Внимание!
четверг, 16 мая 2019
11:33
Хм... Мур-мур-мур...
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
среда, 15 мая 2019
12:23
Я дописала и осиротела. Про Сашеньку и Олега уже все сказано, и с ними все.
Но ужасное чувство пустоты, с ним-то что делать???
Завтра я четыре часа сижу на экзамене. Просто тупо сижу: читать, говорить, телефон - нельзя! можно просто сидеть. Молча.
Эти четыре часа можно провести с пользой, обдумывая новый текст. Только ведь ни одного сюжета в голове нету...
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
15
)
Поделиться
11:34
Вкус свободы.
Бета и бессменный вдохновитель Inndiliya
Это финал. Огромное спасибо всем, кто оставлял отзывы, это очень важно))
И огромное спасибо моей бете) Без нее и не взялась бы.
Глава 11
Во сне они снова и снова приходили к нему. Мертвая Кристина пыталась что-то сказать, но только сипела и хваталась за разрезанное до кости горло, застреленный мужчина, имени которого Саша так и не узнал, удивлялся и трогал рану на груди, а потом смотрел укоризненно, но страшнее всего было другие сны. Их он не запоминал и был благодарен этой причуде подсознания. В больнице, когда Саша из последних сил старался не спать, ему кололи успокоительное и снотворное, медсестра все приговаривала, что сон лечит, она не понимала, что если наяву Саша хоть как-то может контролировать свои воспоминания, утешать себя мыслью, что все было не зря, что так нужно, то во сне не работали никакие доводы, никакие аргументы. Во снах оставалась только боль, страх и непереносимое чувство униженности, запачканности, ощущение такой грязи, какую ничем уже не смыть. Он потому и отшатнулся от Олега Евгеньевича, когда тот в больницу пришел, вцепился крепко до боли в чугунные прутья ограды и все повторял одно и то же:
— Олег Евгеньевич, вы только не трогайте меня, хорошо? Только не трогайте… Вы уходите лучше… Совсем уходите…
Олег Евгеньевич и не трогал, даже не стал подходить очень близко, просто стоял рядом, слушал сашин срывающийся голос, а потом сказал, что трогать он не будет, раз Саше это неприятно, но и уходить не станет. Так и сказал:
— Я, Сашенька, никуда не уйду. И никогда.
А потом сказал, что во всей его жизни он никого чище и лучше Саши не встречал. И что он три года словно умирал медленно, день за днем, и теперь, когда им двоим снова выпал невозможный шанс вместе быть, он этого шанса не упустит.
И что никто и ничего не сможет его от Саши оттолкнуть или сделать так, чтобы он от Саши отвернулся.
А потом Саша выплакивал куда-то в шею Олега Евгеньевича свои страхи, а его ласково и бережно баюкали и теплые губы касались темных уродливых отметин на шее:
— Сашенька. Мой самый чистый, самый смелый мальчик…
Олег Евгеньевич, как и обещал, никуда не ушел, прожил в одной палате с Сашей до момента выписки. В ответ на категорический запрет врача пожал плечами, раскрыл удостоверение:
— Служебная необходимость. Не нравится — пишите официальную жалобу.
Потребовал показать сашину медицинскую карту, а потом запретил давать ему снотворное на ночь.
— Не понадобится, — прервал возмущенную речь врача и оказался прав.
Засыпал Саша не так быстро, конечно, но зато перестал бояться того момента, когда выключали свет, потому что именно тогда Олег Евгеньевич ложился рядом с ним, обнимал и начинал что-нибудь рассказывать. О себе. Эти рассказы Саша особенно любил. О том, что Олег Евгеньевич, оказывается, в юности хотел в театральный поступать — да не сложилось, что музыкальную школу закончил, что по-французски, по-английски, по-немецки свободно говорит. Он Саше даже колыбельные на французском пел. Еще Олег Евгеньевич рассказывал о работе. Рассказы эти никогда не были страшными, но всегда были захватывающими, так что не захочешь — заслушаешься, будто шпионский роман читаешь или кино смотришь, как про Джеймса Бонда, только лучше.
— Вот бы экранизировать, материал-то какой богатый, — сказал как-то Саша, уже совершенно сонный. Олег Евгеньевич рассмеялся:
— Ну… может, как на пенсию выйду — опубликую мемуары.
Саша поначалу всё стеснялся вопросы задавать, ждал, что вот сейчас посмотрит Олег Евгеньевич тем самым своим взглядом, когда глаза становятся словно темное холодное стекло, сколько ни вглядывайся в него — ничего не увидишь — и скажет что-то вроде: это не твоего ума дела, мальчик. Но время шло, Саша задавал свои вопросы, а Олег Евгеньевич отвечал, всякий раз вдумчиво, обстоятельно и честно.
В свой последний московский вечер они прогуливались в парке Горького, шли близко-близко, соприкасаясь плечами. И Саша все-таки спросил:
— Олег Евгеньевич, а как вы узнали, что я не умер? Что в Париже живу и вообще?
— И вообще? — Меньшиков усмехнулся, потом подтолкнул Сашу к уютной тенистой лужайке. — Так и спроси, как быстро вы, Олег Евгеньевич, чемодан собрали, да за мной примчались?
— Я не это имел в виду, — Саша смутился.
— Это, это… — Меньшиков рассмеялся, потом расстелил на травке пиджак, усадил на него Сашу, сам растянулся рядом на спине. — Я, Сашенька, слишком мало и редко говорил, как ты мне дорог, вот ты и восполняешь.
Он посмотрел на Сашу и прикрыл глаза, подставив лицо солнечным лучам:
— О том, что ты жив, мне Никита Сергеевич рассказал. Я тогда в больницу попал, зацепило немного на одной операции. Вот он и решил, что журнал с тобой на обложке ускорит мое выздоровление.
— О. — Саша тоже вытянулся рядом, осмысливая услышанное. — А потом?
— А потом поехал в Париж. Хотел еще раз тебя увидеть.
— Но вы даже не подошли! — Саша не смог удержать возмущенные нотки в голосе, и Меньшиков снова негромко рассмеялся.
— А ты, Сашура, хотел, чтобы я к тебе на сцену с букетом наперевес кинулся? Или за автографом пришел? Поверь, я увидел, что хотел. Ты успешен, здоров и, на первый взгляд, вполне счастлив. Большего мне было не нужно.
Саша угукнул, потом на ощупь нашел ладонь Олега Евгеньевича, сжал ее:
— А мне нужно. Нужно больше, — он стиснул пальцы сильнее.
— Тшш… Тихо, Сашенька, — Меньшиков тихонько погладил его по плечу, потом приподнялся на локте, посмотрел в нахмуренное сашино лицо, легонько подул на переносицу. — Всё будет, мальчик. Я обещаю. Мы ведь это уже обсудили, помнишь?
Саша ослабил хватку, успокаиваясь: они правда обсудили, как дальше жить. Олег Евгеньевич честно сказал, что из органов его теперь, конечно, уволят и даже из Союза вышлют. И вид у него при этом такой был, что у Саши сердце защемило, он представил, а каково бы было ему, если б турнули из всех театров разом? Ни кино, ни сериалов — иди вместо сцены, устраивайся менеджером среднего звена.
И еще Саша почувствовал себя ужасно виноватым, потому что, честно говоря, он обрадовался, что не будет больше в его жизни страшных тайн, убийств, недомолвок. И всего остального, с чем он соприкоснулся совсем немножко, самым краешком, но обожгло его чуть не до кости, тоже не будет.
Он и Олег Евгеньевич переедут в Париж или в любой другой город, и все у них будет хорошо. Не без трудностей, конечно. Он поморщился, вспоминая, как кричал в трубку перепуганный и взбешенный Бинх, как мама отчеканила ледяным тоном, что «этого человека» она не желает видеть на пороге своего дома. Это все ерунда. Главное, что они с Олегом Евгеньевичем вместе будут, а потом… Бинх поймет, он же добрый, и мама тоже должна все понять.
— Сашенька, опять задумался? — Меньшиков кончиком пальца разглаживал складку между бровей.
— Да так… Пустяки, Олег Евгеньевич, — Саша отмахнулся. — Нам пора, наверное.
