Фикбук радует. А если в фандоме появляется ОЖП, так это просто счастье)

Три дня бессонных ночей. ( мозг закипел..)

Я отдам концы от слабости. А все из-за скалолазания по дереву. ( И сломался)

Ее зеленые кошачьи глаза, больше походившие на змеиные, будто пронизывали насквозь, сканируя и высасывая информацию. ( я так полагаю, автор не смогла выбрать, что круче)

дверь открылась и вошла Кардинал. Гордая, непокоренная, с высоко поднятой головой. Ее лицо испещеряли мелкие капельки крови, происхождение которых не трудно объяснить. Из одежды на ней остались только накидка, белье и грубые ботинки. И не малое количество татуировок, так аппетитно разбросанных по ее хрупкому тельцу. (вот если кто не понял, то это Мэри-Сью после того, как её отымело 12 (двенадцать, Карл!) мужиков. А она все еще гордая и непокоренная. Учитесь, лузеры.

Ооооо... Бедняга ДДМ... Теперь дерьмо попало в вентилятор(((( Только бы не заставили извиняться(((

Как же меня бесят мужики-размазни! Вот прям.. Есть у нас в школе один такой блаженный, распустил классы - не соберешь теперь! И ведь сам, сука, виноват! На собрании заявил родителям, что он видите ли не против, если дети на уроке сидят в телефоне. Ну у них же возраст такой! Они же подростки!
Каков итог? Дети оценили его понимание и доброту? О дааа! В полной мере. Мой 9А, который на других уроках и не пикнет (ну в пределах нормы пикнет), у него творит, что захочет. Зашедшая в школу родительница, услышав шум в кабинете, не выдержала, зашла, построила всех. Естественно, по предмету у всех то два, то три. А какая успеваемость без дисциплины?
Но мои-то хоть просто на уроке херней страдают, 8Г и 8А зажгли по полной. Вырезали из картона член, как оговорят очевидцы, редкой достоверности была поделка, и с воплями кидали этот член к информатику в кабинет. Когда я узнала, кто затейники, не поверила. Неплохие дети: круглый отличник, тихий троечник, один бабушкин баловень ну и безымянная подтанцовка. На моих уроках тише воды ниже травы, потому как осознают, что не бессмертные, у других учителей тоже, но с информатиком-то что не так? Он их даже не остановил, вообще ничего не сделал! Администрация узнала случайно, потому что этот придурок все на тормозах спустил.
Пиздец просто.

Как из ненависти любовь родится?

Еще один ужасный фотошопный постер.

Бооожечки! У меня появился хейтер! Прибежал, работу обхаял, срач устроил))) Ну теперь-то у меня все, как у людей)


Этот хомячок еще и с раздвоением личности)))

И я сама не понимаю, где я сейчас. Намудрила с композицией. Но линейно не получается((

Вот интересно, когда говорят о ригане, то первым делом обсуждают поведение Нигана. Как он вокруг Рика круги нарезает, как всячески показывает свою заинтересованность, но очень мало говорят о реакции Рика, а она, на мой взгляд важнее. И сложнее. Рику в этих отношениях (ну допустим, что они есть эти отношения) Рику-то трудно. Ему надо простить Нигана и подпустить близко. Доверится. В сексе мы беззащитны и открыты, а попробуй такому откройся. Ну и о реакции других не будем забывать: Мэгги, Аарон, амазонки из Оушен сайда, Дэррил - у них всех к Нигану личные счеты. Вряд ли они дружно пожелают Рику "личного и семейного счастья"

Итак, конец истории. Конец этой вот истории, но думаю.. по крайней мере надеюсь, что персонажами я не прощаюсь. Слишком много вопросов осталось без ответаТык Ходячих не так много, как показалось им сначала, но группа внушительная, клювом щёлкать некогда. Отвлекает от горячки боя отчаянный крик Карла, наполненный таким выворачивающим внутренности ужасом, что Ниган покрывается холодным потом, представив самое страшное: он привозит в Александрию бездыханное тело пацана и пытается объяснить Рику, почему не уберёг его сына. Но Карл в порядке, его прижали к одной из повозок двое ходячих, однако отбивается он неплохо, увидев, что Ниган смотрит на него, вопит:

— Джудит!!!

