:
— Остаются проститутки, Магда, — выговорил он отчетливо. — Профессионалки.
— И как часто? — Магда деловито записывала, не обращая ни малейшего внимания ни на злость, ни на вызывающий тон.
— По-разному.
— Можно конкретнее?
— Два-три раза в неделю.
— Есть конкретный типаж? Девушки? Юноши? — Артем не ответил, и Лебедев, знал, что он хочет солгать или сказать что-то такое, от чего Магда замолчит наконец, перестанет лезть туда, где сокровенное, где больное. Знал также и то, что она не остановится, пока не доведет Артема до его предела, не посмотрит, как он реагирует. Знал, что она сейчас как акула, почуявшая кровь, будет вгрызаться глубже, получая от процесса извращенное удовольствие. Однако он не мог отдать должное ее профессиональной проницательности, спроси у него кто о болевой точке Артема, он сказал бы, что это необходимость убивать.
«Просто отвечай ей. Будто у врача, будто у юриста. Представь, что она робот. Не реагируй!» хотелось сказать ему, но нельзя, так что он продолжил наблюдать.

— Итак, юноши? Девушки?
— И те, и другие, — Артем мотнул головой, бодая воздух, Лебедев физически ощутил, как тому неприятно, он все никак не мог понять, к чему клонит Магда. Предполагалось, что она должна надавить на самое больное, найти болевую точку, надавить посильнее и посмотреть на реакцию. Сорвется? Останется спокойным? Проявит агрессию? Но при чем тут постельные пристрастия…
— И есть определенный типаж?
— Блондинки, стройные, с размером не меньше третьего, — Артем пытался отвечать нахально, вызывающе, но Магду его нахальство не трогало, стекало, как вода по металлу.
— А юноши? Тоже блондины?
— Нет.
Магда ждала, склонив голову, наконец Артем выдавил:
— Брюнеты.
— Что, прости? — Магда улыбнулась, — я не расслышала.
— Брюнеты. — Артем поднял голову, процедил, с ненавистью глядя на Магду.
— Стройные брюнеты с карими глазами.
— Ты всегда заказываешь стройных темноглазых брюнетов, — повторила она, смакуя каждое слово. — И какую роль предпочитаешь? — Лебедева передернуло от вопроса, унижение, окутывающее Артема, было почти осязаемым, и оно было тем явственнее, чем острее реагировал Артем. Магда словно снимала с него очередной защитный слой, с каждым вопросом он выглядел все уязвимее.
— И какую роль ты предпочитаешь? Активную? Пассивную?
— Я сверху.
— Всегда?
— Всегда.
— Неужели не интересно попробовать смену ролей? — Артем молчал, и Лебедев облегченно выдохнул, когда Магда не стала выпытывать ответ.
— Хм… Интересная картина вырисовывается. Ты избегаешь отношений, пользуешься услугами проституток, причем предпочитаешь один и тот же типаж, стройных темноволосых мужчин, с которыми выбираешь доминирующую роль. Не задумывался, почему именно так?
— Нет.
— И какой ты с этими юношами? Расскажи, ты с ними нежен? Ласков?
Снова молчание, Лебедев почувствовал, как в внутри все стиснуло, он уже знал, что ответит Артем.
— Нет…
— Громче, пожалуйста, — Магда подалась к Артему, — говори громче.
— Я… не бываю с ними нежен. — Уголок рта у него некрасиво искривился, дернулся вниз. — Я… я предпочитаю жестко.
— Жестко? Или жестоко? — Лебедев прикрыл глаза, жалея, что пришел, поддался на провокацию Магды и услышал эту выдранную силой исповедь. Он бы и уши зажал, но уже поздно.
— Жестоко… Наверное.
— Наверное? — она нарочито удивилась. — У тебя довольно высокий уровень эмпатии, Артем, неужели ты не знаешь, что чувствуют эти стройные темноглазые брюнеты, пока ты с ними развлекаешься?
— Я не развлекаюсь!
— Нет, а что ты делаешь? Ты причиняешь им боль? Они просят тебя остановиться? Просят пощады? Прощения?
— Всё не так! Не твое хреново дел, ясно? Но все не так! Не за что наказывать! Никто ни в чем не виноват! Просто так случилось, но это не твое дело!!! — вот теперь он кричал. Вскочив с места, нависая над невозмутимой Магдой, вцепившись побелевшими пальцами в край стола.
— Что случилось, Артем? В чем никто не виноват?