— Пора, так пора, — Меньшиков легко поднялся, подал руку Саше.
Вечером Саша, как обычно, принял душ, быстро, опустив глаза, чтобы ненароком не увидеть себя в зеркале, натянул пижамные штаны и футболку. После произошедшего он не мог видеть себя в зеркале, все казалось, что рядом отразится тот… другой. Прошел в палату, скользнул в кровать, подтянув колени к груди. Олег Евгеньевич обычно ждал его, сидя в кресле с книгой, вот и сейчас аккуратно заложил страницу, пересел на кровать. Саша невольно задержал дыхание, обругал себя за это, ведь точно знал, что не сделает Олег Евгеньевич ему ничего, не тронет не то что пальцем, взгляда лишнего — и того не бросит, но поделать с собой ничего не мог. Так и лежал затаив дыхание, пока чуткие ласковые пальце не взъерошили тихонько волосы, не огладили плечи, разминая, расслабляя. Саша и сам не заметил, как задышал спокойнее, как вытянулся в расслабленной позе, как сам потянулся в теплые безопасные объятия. Уже совсем засыпая он вдруг вспомнил:
— Олег Евгеньевич, я вам должен что-то важное сказать…
— Да, Сашенька? — тихий-тихий шепот у самого уха.
— Только не сейчас… Я завтра скажу.
Чувствительную кожу за ухом щекотнуло смешком:
— Когда захочешь, Сашенька. А теперь засыпай, мальчик.
Вылетали из Москвы дипломатическим бортом, в аэропорт их отвез лысый шофер Никиты Сергеевича, который Сашу все время прожигал ненавидящим взглядом, а на Олега Евгеньевича смотрел так, словно хотел ударить. Саша стерпел и то, как лысый кулаки сжимал, разжимал, и то, как кусал губы, но уж когда тот, высадив их у трапа, небрежно швырнул чемодан Олега Евгеньевича, процедил что-то сквозь зубы и сплюнул, не выдержал.
— Послушайте, любезный, — процедил он невесть откуда взявшимися самыми мерзкими интонациями. — Ваше дело возить, верно? Вот и возите, а эмоции свои при себе оставьте!
Лысина у шофера немедленно побагровела, а Олег Евгеньевич, закашлявшись, подхватил чемодан и потащил Сашу к трапу, потом правда оглянулся:
— Всего вам наилучшего… любезный.
В самолете Саша прошелся по салону, посмотрел в иллюминатор, снова прошелся, никак не решаясь приступить к важному разговору. Меньшиков, по обыкновению читающий что-то с айфона, не торопил, потягивал кофе, изредка поглядывал в сашину сторону, ждал, пока тот решится.
— Олег Евгеньевич… Я вам вчера еще сказать хотел… Даже не вчера, мне сразу надо было… — он замолчал, подбирать слова было мучительно тяжело.
Меньшиков отложил айфон, ждал.
— Я… Я все понимаю, мы взрослые люди… Нет. Не так… — он оттянул ворот футболки и решившись выпалил. — Я люблю вас, Олег Евгеньевич, но я не смогу наверное… чтоб в постели… меня… Даже если вы, не смогу… Может быть, когда-нибудь… Но…
Саша все тянул и тянул ворот этой чертовой футболки, не понимая, почему он его так душит, мешает говорить, а потом его взяли за руку, потянули на диванчик.
— Тихо, тихо, Саша, — Олег Евгеньевич обнял, погладил по взмокшей спине. — Дыши. Помнишь, как я тебя учил? Просто дыши.
Когда Саша успокоился и понял, что ничто его не душит, он снова повторил:
— Простите, Олег Евгеньевич…
Меньшиков помолчал, потом посмотрел куда-то в стенку, вздохнул:
— И ты сейчас хочешь это обсудить? — дождался кивка, снова посмотрел на стену. Саша тоже глянул: ничего особенного, бежевая обшивка с непонятным узором.
Меньшиков снова вздохнул:
— Саша, уверяю тебя, что, во-первых, я никогда не стану настаивать на сексе, если тебе будет неприятно или ты не будешь готов.
Саша облегченно выдохнул, потянулся за бокалом с минеральной водой, а Меньшиков снова покосился на стенку и непринужденно продолжил:
— А во вторых, если тебя смущает и пугает пассивная роль, попробуй активную.
Минералка выплеснулась на лакированный столик, на замшевую обивку, а Саша все кашлял, мотал головой и не мог поверить, что правильно все расслышал.
— Олег Евгеньевич, — прохрипел он наконец, — я… я не смогу…
— Почему же, Сашенька? — Меньшиков протянул ему салфетку.
— Но… Как же. — Саша уставился на Олега Евгеньевича, — Я?.. Вас?..
— Ты. Меня, — подтвердил тот с самым серьезным видом, но теперь-то Саша видел, как в темных глазах поблескивают насмешливые искры. Он снова хотел сказать, что это невозможно, потому что… потому… А потом вдруг вспомнил, как розовели у Олега Евгеньевича скулы, как сбивалось дыхание, когда он Сашу целовал. Вспомнил, как когда-то он шептал: «Сашенька, мальчик, хорошо тебе? Скажи?»
Значит, теперь он, Саша, сможет сделать так, чтобы и скулы заалели, и губы, чтобы пропало это извечное спокойствие с красивого лица, чтобы разбилась эта невозмутимость вдребезги? Уж если постараться…
Подумалось, а как Олег Евгеньевич выглядеть будет, если его заласкать так, чтоб голову потерял? Чтоб только сашино имя и помнил?
— Ну уж нет. Только не здесь, — Олег Евгеньевич легонько щелкнул Сашу по носу, — остынь пока, Сашура.
— Почему? — спросил совершенно отвыкший от того, что ему отказывают, Саша.
— Посмотри, — Олег Евгеньевич кивнул на иллюминатор. Там внизу простирался прекрасный золотисто-бежевый город в сиянии солнца, в пышной зеленой пене садов, обрамленный широкой синей лентой Сены. — Мы уже почти прилетели.
Посмотрел на Сашу, рассмеялся:
— Все у тебя впереди, мальчик.
— У нас. У нас впереди, — поправил Саша, посмотрел вопросительно.
Олег Евгеньевич улыбнулся, обнял Сашу, прижался губами к взъерошенной макушке:
— Ну конечно, у нас, Сашенька. У нас все впереди.
Эпилог
Оказалось, что Олегу Евгеньевичу удивительно к лицу Париж. Утренний шумный, с его фермерскими рынками, куда Меньшиков ходит по утрам в потертых джинсах и простой белой футболке, и где уже почти все торговцы знают по имени этого русского, понимающего толк в хорошей еде. Ему к лицу вечерний Париж, превращающийся в ярмарку тщеславия с дорогими ресторанами и высокомерными официантами. И ночной разгульный пьянящий Париж тоже будто был создан для Меньшикова, уже немного захмелевшего от шампанского, с растрепавшейся прической и сияющими темными глазами.
Этот город сел на него как влитой, как один из его щегольских пиджаков или вызывающих перстней, как его черная страшная форма, которую Саша никак не может забыть.
Меньшиков удивительно легко вписался не только в этот город, но и в сашино окружение, в саму сашину жизнь. Очень скоро оказывается, что непреклонная мама, краснея, как девчонка, с удовольствием обсуждает с Олегом Евгеньевичем последний благотворительный вечер. Бинх советуется по поводу системы безопасности в театре. И даже Ирен, капризная, эгоистичная, взбалмошная Ирен, грозившая высказать Саше, все, что о нем думает, за то, что столько времени водил ее за нос, задумчиво хмыкает и говорит что-то вроде:
— Что ж… Я тебя понимаю.
У Олега Евгеньевича сразу обнаруживается множество давних знакомых и новых друзей, и тьма-тьмущая клиентов, так что только-только открывшийся магазинчик антиквариата процветает.
Саша даже не сразу понимает, что-то неприятное тянущее чувство, которое он ощущает, — это ревность. Для него так легко не было, он свое место в этом городе завоевывал трудом, бессонницей и кошмарами. А теперь все снова стало сложным и непривычным, и по каким правилам надо играть, непонятно.