— Ёб твою мать! — К белобрысой малявке подобрался ходячий, а за его спиной пошатывается ещё один. Ниган, отпихнув наседавшего на него мертвеца, рвётся к мелкой, с размаху опускает биту на голову ближайшего к ней ходячего — раздаётся неприятный треск. Он тянет Люсиль на себя, сильнее, ещё — бесполезно. В голове у дохлого ублюдка что-то вроде титановой пластины или штыря, и бита намертво застряла в костях и металле, а сбоку подходит ещё один ходячий. Зло матерясь, поминая и Рика, и Дуайта, и всю долбаную александрийскую компашку, разрешавшую носить ему минимум оружия и не давшую даже ножа, Ниган пытается высвободить Люсиль — бесполезно.

Ходячий, открыв пасть, тянется к мелкой, которая, сообразив наконец, что дела-то хуевые, открывает рот и вопит так, что у Нигана закладывает уши. В отчаянном рывке он изворачивается, пропихивая в гнилой, вечно голодный рот собственное запястье, отвлекая его от визжащей малявки. Зубы ходячего тут же сжимаются, скрипя по крепкой чёрной коже любимой куртки, не в силах её прокусить, но стискивает он свои гниющие пеньки будь здоров; Нигану кажется, что ещё вот-вот и кости перетрут в труху вместе с мышцами и связками. Он плюёт на бесплодные попытки высвободить Люсиль и теперь, второй рукой ухватив ходячего за челюсть, отталкивает его в сторону, но тот, почувствовав возможность пожрать наконец свежатинки, глухо рыча, вцепляется в Нигана мёртвой хваткой, притягивая всё ближе, жамкая зубами, подбираясь к незащищённой коже.

— Да отъебись же ты, сука! — Вдруг что-то громыхает, щёку обжигает горячим воздухом, и голова ходячего разлетается гнилыми ошмётками.

Старый, но, как оказалось, небесполезный хрыч молча салютует Нигану своим древним дробовиком.

— Спасибо, что не в меня. — Он высвобождает наконец Люсиль. Старикан бурчит что-то недружелюбно матерное, снова по-черепашьи втягивая голову в плечи. Короткий, но яростный бой закончился, все испуганно переглядываются, чувствуя себя беззащитными и растерянными, словно в первые дни эпидемии: давно ходячие не нападали в таком количестве, люди уже забыли, что представляет сейчас реальную угрозу. Ниган, морщась от звона в ушах, осматривает руку: на коже наливается багровым пятном синяк, но в остальном всё в порядке.

— Слышь, мелкая, дядя Ниган в норме, не реви. — Но Джудит и не думает успокаиваться, пока подоспевший Карл не подхватывает её на руки, не бормочет на ушко что-то успокаивающее.

— Спасибо скажешь? — Ниган поправляет рукав куртки, подмигивает всхлипывающей малявке, но та лишь утыкается брату в плечо, размазывая по рубашке сопли и слёзы.

— Вся в папу, верно? Благодарности от Граймсов не дождёшься. — Ниган невесело усмехается.

Остальной путь проделывают в рекордно короткие сроки, никто не заикается о том, чтобы отойти отлить в кусты, не говоря уж о привале на обед, идут молча, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху.

В Королевстве его башкой поехавшее величество Иезекиль демонстрирует радушие и гостеприимство ко всем, разумеется, кроме Нигана. Ниган удостаивается только враждебных взглядов, которыми его награждают все, включая тигра, из которого он мечтал сделать коврик ещё с той самой стычки в Александрии. Паршивая зверюга смотрит так, словно прикидывает, как удобнее начинать жрать Нигана: с головы или с задницы, так что он решает не искушать судьбу, прощается с Карлом и малявкой, кивает старикану и шагает обратно в Александрию.

Идёт быстро, не останавливаясь, пока совсем уж темнеет, но, даже когда приходится остановиться и поискать безопасное местечко для ночлега, Ниган долго не может уснуть, прикидывая, не продолжить ли путь, пока не советует сам себе не вести себя как ебанат, потому что если его сожрут на полпути в Александрию, Рика он точно не увидит. Спит недолго, буквально до первых утренних зарниц; что-то гонит его вперёд, подстёгивая, словно кнутом, необъяснимой, но всё усиливающей тревогой.

— Вот жопой чувствую, вляпался ты, Граймс, в очередное дерьмо, — негромко говорит он, ускоряя шаг, почти переходя на бег.

В Александрии его встречает такая атмосфера мертвенного ужаса, какую наводил раньше только он сам со своими парнями. Рик стоит, окружённый местными, как никогда похожими на овец, хоть бери и режь глотки — такой растерянный у них вид.