Артем молчал, он тяжело дышал, потом замотал головой, словно разгоняя пелену перед глазами.
— Впрочем, это неважно, — захлопнула блокнот. А потом повернула голову и сказала громко и четко, — Валентин Юрьевич, мы закончили.
Повинуясь незримой команде, стены комнаты стали прозрачными, вспыхнул яркий безжалостный свет, заливая пространство, освещая и Лебедева, и Артема — его унижение, его растерянность.
— Благодарю, Магда, — поблагодарил Лебедев ровным голосом, чувствуя, как под взглядом Артема кожу начинает покалывать, как от электрических разрядов. — Я буду ждать отчет, как обычно.
— Разумеется, — кивнула она, как ему показалось, с легким разочарованием. И снова повернулась к Артему.
— Артем, спасибо, ты свободен.
Артем продолжал сидеть неподвижно, казалось, он и дышать перестал. С лица его словно бы стекли все краски, кожа стала пепельно-серой. Такое выражение у него на лице Лебедев уже видел в тот вечер в пабе, когда он сказал, что считает Артема особенным, заставил в это поверить, а потом протянул, дал пистолет и приказал: — Убей!
Наверное, надо было что-то сказать, но Лебедев молчал.
— Какая же ты все-таки сука, — наконец Артем отмер и вышел, не взглянув ни на кого из них.
— Интересно… Он кого из нас имел в виду? — Магда достала сигарету. — Впрочем, неважно.
Лебедев остался стоять, не сводя с нее тяжелого взгляда.
— Валентин, я уже видела это лицо, — она отмахнулась, то ли разгоняя дымок, то ли от него, — Когда ты тестировал Измайлова, и вот опять. Есть ли необходимость озвучивать мои выводы?
— Нет. А какая была необходимость звать меня?
— А я и не звала, ты сам изъявил желание присутствовать, — она встала, захлопнула ноутбук, взяла в руки блокнот. — Полагаю, результаты переаттестации уже ясны? Он не прошел. С этим ты надеюсь, спорить не станешь.
Лебедев качнул головой:
— Нет, конечно. Зачем бы мне?
Она покачала головой укоризненно, словно строгая учительница, уличившая в списывании любимого ученика.
— Ты хочешь поговорить об этом, Валентин? — он молча вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В этот раз стучать Лебедев не спешил.
Одно дело — Артем из прошлого, послушный, преданный, старающийся для него из последних сил, прыгающий выше головы, чтоб оправдать возложенные надежды, или Артем из глупых мечтаний, ждущий, ласковый мальчик, и совсем другое — Артем настоящий. Яростный, неуступчивый, непредсказуемый, с темными потаенным сторонами, которых Лебедев в нем и не подозревал. Но самым пугающим было осознание того, что это он, генерал Лебедев, и пробудил в глупом мальчишке с улицы и ярость, и тьму. И теперь он должен прийти к этому новому Артему и сообщить плохие новости.
Лебедев сделал глубокий вдох, приказал себе собраться и постучал.

Оооочень милый Саша в трейлере! Вот кажется, что второй фильм будет более вменяемым, чем первый. И девочка чудная)

Сегодня возили Фросеньку на стрижку. В зиму решили сильно шерсть не снимать, только мордочку и убрать шерсть между пальцами, ну и когти.
Это был апокалипсис. Старенькая, апатичная, еле шевелящаяся Фросенька клацала зубами, отбивалась всеми лапами и орала что-то вроде: Врешь! Не возьмешь!
Пока четыре артритные лапки подстригли, я поседела. Приехала домой и свалилась, давление упало, виски сдавило, как тисками.
Гадкая псина ехала домой на переднем сиденье, гордо отвернувшись, демонстрируя так и недостриженный затылок.