Первые недели их совместной жизни Саша постоянно говорит, куда он пошел, зачем он пошел, звонит, чтобы предупредить, что будет поздно. И только когда видит недовольное недоумение на лице Меньшикова, спохватывается — не надо всего этого. Не надо было в Москве и сейчас тоже. Саша злится на себя, стыдится собственной злости и пытается закамуфлировать её то смехом, то безразличием. Так длится до тех пор, пока после очередных дружеских посиделок, где сашины друзья уже словно бы и не сашины стали, у него не вырывается обиженное:
— Как вы их всех… очаровали, что ли!
Сказал и тут же пожалел: ну что за ребячество, смех да и только. Но Олег Евгеньевич смеяться не стал, усмехнулся невесело:
— Так меня этому учили, Сашенька. Учили нравиться.
— Как учили?
— Так и учили. Долго и упорно. И спрашивали за провалы строго. Я в душ, со мной пойдешь?
Саша остался в спальне, присел на край кровати, слушая, как шумит вода. Меньшиков еще в Москве рассказал про себя, что такое «медовая ловушка», как и что ему делать пришлось. Это чтобы Саша себя не чувствовал грязным или испорченным. Чтобы понял, что тело — просто тело, что любое насилие можно пережить. Помогло.
Но Саша никогда не думал, что эти знания можно применять на практике подобным образом, то есть дело не просто в личном обаянии, а обыкновенный набор техник и приемов… По коже пробежал озноб: Саша иногда забывал, кем был когда-то человек, которого он любит, и каждый раз когда вспоминал, радовался, что больше ни к НКВД, ни к Союзу они оба отношения не имеют.
— О чем задумался, мальчик? — Олег Евгеньевич уже вышел, посмотрел насмешливо. — Хочешь, и тебя научу?
Саша медленно обласкал взглядом плечи, покрытые капельками воды, узкие бедра, едва прикрытые полотенцем, и помотал головой:
— Не хочу!
— Вот как? — Олег Евгеньевич вопросительно изогнул бровь, — А чего же ты хочешь?
Вместо ответа Саша ухватил за руку, дернул на себя, одним движением перекатился, нависая сверху, дыхание у него уже участилось, сердце бьется часто-часто.
— Этого… — он целует теплые плечи, собирая с них прохладные капли, — и этого. — Язык размашисто лижет темный твердеющий сосок, — и этого. — Второй рукой
он снимает мешающее полотенце, отшвыривает куда-то в сторону.
Меньшиков больше не улыбается, не насмешничает. В такие минуты, когда Саша его ласкает, когда целует, когда любит долго и сладко, лицо у него становится таким открытым и беззащитным, что Саша поначалу все осторожничал, боялся ненароком больно сделать по незнанию и неопытности. Но каждый раз, когда Саша, осмелев, заходит все дальше, бывает все напористее, Меньшиков отдается с такой покорностью, что только оторопь берет. Вот и сейчас лишь ресницы опустил, пальцами в плечи вцепился, выстанывая сдавленно:
— Сашенька. мальчик… — раскрываясь, принимая всего до конца, мягкий, податливый, такой, что Саша просто не может сдерживаться, да его никто об этом и не просит. И Саша ведет тяжело, напористо, сильными, рваными от нетерпения движениями, чувствуя, как напрягаются мышцы под его ладонями, понимая, что еще чуть-чуть… он нагибается, шепчет в самые губы:
— Хорошо тебе, Олег? Сладко?
После они еще долго лежат, не расплетая рук, Саша тяжело дышит, приходя в себя, млея от нежных поцелуев, от невесомых, почти неощутимых прикосновений.
— Олег… Все хорошо? — он наконец поднимает тяжелую, дурную еще голову, смотрит встревоженно. В ответ привычный уже негромкий смех:
— Ну что ты все спрашиваешь-то, Сашенька? Мне не просто хорошо, лестно, что в свои годы могу еще такую страсть вызывать.
— Какие еще годы? — искренне удивляется Саша, уже готовый заснуть, но тишину вечера нарушает телефонный звонок.
— Это меня, — Меньшиков берет трубку с прикроватного столика, заводит какой-то скучный разговор о том, что вот-вот должны доставить туалетный столик эпохи Людовика, Саша только удивляется, как кого-то могут занимать подобные вещи. Ему-то отлично слышно, как сбилось с ровного ритма сердце в груди у него под головой. Надо же, как Олега Евгеньевича новое дело захватило.
— Забрать немедленно? Да, да, конечно! — Саша фыркает недовольно, когда его со всей осторожностью перекладывают на подушку рядом. Наблюдает, как Олег Евгеньевич поспешно одевается.
— Обязательно уходить сейчас?
Меньшиков, улыбаясь, треплет ему волосы:
— Прости, мальчик, мир антиквариата жесток и беспощаден.
Саша смеется уже не сдерживаясь:
— О, да, миру русской разведки до него далеко. — И тут ему чудится, как в глазах Меньшикова проскальзывает что-то… Странное, тревожащее.
— Ты ведь ненадолго? Просто заберешь свой столик и всё?
Олег кивает, смотрит в глаза:
— Обещаю. Я быстро. Ты спи, мальчик, не жди меня.
Но странная тревога не отпускает, Саша встает, идет следом, провожая до дверей, уже на пороге, целует:
— Я дождусь, ты постарайся недолго.
Меньшиков прижимает его к себе крепко-крепко:
— Все хорошо, Сашенька. Ты ведь мне веришь?
Саша кивает без раздумий. Конечно, он верит, а как иначе? Потому и возвращается в слишком просторную для одного человека спальню, ложится в постель, закрывает глаза. Просто поспит немного, а когда проснется, Олег уже будет рядом, и все у них будет хорошо.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
20
)
Поделиться
11:19
Просто немного красоты))
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
00:24
Че-та ржу))) Ну теперь понятно, чем вдохновлялись сценаристы!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
вторник, 14 мая 2019
10:20
Почти-почти финал)
10
Всю дорогу до особнячка, куда герр Беккер был приглашен, Петров сидел как на иголках, кусал губы, ломал пальцы — ни дать ни взять институтка на первый бал едет. Михалков за этими метаниями следил вполглаза и не вмешивался, понял уже, что не так мальчик прост, каким кажется. А когда подъезжать стали, решил напомнить нервному артисту план действий.
— Александр Андреевич, что делать, помнишь?
— Привлечь внимание, дать понять, что не против… не против…
— Да ни для чего ты не против, — помог Михалков. — Дальше.
— Сказать, что знаю, где удобная комната, — Петров отвечал как туповатый, но старательный ученик. Правильно, но без огонька.
— И где нужная нам комната?
— Третий этаж, направо по коридору, в самом конце.
— Дальше?
— Там зеркала… Задержаться у них, чтоб кадры хорошие получились…
— Лицо ему не закрывай. Ну ты знаешь, как перед камерой работать. Дальше что?
— Когда Беккер распалится, — теперь ответ давался сложнее, видно было, как слова застревают у мальчишки в горле, потому что с каждым сказанным словом все неотвратимее, все реальнее становится то, что должно будет произойти в комнате на третьем этаже, перед большим, во всю стену, зеркалом. — Когда он распалится… Сказать, что передумал… вызвать агрессию… Не сопротивляться сильно… Позволить Беккеру все… все, что он захочет…
Голос становился все монотоннее, все тише, мальчишка словно медленно соскальзывал куда-то, прячась от ожидающего его кошмара. Михалков нагнулся и легонько, чтоб следов не оставлять, но увесисто и звонко шлепнул Петрова по щеке.
— Ау, Александр Андреевич! Пока ты себя, несчастного, сильно жалеть не начал, я вот что скажу. Откажешься сейчас? Отпущу. Не справишься — отпущу. Мне международный скандал не нужен, для тебя, — он ткнул пальцем в грудь кажется уже и не дышавшего мальчишки, — последствий не будет. Для тебя — никаких.
— А для Олега Евгеньевича?
— А это ты сам подумай. Ты ж личность творческая, фантазия хорошая должна быть. Все. Приехали.
Машина остановилась у большого особняка в три этажа с просторной террасой. Вокруг росла березовая роща, недалеко синело небольшое озерцо, упоительно пахло то ли липой, то ли еще чем-то душистым-травяным. Михалков даже зажмурился от умиления.