— Что за хуйня тут случилась, меня всего-то сутки не было. — Ниган проталкивается сквозь толпу. Как и ожидалось, ему никто не отвечает: все сбились в кучу, только что не блеяли.

— На нас идёт стадо, очень большое, разведчики говорят, что ничего подобного они раньше не видели. — Рик выглядит как обычно, собранный, спокойный, его раздражение и усталость выдаёт только уже знакомая Нигану складка у губ, ну ещё щетина отросла. Интересно, какая она на ощупь? Ниган сжимает руку в кулак, чтобы сдуру не потянуться и не облапать на глазах всего честного народа. Впрочем, судя по всему, честных людей его заёбы и безответная несчастная любовь не волнуют: кто-то особо резвый вскакивает на крыльцо и орёт, вытягивая шею:

— Это всё Шепчущие! Это из-за того, что Рик затеял с ними войну, теперь мы все умрём!

— Вот тяжело, наверное, жить с таким большим и болтливым ебалом, которое открывается, когда не просят? — дружелюбно перебивает его Ниган, любовно начищая рукоять Люсиль рукавом. Оратор закашливает и тут же, сука такая, смотрит на Рика, словно ждёт, что тот прикажет Нигану заткнуться. Рик не приказывает, он напряжённо вглядывается вперёд, за ворота.

— Они идут.

Ниган смотрит туда же, куда и Рик, но сначала ничего не видит, только дорога до самого горизонта словно бы подрагивает в прозрачном утреннем воздухе, а потом он понимает — это не дрожание воздуха, это всё они. Мертвецы заполнили собой всё пространство до линии горизонта, ни просвета, ни шанса на побег — неумолимая голодная волна.

— Их целый океан, — слышит он сдавленный голос Рика, впрочем, тот быстро собирает яйца в кулак и успокаивает остальных. Говорит про заграждающие колья и рвы, про стерву с катаной и остальных, что по плану отвлекут ходячих к океану, но Ниган слишком хороший лжец, чтобы не услышать фальшь в этой ободряющей речи. Рик понимает, что вся их защита — хуйня, такое количество ходячих сметёт ограду Александрии в считанные минуты. Рик понимает, что им всем придётся драться. Мертвецы уже достигли ворот и теперь с тупым упорством давят на них, задние ряды прибывают и напирают, напирают, напирают.

— Надо проредить их у ворот, — командует Рик, — иначе ограда не выдержит.

Никто и с места не трогается, люди, размякшие за год безопасной жизни, парализованы ужасом. У Нигана такой проблемы никогда не возникало; его люди предпочитали быть сожранными заживо, лишь бы не вызвать его гнев, а уж после прижигания морды раскалённым железом до самых тупых доходило, что он не потерпит жевания соплей.

— Ну что вы встали, ебантяи! Черепушки сами себя не пробьют. — Он выхватывает нож у какого-то недотёпы и первым идёт к воротам. А потом слышит за спиной слова, от которых в голове снова звенят волшебные серебряные колокольца, ну или его яйца, потому что у него определённо встаёт, когда Рик Граймс громко и отчётливо приказывает своим людям:

— Не стойте, делайте, как сказал Ниган! Вперёд!

Ниган готов сутки напролёт разбивать гнилые черепа, но металлическая ограда прогибается, словно бумажная; он слышит отчаянный вопль Рика:

— Отходим!

Это не отступление, это бегство, суматошное, паническое; Ниган работает ножом, расчищая себе путь к Рику, который прикрывает остальных, пока не спотыкается и не падает, а эти сраные трусливые пиздюки несутся мимо, даже не думая помочь. На какую-то невозможно долгую долю секунду Ниган теряет его из вида и чувствует, как от страха волосы на голове встают дыбом. Он пробивается сквозь кажущуюся почти монолитной массу ходячих и наконец видит Рика, успевает пробить череп особо голодному уроду, уже разинувшему пасть на чужое, потом хватает Рика за ворот куртки и, не церемонясь, тащит подальше; остальные пусть справляются сами.

— Ну что? Я оправдал себя? Хотя бы потому, что я единственный, кто почесался помочь тебе?

Рик молча вырывается из его хватки, полностью сосредоточенный на том, чтобы его не сожрали.

— Н-да, Рик Граймс, к тебе на сраной козе не подъедешь, да?

Долго на улице они не протянут, и Рик указывает на стоящий рядом дом:

— Иди первый и открой дверь, я за тобой.