Прочитано "Песнь об Ахилле" ("Песнь Ахилла") И вот же ж... Ай да автор, ай да сукин сын!
Я просто на секундочку глянула, чего там, а меня как потащило, как закружило!
Где-то на сотой странице я осознала, что читаю конкретный такой фанфик со стеклищем, но оторваться уже не было никаких сил!
Это, сука, первый реальный слэш, который я прочитала не на фикбуке, а в твердой обложке!
( ну нет, конечно, я скачала, но книга издана в твердой обложке).
Это прямо такой слэшный слэш со слэшной начинкой! Никакого броманса, это для слабаков!
читать дальшеПосле прочтения в голове нет ни картины мира, ни истории Троянской войны, ни воинов, ни Елены... перед глазами Ахилл и Патрокл, взявшиеся за ручки и гуляющие в царстве мертвых. ( Упс, простите, спойлер!)
Написано эмоционально, сочно. Патрокл, одинокий, нелюбимый сын, изгнан за нечаянное убийство на воспитание к Пелею, отцу Ахилла. Ну и завертелось. Сначала дружба, потом первый поцелуй, потом житье-бытье у Хирона.
Интересно читать, как меняется Ахилл, из солнечного мальчика - в воина, в оружие созданное для войны и ничего больше. Как он наслаждается своим страшным талантом. И рядом Патрокл, которого первое невольное убийство отвратило от войны навсегда.
Как Ахилл, желающий только Патрокла сначала, начинает алкать славы, как он оступается в своей гордыни, в своем тщеславии и теряет Патрокла.
Они оба знают о предсказании, о ранней смерти еще до Трои, и стараются избежать ее, обмануть судьбу. И Ахилл не желает убивать Гектора, ведь он сам умрет вскоре, и повторяет улыбкой: Гектор мне ничего не сделал. Но богов не обмануть, и вот обезумевший от горя, Ахилл носится по полю битвы в поисках троянского царевича и не знаю, чего он жаждет больше: мести или смерти.
Вообще сцены смерти Патрокла и горя Ахилла - это просто оххх.... Ахилл, утаскивающий тело в шатер, не позволяющий устроить погребение, обнимающий, целующий тело любимого. А как бы жара... Запах...

Но автор всех погладила по головке, все будет хорошо, хоть и в посмертии)
Умничка. Хоть и не Мери Рено ни разу.

В какой-то момент ты просто хочешь избавиться от голосов в голове! пусть уже Артем скажет Лебедеву все, что о нем думает, пусть уже Лебедев осознает.. осознает всё!
1000
500
1500
500
500
1000 все еще живой.
1000
500 да-да, лентяйка, знаю.
500

запись создана: 01.11.2019 в 01:57

Фоном идет сериал "Царство" , и я даже представить не могу, сколько историков забились в корчах, увидев кадры из этого шедевра. Создатели! Ну предупреждать же нужно! Я - то думала, что реально исторический сериал посмотрю)))
Красота под катом. Для тех, кто не в курсе, поясняю, это Мария, королева Шотландии.

Прочитано. Еще один янг адалт, в котором автор пытался быть зверски жестким и чтобы все серьёзно-пресерьезно! Но все равно скатывается в классическое: Ах, вот два прекрасных юноши, ну кого бы мне выбрать?
И книга-то неплохая! Есть империя книжников 500 лет назад завоеванная народом мечников. С тех пор книжников угнетают-угнетают, все никак не угнетут! Действует в подполье тайное ополчение (почему-то сразу вспоминается старая комедия с Лесли Нильсоном и Вэлом Килмером)))
У юной (и прекрасной) Лайи убивают всю семью и арестовывают брата, ополчение (с прекрасным юным ополченцем) соглашается помочь, но при условии, что Лайя станет сотрудничать. И не просто листовки по заборам расклеивать, а под видом рабыни быть шпионкой у коменданта военной академии. Комендант..ша - зло во плоти, самолично порет до смерти юных курсантов, а служанки у нее дольше недели и вовсе не живут.
В академии тоже все сурово, там воспитывают серебряных масок,будущую элиту. И среди них Элиас (юный и прекрасный), в Элиаса влюблена Элен (юная и прекрасная), а сам Элиас как увидел Лайю так и пропал.
И только увлечешься шпионством, тайнами, испытаниями, как вклинивается этот унылый недолюбовный треугольник и все портит! Но буду читать дальше, хотя автор не все продумала.
Вот есть военная академия, детей там воспитывают так, что спартанцы ужаснулись, у элиты есть серебряные маски, которые прирастают(!) к коже! Как прирастают? А умываться? А целоваться???
Вот пытают Элен, ломают ей семь ребер, наносят 23 раны (прям перечислено), но она сама на своих ногах уходит домой!
Вот Лайя идет по секретному поручению, страдая от боли после жестоких пыток, а вот она уже скачет в танце и думает только о поцелуях.
И так всю книгу. Очень сбивает настроение.