— Эх… Хорошо в Союзе-то. И чего ради ты, дурачок, бежал?
Петров не ответил, стоял с сосредоточенным серьезным лицом, разминал зачем-то кисти рук, словно пианист перед выступлением. Ну или фокусник.
Перед тем, как войти, Никита Сергеевич обернулся к нему и молча погрозил пальцем: мол, не оплошай.
Мальчишка не оплошал. Прием был только для своих, даже и не прием, так, приятный и полезный вечер в тесной компании. Несколько человек из немецкого посольства, несколько с советской стороны, ну и чтобы не заскучать, услада для глаз и слуха: парочка юных балерин, заслуженная певица, выпускники театрального училища и в качестве десерта: опальное, но прощенное дитя СССР — Сашенька Петров.
Роль приглашенной звезды Петров отыграл с блеском. Побег? Какой побег? Нет ни нужды, ни необходимости из Союза бежать. Силком тут никого не держат, прав не нарушают. Захотел и поехал попытать счастья во Францию, теперь вот вернулся. Почему вернулся? Ну как почему? Что за глупый вопрос, товарищи? Потому что в СССР — лучше. Что лучше? Всё лучше!
И убедительно, естественно, так, что приглашенная в качестве закуски творческая молодежь слушала, разинув рты. Михалков сделал себе мысленно пометочку: отправить к ним после кого-нибудь, чтоб побеседовал и мозги вправил. А то ведь поверят, дурачки, побегут документы на выезд подавать.
К Беккеру Петров и не подходил, и внимания на него вроде бы не обращал, Михалков уже хотел подойти, паршивцу внушение сделать, но потом заметил, что может близко к немцу Петров и не подходит, но держится на виду, так чтоб никто не мешал немцу с вожделением рассматривать тонкие, вразлет, ключицы, которые теперь не прикрывал строгий пиджак, забытый в кресле. Вот Петров, что-то рассказывая, изящно жестикулирует, вот, словно припоминая, провел подушечкой пальца по губам. Вот, рассказывая о французской кухне, опустил ресницы застонал, и на этот низкий чувственный звук даже у Михалкова что-то отозвалось внутри, завязалось тяжелым узлом внизу живота. Беккер только что слюной на пол не капал, наконец он не выдержал, подошел к Петрову с бокалом шампанского, запел какие-то дежурные комплименты, а глазки уже заблестели масляным хищным блеском.
Мальчишка бокал взял, сказал что-то с улыбкой, но не на русском, на французском. Слушая мурлыкающую речь, звучащую, как самое непристойное из всех возможных предложений, Михалков довольно улыбнулся в усы. У Беккера не было и шанса устоять перед паршивцем. Он убедился, что вечер из мероприятия пристойного и чинного, медленно перерастает в нечто противоположное, и вышел из залы, прошел по коридору в комнату для слежки, убедился, что аппаратура работает как надо, и стал ждать.
Беккер оказался не из терпеливых и в комнате с Петровым появился уже через пятнадцать минут. Тот все делал, как и договаривались, распалил, раззадорил, а потом вдруг очень убедительно сообщил тяжело дышащему немцу, что он не такой, и ему пора. Реакция Беккера на отказ была вполне предсказуемой, Михалков понаблюдал за творящимся на экране, поморщился, приглушил звук. Мог бы — вовсе не смотрел, чтобы там о Никите Сергеевиче ни говорили, садистом он не был, и удовольствия от чужих страданий не получал. Но уйти было нельзя, во-первых, немец в запале мог мальчишку прикончить, а во-вторых, чувствовал Михалков себя обязанным и перед Олегом и перед самим Сашей, а уйдешь, словно бросишь его тут совсем одного. С экрана донесся приглушенный скулящий звук, мало напоминавший человеческий, Михалков отвернулся, тряхнул головой, но знал уже, что не забудет ни безжалостно выгнутую, придавленную коленом спину, ни искаженное от боли лицо. Впрочем, это были далеко не первые и не последние воспоминания, от которых он хотел бы избавиться.
— Терпи, Александр Андреевич, — пробормотал он, пытаясь устроиться поудобней, чтобы переждать эту долгую ночь. — Попался к нам в жернова — теперь терпи.
Беккер появился в столовой ранним утром, подмигнул горничной, заквохтал на немецком какую-то мелодийку.
— Вы ранняя пташка, герр Беккер, — Никита Сергеевич уже завтракал, аккуратно намазывая масло на булочку, налил себе кофейку. Немец довольно улыбнулся:
— Как говорят в Союзе: кто рано встает, тому Бог дает, товарищ. Да и пора мне, дела, дела…- и он помахал в воздухе пухлым пальцем.
— Да, дела не ждут, — Никита Сергеевич тоже улыбнулся, довольный сверх меры. Потом они обсудили погоду, потом театральные новинки… У немца взгляд аж поволокой подернулся, заулыбался мечтательно, Михалков, уж на что ко всякой дряни был привычный, с трудом удержал на лице благостное выражение. Все-таки нет опасней и страшней твари, чем человек. Вот Беккер, например, сидит, о высоком рассуждает, а уж что с мальчишкой ночью творил, ни одному театралу в страшном сне не привидится.
Наконец дружеская беседа и завтрак подошли к концу, Беккер встал:
— Что ж, товарищ, вынужден откланяться. Спасибо за прекрасный вечер, может, еще встретимся.
— Обязательно встретимся, — с энтузиазмом пообещал Никита Сергеевич, ласково улыбаясь. Дождался, пока Беккер выйдет, усядется в машину и быстро зашагал на третий этаж, на ходу набирая номер Бондарчука.
— Федор? Неотложка готова? И пусть в больнице готовы будут принять экстренно.
Подошел к спальне, толкнул дверь.
— Александр Андреевич? — позвал зачем-то, хотя знал, что вряд ли ему ответят. Петров так и лежал на полу у кровати нелепой, нескладной сломанной куклой. Лицо восковое, дыхание неровное с присвистом. Никита Сергеевич потрогал холодный липкий лоб, приложил пальцы к шее, на которой виднелись багровые отпечатки пальцев, нащупал пульс, слабый, но ровный.
— Ничего, Александр Андреевич, через недельку-другую будешь, как новенький, — сказал, не рассчитывая на ответ, но мальчишка друг распахнул серые выцветшие глаза, открыл рот, силясь сказать что-то, но вместо слов раздался тихий невнятный хрип.
— Ну тихо, тихо, — Михалков придержал его за плечо. — Сейчас врач, укольчик.
Но Петров упрямо мотнул головой:
— Во…ды… — воду пил неаккуратно, она проливалась из разбитых губ, капала на грудь. Видно было, что глотать мальчишке больно. Наконец он устало опустил голову, но тут же вновь вскинул, уставился на Михалкова:
— Я всё хорошо сделал? Правильно?
— Да, — Никита Сергеевич достал из кармана платок, осторожно промокнул холодную испарину со лба Петрова, снова подумал, что ошибался он в мальчишке.
— Значит, Олега Евгеньевича отпустите? — мальчишка вцепился ледяными пальцами в запястье, сжал с неожиданной силой. — Вы должны!
— А это теперь от Олега зависит, — честно сказал Михалков, потому что уж чего-чего, а сладкую ложь мальчишка не заслуживал. — Если он сделает все правильно — отпущу.
Петров обиженно совершенно по-детски всхлипнул:
— Вы обещали, обещали!!! Вы должны Олега Евгеньевича отпустить! Я же сделал всё, как надо, как просили!
Наконец хлопнула дверь, в комнату вошел врач, и Михалков с облегчением кивнул:
— Этого в больницу, и успокоительного ему, что ли, доктор…
Ни к Петрову, ни к Меньшикову Никита Сергеевич уже как две недели не заглядывал. Незачем. По Петрову все донесения одинаковые: апатия, депрессия, нарушения сна, физическое состояние удовлетворительное. Тут без сюрпризов.
Олег же… Вроде бы и без изменений. Ест, пьёт, спит, но чувствовал Никита Сергеевич какой-то подвох, уж больно спокоен был Олег, отрешенный, как монах буддийский, а разве не должен он про мальчика своего спрашивать? Переживать, куда тот делся? Неужто перегорел? Наигрался? В это верилось с трудом.