— Только шевели булками и не вынуждай снова тащить тебя на горбу. — Ниган несётся к дому, с ходу выламывая замок и вбегая внутрь, а когда оглядывается и видит лицо Рика, то чувствует себя так, словно ему залепили пощёчину, потому что видит на его лице страх, но боится Рик не ходячих, которые почти окружили его.

— Подожди, не закрывай дверь!

Ниган выскакивает на крыльцо, хватает Рика за руку и с силой втаскивает в домишко; внутри него просто клокочет яростная чёрная обида.

— Ты что, думал, что я захлопну дверь прямо у тебя перед носом, — рычит он, пока Рик, сидя на полу, пытается отдышаться. — Вот только, блядь, честно! Думал?

Рик молчит, но ответ и не нужен, ясен пень, он именно так думал!

— Ты же видел остальных, видел, как они неслись мимо, напуганные до усрачки, даже не думая помочь тебе? Ты же видел?

Нигану плевать, что Александрию погребло волной живых мертвецов, плевать, что, очень возможно, он сам не доживёт до следующего утра. Он впервые не может найти достаточно подходящего мата, чтобы выразить всё своё возмущение.

— Отлично! Сиди, блядь, молча, как зэк, которого выебал его здоровенный чёрный сокамерник, — заводится он, когда слышит тихое:

— Спасибо.

— А? Ты чего-то сказал, Граймс? Или мне послышалось?

— Спасибо, Ниган, — повторяет Рик, и Ниган затыкается, потому что и гнев, и обида куда-то исчезают.

— Обращайся, Граймс, — хмыкает он.

Чудны дела твои, Господи… или кто там есть. Ниган сидит, привалившись спиной к стене, за которой скребутся, захлёбываясь в неутолимом голоде, сотни ходячих, и чувствует себя круто. Рик сидит напротив, напряжённо прислушиваясь, потирает правую ногу; он не испуган, просто собран и, по всей видимости, не понимает важности момента, когда Ниган одним плавным движением, словно питон, пересекает комнату, усаживается рядом с Риком. Вот так совсем отлично. Ещё ближе. Теперь их плечи соприкасаются, Ниган чувствует ровное тепло, идущее от Рика, видит завитки каштановых с проседью волос. Интересно, сколько лично он добавил седых прядей в эту шевелюру? Неважно, он больше не станет, он всё исправит. От Рика пахнет так, как должно пахнуть: потом, железом, порохом, и Ниган, не удержавшись, наклоняется к виску. Вдыхает этот острый правильный запах, прикрыв глаза, а когда открывает, натыкается на, словно нож, острый голубой взгляд, и внутри всё обрывается, как в свободном падении на американских горках. В общем-то Ниган готов, что ему
дадут по морде, но Рик просто смотрит, не отталкивает, не выбегает на улицу с воплями — смотрит. Потом приподнимает брови вопросительно, мол, чего дальше-то? Но Ниган видит, что за внешним всегдашним спокойствием прячется растерянность, и понимает, что надо что-то сказать, что-то правильное, что всё объяснит и расставит по своим местам, что позволит им обоим начать строить нечто новое, строить вместе. Он сосредоточенно хмурится, подбирая верные слова; это сложно, Рик не девчонка, подцепленная в баре, Рик — это навсегда, а за стенами усиливаются голодные стоны и скрежет, дверь и стены скоро перестанут служить им обоим защитой. В памяти вдруг всплывает непрошенная, давно и надёжно упрятанная картина: безжизненное опутанное проводами тело в больничной палате, он сам, в панике выбегающий, бросающий без упокоения ту, которой был должен, и тогда Ниган понимает, что нужно сказать:

— Я хочу, чтобы ты знал, Граймс, если придётся… если наступит такой момент, что придётся… я убью тебя сам. Можешь рассчитывать на это.

Это звучит бредово, он жалеет о сказанном, не успев закрыть рот, но в глазах Рика видит не удивление или отвращение, в устремлённом на него взгляде светится понимание. Рик молчит, потом кивает коротко и вдруг расслабленно откидывается на стену спиной, привалившись плечом к Нигану, и от этого молчаливого доверия щемит сердце.

Он подставляет плечо так, чтобы Рику было удобней.

— Знаешь… я потерял жену в начале всей этой херни, — начинает он негромко. Рик занимается своим револьвером и слушает, не задаёт тупых вопросов, не переспрашивает, не изливает ненужное сочувствие, просто слушает, всё так же привалившись к плечу, только изредка кивает уже привычным знакомым жестом, а о стены дома скребут, раздирая в кровь, полуистлевшие пальцы живые мертвецы.