В этот раз в камеру он не пошел, приказал привести Олега в кабинет. Даст Бог — выйдет отсюда Меньшиков без охраны.
В кабинет Олег прошел без удивления, без вопросов, сел на привычное место, взглядом попросил разрешения закурить.
— Кури, конечно, — Никита Сергеевич придвинул пепельницу. — Кофе?
— Спасибо, Никита Сергеевич. — Олег затянулся, посмотрел на Михалкова сквозь облачко дыма. — Как здоровье Саши?
Михалков крякнул досадливо, потом суетливым движением притянул к себе кофейник, налил кофе.
— В пределах нормы с ним всё. Вон, доктора отчитываются каждый день, хочешь — почитай, — и словно отгораживаясь, протянул Олегу папку с отчетами. Тот взял, начал не торопясь, внимательно, читать один за другим.
— Как догадался-то? — первым нарушил нехорошее молчание Никита Сергеевич, и поерзал в кресле, усаживаясь так, чтобы легче было до тревожной кнопки дотянуться.
— Я не первый день знаю вас. И Сашу тоже. Он ведь только кажется таким… простым. Без затей. На самом деле он… другой. И знаю кто у нас в разработке был. И пристрастия Беккера знаю, не хуже вашего. И…- тут Олег замолчал, начал складывать отчеты в аккуратную ровненькую стопку, листочек к листочку, листочек к листочку.
— И на моем месте ты бы воспользовался удачно подвернувшейся комбинацией именно так. Только мальчика, разумеется, взял бы другого, потому что это своих мальчиков нельзя под чужих дяденек подкладывать, а чужих можно. Особенно во имя высоких целей, во благо страны. Да, Олежек? — закончил за него Никита Сергеевич. Олег не ответил, посмотрел куда-то сквозь Михалкова.
— Что делать-то станем, Олежа?
— Так вы уже давно все придумали, — криво усмехнулся тот. — Такой расклад удачный, грех не воспользоваться. Изгнанный из Союза преданный агент мстит за свою любовь… — он поморщился, — какая пошлость!
— Люди такое любят, — повеселел Никита Сергеевич. Не ошибся он в своем любимце. — Олежа, если хочешь, над легендой мы еще поработаем, облагородим, так сказать. Только… неужто после всего на меня работать станешь?
В этот раз пауза была дольше. Олег налил себе кофе, добавил сахар, аккуратно размешал, мелодично позвякивая серебряной ложечкой, потом вздохнул и вежливо сообщил:
— А вам, Никита Сергеевич, будь моя воля, я бы глотку выдрал. Зубами. — Он сделал маленький глоток, — Но, во-первых, от вас зависит будущее Саши и моё. А во-вторых, я присягу давал служить. Не вам — Родине. А уж под вашим ли началом или нет, не мне выбирать.
— А в-третьих, ты, Олежа, такой же, как я. Ну, или станешь лет через двадцать. А теперь вставай, отвезу к зазнобе твоей.
До ведомственной больницы ехали молча, да и о чем тут говорить? О деле? Момент неподходящий. О самой причине поездки? А чего тут говорить? Мальчишка жив, относительно здоров. Все его депрессии от того, что мусора в голове много и приоритеты расставлены неправильно. Никита Сергеевич мог бы и сам с дурачком побеседовать, но решил, что еще одного вмешательства в драгоценную личную жизнь Олег не потерпит.
Здание больницы располагалось в небольшом, но уютном парке, тут тебе и яркие клумбы-газоны, и лавочки-беседки, был даже небольшой пруд, в котором плавали разжиревшие от сытой и ленивой жизни утки. В это время дня пациенты гуляли, те, кто в состоянии был гулять, разумеется.
Петров здешними красотами не любовался, Михалков посмотрел из окна машины на горестно ссутулившуюся фигуру, замершую на скамье:
— Вон сидит, руки-ноги целы. Остальное, думаю, сам починишь. Помнишь ведь, как оно бывает? Кажется, пойти бы да удавиться на первом суку, да вот только жить больно хочется. Нормально все с мальчишкой твоим будет. Раз сразу вены себе не перегрыз — переживет.
Олег посмотрел без выражения, тем самым непроницаемым, словно стеклянным взглядом, который так иногда Никиту Сергеевича раздражал, и молча вышел из машины.
— Ну-ну… — буркнул вслед Михалков, потянулся за термосом с кофе, заботливо припасённым секретаршей, приготовился ждать. Чтоб зря время не терять, достал блокнот в добротном кожаном переплете, начал накидывать заметки по новой операции. Внедрение двойного агента дело тонкое, требующее фантазии и точности одновременно. Изредка бросал взгляд туда, где сидел мальчишка, впрочем он уже не сидел — стоял отвернувшись лицом к кованой ограде и вцепившись в нее пальцами, на Олега не смотрел, только головой все качал упрямо.
— Я не смогу, я не сумею всё забыть…- промурлыкал в усы Никита Сергеевич, — Я не сумею с этой правдой жить… тра-ла-ла…
Олег близко не подходил, стоял на расстоянии вытянутой руки, и даже попытки не делал коснуться напряженных плеч. Но, судя по наклону головы, он что-то втолковывал Петрову, тот головой мотать перестал, только горбился все сильнее и сильнее.
— О милая! Не мучь себя напрасно! И не терзай души моей больной…- сменил репертуар Никита Сергеевич и подлил себе кофе. — Доверься мне и ты поймёшь прекрасно, что перемены нет…
С улицы донесся громкий отчаянный плач. Мальчишка сполз на траву и теперь стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, захлебываясь слезами. Михалков посмотрел, как Олег опускается рядом, обнимает свое рыдающее сокровище дрожащими руками, что-то горячо шепчет, позволяя выплакаться, выплеснуть все, что накопилось.
— Нда. — Михалков покачал головой, и в который раз себя укорил за то, что одним теплым майским вечером решил вмешаться в амурные дела своего любимца. Надо было пацана не в койку к Олегу подкладывать, а распределение на Чукотку ему втихую выправить. Но что сделано, то сделано. Снова запел тихонько, — Зачем тебя я, милый мой, узнала, зачем ты мне ответил на любовь.
В этот раз головы не поднимал долго, ухватил за хвост пролетавшую мимо идею, страницы блокнота одна за другой покрывались непонятными значками-закорючками, а план, который, конечно, надо будет еще до ума довести и с Олегом всесторонне обсудить, обретал все более отчетливые формы.
Наконец и кофе закончился, и романсы все спелись, и идеи временно выдохлись.
Никита Сергеевич отложил блокнот, вышел из машины, потянулся, с удовольствием разминая затекшие от долгого сидения мышцы. Оглянулся: парк уже опустел, больные разошлись по палатам, но на одной лавочке возле самой воды виднелись две фигуры. Михалков, неслышно ступая по аккуратно подстриженной травке, подошел ближе.
Олег сидел, прижимая к себе уснувшего, вымотанного недавней беседой и слезами мальчишку, а тот, все еще нездорово бледный, с только начавшими сходить синяками, даже во сне вцепился в меньшиковский пиджак и не отпускал.
Олег что-то шептал, осторожно укачивая, нежно-нежно касаясь губами виска или щеки с еще непросохшими дорожками слез, а Никита Сергеевич, замерший в нескольких метрах и не решающийся подойти ближе, вдруг подумал о своей жене. Верной подруге и соратнице. Понимающей. Преданной. Умеющей вовремя закрыть глаза и отвернуться. Подумал, как хорошо они прожили свою жизнь. Правильно прожили. Грамотно. Без бурь и штормов. Не теряя головы. Подумал, как хорошо, что он в свое время послушал отца, старого партийного лиса и не отвоевал себе право жениться на тихой нежной Олечке, от одного голоса которой у него екало сердце и тянуло где-то под ребрами, будто насадили его на железный крюк и тянут в какой-то страшный водоворот. Олега вон и зацепило, и затянуло…
Никита Сергеевич развернулся и пошел к машине. Меньшикова сегодня можно было не ждать.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
12
)
Поделиться
понедельник, 13 мая 2019
06:04
Глава 7
— Саша, просыпайся, — его осторожно, но настойчиво тряхнули за плечо. — Подъем!
Он застонал, уткнулся лицом в подушку, попытался натянуть на голову одеяло, но ему не дали снова нырнуть в сонную негу.
— Все, Саша, пора вставать! — его тряхнули сильнее, а потом и вовсе безжалостно стянули одеяло.
— Выспался? — Меньшиков полностью одетый стоял рядом с кроватью, в одной руке — стакан с кофе, в другой — бумажный пакет, одуряюще вкусно пахло выпечкой на весь небольшой номер. Саша сонно захлопал ресницами, вдохнул, наслаждаясь вкусным кофейным ароматом.
— Доброе утро, Олег Евгенич… — сонливость никак не уходила, подумалось, что сейчас бы тоже хотелось выпить кофе.
— Держи уж, — Меньшиков рассмеялся, протянул ему стакан, достал круассан из пакета, присел на край кровати. — Вот уж не знал, что ты поспать любишь… Раньше-то… — он осекся, будто ступил на запретную территорию, там, где никто по утрам так искренне не смеялся, не нежился в утреннем свете.
Но Саше не хотелось сейчас копаться в прошлом, он взял кофе, благодарно кивнул, устроился поудобней.
— Да когда мне спать-то было? Я эти три года пахал, как проклятый. Знаете, наверное?
Меньшиков неопределенно пожал плечами, а Саше стало интересно, как давно он знает, что Саша жив. Как он узнал? Как жил все эти годы? Но вопросы эти были больные и тяжелые, так что Саша малодушно промолчал. Кофе был горячий, в меру сладкий, круассан нежный и слоистый.
В какой-то момент Саша подумал, что сволочь он все-таки. Кристина мертва. Он сам вчера человека убил и сидит теперь, завтраком наслаждается. Он перестал жевать, потом и вовсе отложил вкуснющий круассан в сторону, но аппетит никуда не исчез, и Саша почувствовал себя совсем уж мерзким человеком, но тут Меньшиков сказал:
— При дневном свете всегда так. Если ты останешься голодным, мертвые от этого не воскреснут, Саша. Так что перестань истязать себя. И если тебе от этого станет легче, чувство вины никуда не ушло, просто затаилось, испугалось солнечного света, но поверь, оно в тебя еще вцепится, когда ты останешься один в темноте.
Саша снова подумал, не потому ли Меньшиков оставлял его у себя на ночь, не потому ли стремился прикоснуться? Боялся остаться в темноте один на один… с чем-то?
Саша уже открыл было рот, но испугался, и в последний момент спросил о другом:
— Олег Евгеньевич, а вы узнали, почему Кристину убили?
— Узнал.
Вот теперь точно стало не до кофе, но Меньшиков предупредил все его вопросы:
— Не здесь.
— Олег Евгеньевич!
— Я сказал, не здесь и не сейчас, Саша. Собирайся, у тебя пятнадцать минут. Мы уходим, билеты я уже купил, поезд отправляется через час.
На вокзале Саша почувствовал себя неуютно, озирался по сторонам, пытаясь выглядеть кого-то в толпе. Кого-то подозрительного, несущего угрозу. Когда в очередной раз споткнулся, оглянувшись на высокого лысого парня с татуировкой на шее, Меньшиков ухватил его за локоть:
— Прекрати играть в шпионов, ты никогда не узнаешь этого человека, если он только сам не захочет.
— Почему? — Саше стало обидно, но в следующий миг он едва удержался от вскрика.
— Потому что мы не в бирюльки играем, — рядом возник тщедушный человечек, которого Саша сразу узнал.
— Это вы!
— Это я, — кисло подтвердил Варгусов.
— Вы были с Кристиной в тот вечер в ресторане?
— И в тот, и в другой, и в третий, — не стал отпираться Варгусов. — Олег, надо поторопиться, и так времени потеряли на пустяки много.
И так посмотрел, что стало ясно, что пустяком он считает Сашу. Захотелось высказать, кто тут человек, который сам себя сделал, а кто сволочь первостатейная, но Меньшиков молча сжал сашин локоть, тряхнул легонько, остынь, мол. Пришлось послушаться.
Терпения У Саши хватило ровно до того момента, как они втроем закрыли за собой дверь купе.
— Что случилось с Крис? Почему? Она хорошая… была!
Меньшиков, внимательно осматривал проплывающий мимо перрон, ничего не ответил, а Варгусов расположился на диванчике, вытянув ноги:
— Хорошая? Не знаю. Вот то, что она была не очень умная, это факт.
— Прекратите!
— Да, да… О мертвых либо хорошо, либо ничего… Но из песни слов не выкинешь. Подружка твоя влезла туда, куда не следовало, за то и поплатилась.
— Влезла? — Саша сжал кулаки. — Да вы… вы ее втянули сами в эту мерзость…
Он покосился на Меньшикова, но тот так и смотрел в окно, Саша видел только прямую напряженную спину.
— Мы? — Варгусов поморщился. — Чудовищ из нас не делай. Иначе такими темпами я в пожирателя младенцев скоро превращусь.
— Ну не вы лично… — стушевался Саша, — организация ваша… ее заставили… принудили…
Меньшиков наконец обернулся, потер переносицу, громко выдохнул, Варгусов хихикнул:
— Господи! Какая у мальчишки твоего каша в голове, Олег… Эту девицу никто ни к чему не принуждал. Уж поверь. Свои услуги она предложила добровольно и за неплохую цену. И не альковные утехи, ты ведь под «мерзостью» их подразумевал?
Саша покраснел, но глаз не отвел.
— Это.
Меньшиков хмыкнул, но комментировать не стал, а Варгусов продолжил:
— Кристина была осведомителем. Или, как бы ее назвали в народе, «стукачом». Следила, кто из вашей замечательной студенческой братии сбивается с ленинского пути. И сделала неплохую карьеру на этом, кстати.
— Но как… — ошеломленный Саша уставился на него. — Я думал… что она… с вами… что вы и она…
— Моя любовница? Бедная овечка, вынужденная лечь на алтарь разврата? Я был ее куратором! И сейчас у меня большие неприятности.
— У Крис неприятности случились посерьезней, — огрызнулся Саша, все еще не в силах поверить, что так удачно сложившаяся в голове картинка оказалась в корне неверной.
— Она сама виновата, — процедил Варгусов. — Если бы она не была такой жадной дурой!
— Как вы можете! Крис мертва, — яростно прошептал Саша. — Вы… вы бы… вам ее хоть немного жалко? Вы представляете, как она страдала?
— Во всех своих страданиях виновата она сама! Алчная идиотка! — взорвался Варгусов, сел, сжимая кулаки. — Все ей было мало! Захотелось продать себя подороже, вот и доигралась!
— Успокойся, — Меньшиков показал на дверь купе. — Или всему вагону расскажем о неудачах русской разведки.
— Кристина приехала в составе туристической группы, как ты понимаешь, о ее роли, настоящей роли, никто не догадывался, — пояснил он Саше.
— Да уж, бедной овечкой она прикидываться умела, — Варгусов покачал головой. — Никто за столько лет её не заподозрил в доносительстве. А два дня назад она позвонила, попросила о встрече. Сказала, что важно. Срочно.
Он скривился, словно от зубной боли, посмотрел на Меньшикова:
— Я, знаешь ли, тоже человек. И дурочку эту столько лет знал, вот и…
— Расслабился, — Меньшиков пожал плечами. — Понимаю. Это ничего не меняет, но я понимаю.
— И что? Что случилось? — Саша переводил взгляд с одного на другого. — Она сделала что-то?
В купе повисло молчание, потом Варгусов поднялся, уставился на Сашу немигающим пристальным взглядом, и как-то сразу стало понятно, что этот вроде бы тщедушный человечек только кажется таковым. А захоти — и не будет у Саши против него ни одного шанса, как прошлым вечером против Меньшикова.
— Что-то сделала, — Варгусов не сводил с Саши изучающего взгляда, от которого по коже холодок пробежал. — И лучше тебе рассказать всё честно. И отдать, что взял. Тебе-то выгоды никакой, неужели сам не понимаешь?
Саше ужасно хотелось оглянуться на Олега Евгеньевича, только оглянуться, чтобы точно удостовериться, что он рядом, почувствовать незримую поддержку, но он не стал. Задрал повыше подбородок и отчеканил глядя в блеклые серые глаза:
— Я ничего не брал! И ничего не знаю!
— Знаешь и отдашь!
— Он не знает, — Меньшиков сел рядом с Сашей.
— Ты этого точно знать не можешь, — Варгусов снова ухмыльнулся, — Один раз он тебя уже обманул.
Ни лицо Меньшикова, ни его расслабленная поза не изменились, а вот Саше стало неловко и обидно, но не за себя. За Олега Евгеньевича.
Хотелось отбрить злыдня Варгусова, но он понимал, что любая его фраза, попытка оправдаться самому или защитить Меньшикова сделают только хуже.
— Вы хоть скажите, что пропало!
— Кристина украла флешку с важной информацией, которую должны были переправить в Союз. Но не успели. Теперь французы хотят ее вернуть, а мы не хотим отдавать, — Варгусов снова впился в сашино лицо хищным взглядом. — Она хотела отдать её французам, не просто так, естественно. И видишь, чем все закончилось.
— В его квартире ничего не нашли, — Меньшиков словно и не заметил нападки. — Может, наши французские друзья постарались.
— Нет, не складывается. Забрали бы - не крутились возле его дома. А за квартирой до сих пор следят. И за театром. И за этой красотулей его. И скоро просто следить и ждать им надоест.
Варгусов выразительно посмотрел на Меньшикова:
— Олег, ты же и сам все понимаешь.
Оторопевший Саша, который только и успевал, что вертеть головой как на турнире по теннису, не выдержал:
— Стоп! Что значит, не нашли? Олег Евгеньевич, мою квартиру что, обыскивали?
— И совершенно безрезультатно. Саша, ты ничего не забыл мне сказать?
— Вроде, нет.
— Вроде! — Варгусов фыркнул, и кончик острого носа у него хищно дернулся. — Знаешь, может, не стоило тебя спасать? Глядишь и вытрясли бы из тебя хоть что-то полезное. Теперь-то уже какая разн…
— Хватит! — голоса Меньшиков вроде и не повысил, но Варгусов ухмыляться перестал и замолчал на полуслове. Потом встал. Посмотрел на ничего не понимающего Сашу.
— Брось, Меньшиков. Все уже решено. Ты бы сам как на их месте поступил? И поступал. Способов-то много, выбирай не хочу. И авария, и сердечный приступ. А то и передоз — модно и по теме.
— Я сказал, прекрати, — вот теперь Меньшиков даже не скрывал клокочущую в нем ярость.
Варгусов однако не испугался, покачал головой:
— Я тебя понимаю, лучше, чем ты думаешь. И отношусь к тебе лучше, чем ты считаешь. Для меня-то уже все кончено. А вот ты… Дураком не будь, Олег. Не стоит оно того, так что дай людям сделать свою работу и живи дальше.
Он хотел еще что-то сказать, но напоролся на пылающий чернотой взгляд, криво усмехнулся:
— Ну, как знаешь, — и вышел.
В купе воцарилась тишина, Меньшиков снова отвернулся к окну, он смотрел на пробегающий мимо пейзаж, а Саша смотрел на него и пытался осмыслить услышанное.
— Олег Евгеньевич… — он откашлялся, — о чем это… При чем тут… авария… и несчастный случай? — он никак не мог подобрать слова, чтобы высказать свою догадку, потому что даже после увиденного, после пережитого за последние сутки, эта догадка казалось нелепой, невозможной.
— Олег… Евгеньевич… Это про меня сейчас… да? Ну конечно, про меня… Я может и не понимаю ничего в ваших делах, но… — пальцы вдруг стали мелко-мелко подрагивать, — но раз все уверены, что флешка эта у меня, то… мне так просто не выпутаться?
— Нет. — Меньшиков наконец развернулся, рывком притянул к себе. — Не говори глупости, Саша. Никто тебя и пальцем не тронет.
— Но логично же, получается? Меня видели с Кристиной, я видел этих людей… И флешка эта чертова у меня, то есть они так думают! А может, я уже и посмотрел, что на ней! А может, Крис мне что-то сказала… — он говорил все быстрее, чувствуя, как парализующий иррациональный страх мешает думать связно.
— Саша! — Меньшиков легонько тряхнул за плечи, потом обнял лицо ладонями. — Посмотри на меня. На меня! — А потом сказал четко и уверенно:
— Я никому не позволю тебя и пальцем тронуть. Не позволю, чтобы с тобой хоть что-то случилось. Ты проживешь долгую счастливую жизнь. Моя работа тебя не коснется!
— Но…
— Флешка с информацией пропала, найти ее не могут, и это сейчас нам на руку.
— Да… — Саша вдруг заморгал, осененный внезапной догадкой.
— Что такое?
— Олег Евгеньевич! Ее не там искали!
Меньшиков кинул быстрый взгляд на дверь:
— Рассказывай.
— Я тогда вымок, пока до машины дошел, поэтому мокрую куртку снял, сухую надел. У меня в машине всегда смена одежды хранится, на всякий случай… Так вот. Эти куртки — одинаковые. Даже если за мной следили, могли и не понять, что я одежду поменял. Так что… если Крис мне и правда подложила что-то в карман…
— То эта флешка так и лежит в куртке в машине, — закончил Меньшиков задумчиво. А потом вдруг притянул Сашу к себе и поцеловал, это было неожиданно. Настойчивый, жадный, властный поцелуй, Саша словно бы и не решал ничего, одной рукой Меньшиков удерживал его за талию, другой за затылок и целовал напористо, так, что голова закружилась. Саша смутно осознал, что дверь купе отъехала в сторону, что появившийся на пороге Варгусов застыл, потом буркнул что-то и вышел снова. Ошеломленный напором, он всхлипнул, сам потянулся, чтобы обнять, но Меньшиков уже отстранился, отошел к двери.
— Саша, извини. Мне не стоило, но ему не нужно было видеть, что ты мне о чем-то важном рассказал. А у тебя всегда на лице все написано.
Саша смотрел на Меньшикова — такого спокойного, сдержанного, чувствуя, как исступленно колотится сердце, как горят губы, и чувствовал, что обида стискивает горло.
— Не надо извиняться, Олег Евгеньевич, — выпалил он звенящим от напряжения голосом. — Вот за это извиняться не надо. И шарахаться от меня, слово я зачумленный, тоже не надо. Это… нечестно!
— Саша… — Меньшиков потер переносицу и Саша вдруг увидел, что не такой уж он и непрошибаемый, и что вид у него уставший. — Саша… Я не железный. Ты думаешь, мне легко принять то, что я делал с тобой тот год? Что я на самом деле с тобой делал…
— Я уже забыл…
— А я нет. И я не имею права… Не имею…
- А я имею! Я имею право решать! И я решил, что..
В этот раз в дверь купе постучали.
— Входи, - Меньшиков, не дожидаясь, по Варгусов войдет, открыл дверь.
— Вы закончили? — вид у того был такой, словно ему пришлось съесть лимон, тщательно пережевывая.
— Мы подъезжаем. У нас есть план?
— Есть. — Меньшиков кивнул. — Мне тут Саша признался, что заезжал к приятелю и у него переоделся. Куртка с флешкой осталась в другой квартире.
— Олег Евгеньич, вы что…- но Варгусов перебил его, закатившись мелким дребезжащим смешком.
— А это мой наивный юный друг было то, что называется «медовой ловушкой». Ты получаешь удовольствие — мы получаем информацию. Я смотрю, славного боевого прошлого кое-кто не забыл.
— Знаешь, Варгусов, я к тебе тоже отношусь лучше, чем ты думаешь, — Меньшиков вдруг улыбнулся. — Так что езжай-ка ты за флешкой. Вернешь — может и сохранишь голову на плечах. А я вмешиваться не стану, все равно не моё это дело.
Варгусов подозрительно сузил и без того маленькие глазки:
— Щедрость какая… А ты чем займешься?
— Нам с тобой все равно делить нечего, — пожал плечами Меньшиков. — Так что я в аэропорт. С Сашей попрощаюсь. — И он приобнял окончательно запутавшегося Сашу за плечи.
— Ну да, ну да… — Варгусов натянуто улыбнулся и кивнул — Что, и докладывать не станешь?
— А меня официально здесь и нет. Забыл? Да не переживай ты так. Может еще и обойдется.
Глава 8
Когда они остались одни в купе, Меньшиков предостерегающе вскинул брови:
— Тш…
Саша послушно проглотил вертевшиеся на языке вопросы. Наконец Меньшиков кивнул, можно.
— Вы его специально не туда отправили? Но зачем?
— Так надо, Саша.
— Но… для чего? — он беспомощно смотрел в красивое и совершенно спокойное лицо, чувствуя себя ребенком, по незнанию и глупости впутавшимся в серьезные взрослые игры.
— Так надо, Саша, — повторил Меньшиков, потом вдруг улыбнулся и мягко, почти невесомо, прикоснулся к сашиной щеке. — Все будет хорошо, мальчик, я тебе обещаю.
Саша замер, наслаждаясь ощущением, потом, в который уже раз не удержавшись, потянулся вперед всем телом, боясь, что его снова оттолкнут, заставят держать проклятую не нужную ему дистанцию, но его не оттолкнули. Меньшиков обнял, прижал к себе крепко, как когда-то давным-давно, сто лет назад.
— Сашенька… — почти стон, горячий выдох в шею.
Саша пытался вжаться ближе, теснее, удержать и не отпустить, чтобы теперь уже точно не выпустить.
— Олег Евгеньевич… Я вас одного не отпущу, слышите? И сам теперь никуда не уйду! — шею щекотнул негромкий смешок.
— Вот как?
— Я решил, я уже все решил, — Саша никак не мог понять, почему внутри все сжимается от непонятной тревоги.
Но вот к виску снова прижались теплые губы, беспокойство ушло, развеялось.
Меньшиков отстранился, посмотрел смеющимися глазами, обвел кончиком пальца упрямо выпяченный сашин подбородок.
— Решил, значит? Не страшно?
— С вами — нет. — Он и правда не боялся больше. Саша приготовился спорить, убеждать, но Олег Евгеньевич кивнул:
— Со мной, так со мной. Мне нужно сделать несколько важных звонков, а ты вот что: выйди из здания вокзала, возьми такси. Только не бери первого, кто с предложением кинется. И жди меня в переулке. Я подойду.
— Хорошо. Ну так я пойду? — Саша все не решался оторваться от Меньшикова. Осмелев, сам потянулся, коснулся губами точеной скулы, потом еще раз и еще. Осторожно. Нежно. Голова кружилась от того, что можно, что теперь позволено. - Я идти должен, да? - прошептал в теплые приоткрытые губы. - Я сейчас.. вот сейчас..
— Погоди, — Олег Евгеньевич улыбнулся, взъерошил Саше волосы. — Теперь иди.
И подтолкнул Сашу к двери купе.
На вокзале была обычная толчея, Саша отмахнулся от особо настойчивых таксистов, как учил Меньшиков, выждал 15 минут, а потом кинулся к парочке, уже укладывавшей вещи в багажник одной из машин:
— Тысяча извинений. Вы не уступите мне машину? Я оплачу Вам поездку! Он торопливо достал из кошелька несколько купюр.
Таксист не удивился, когда Саша попросил отогнать машину в узкий переулок и подождать.
Он сел в такси, не сводя глаз с переулка, вот сейчас знакомая фигура появится, Меньшиков улыбнется ему, сядет рядом и можно будет сидеть совсем близко, соприкасаясь плечами, чувствуя чужое тепло… Они найдут эту чертову флешку, отдадут кому нужно, и от Саши отстанут, и можно будет наконец спокойно обсудить… Что и как именно обсудить, Саша не мог объяснить даже сам себе. Просто не может же все просто так закончиться. Чтобы он оставался в Париже, а Олег Евгеньевич уехал в Москву… И плевать, нормальный он или ненормальный… Просто ему, Саше, нужно, чтобы Олег Евгеньевич был рядом, слышать тихое «Саша, мальчик…» Он вспомнил их поцелуй в купе, и как Меньшиков на него смотрел… Когда так смотрят, не бросают, не уезжают навсегда, не оглянувшись.
— Месье? Вашего друга что-то долго нет.
Саша вынырнул из своих сумбурных размышлений, посмотрел на часы. Получалось он уже почти полчаса сидит и просто ждет. Он выскочил из машины, метнулся из переулка назад к вокзалу, вслед донесся протестующий вопль:
— А деньги, месье???
— Не уезжайте, я сейчас!
Он, задыхаясь, расталкивая спешащих по своим делам, беззаботных прохожих, побежал обратно. Поезд еще стоял, проводники помогали выйти задержавшимся пассажирам.
— Мужчина из этого вагона! Он ехал со мной в купе, высокий брюнет! — Саша затряс за плечи проводника.
— Месье, пустите… Пустите. Да пусти ты меня! — растерял тот профессиональную вежливость. — Вышел этот брюнет за тобой. Сразу. И ушел.
— Куда! Куда ушел?! — Саша снова кинулся на вокзал, потом в переулок, осененный отчаянной надеждой, что Меньшиков уже ждет у такси. Не ждал.
— Месье, так мы поедем?
— Поедем. — Он назвал адрес и прибавил — Если поторопитесь, накину сверху.
Им повезло, не попали в ни в пробку, ни в аварию.
У дома Саша не глядя вытряхнул из портмоне наличные, бросился к парковке. Его машина стояла на своем обычном месте. Он щелкнул брелком, и она послушно мигнула фарами в ответ. Куртка лежала на заднем сиденье. В карманах ничего не было.
Саша попытался вспомнить, так ли он ее оставил, но не смог. Он выбрался из машины, сжимая в руках бесполезную куртку, огляделся. Что делать дальше он не знал.
Весь оставшийся день Саша то впадал в состояние апатии, то лихорадочно метался по квартире, пару раз даже собрался куда-то бежать, но у самого порога понимал, что не знает, куда именно. Номер Меньшикова он набирал каждые десять минут и в конце концов, когда в очередной раз услышал вежливое механическое: «Аппарат абонента выключен или недоступен», еле удержался, чтобы не швырнуть его в стену. Удержала мысль: а вдруг позвонит? Или напишет? Ответит?
Но внутри уже крепло болезненное понимание того, что не напишет и не ответит.
Когда скрутило в горестной судороге так, что он сжался в скулящий комок на полу, вцепившись зубами в запястье, чтобы не заорать, Саша подумал: когда он сбежал, Олегу Евгеньевичу было так же плохо? Он тоже метался от двери к окну? Набирал бесчётное количество раз номер, выученный наизусть? Гнал от себя дурные мысли? Пытался смириться с дурными мыслями? Чувствовал, как глубоко внутри разрастается мертвенный безжалостный холод, который словно бы вытесняет тебя из нормальной жизни? Отгораживает от остальных живущих? Потому что остальные, обычные люди будут продолжать есть, пить, любить, ненавидеть, смеяться, плакать - будут жить. А ты нет. Для тебя все закончилось.
- Нет, пожалуйста, нет, нет, нет, нетнетнет...- Саша и сам не знал кого просит. Впрочем сейчас это было и неважно, потому что на его просьбы никто не откликался.
А вечером в дверь заколотили так яростно, словно собирались снести ее к чертям, Саша распахнул, не спрашивая — на пороге стоял Варгусов, взлохмаченный, с бутылкой в руке. Он ввалился в квартиру, отпихнув Сашу, обвел взглядом гостиную.
— Где Олег Евгеньевич?
Варгусов издал неприятный булькающий смешок:
— Где? А ты не догадываешься, да? Стоишь тут… словно орлеанская дева, невинная и непорочная…
Саша пропустил мимо ушей идиотскую шутку:
— Вы виделись? Он взял флешку, да?
С лицом Варгусова произошло странное, насмешливая клоунская гримаса исчезла, углы губ поползли вниз и в глазах заблестели слезы. Он вдруг рухнул на диван, обхватил голову руками и провыл:
— Флешку… Флешку он нашел… Меньшиков… дуррак, что ты натворил-то…
— Почему… натворил, — еле выговорил Саша помертвевшими губами и едва успел увернуться от полетевшей в его голову бутылки.
— Да потому что ты еще жив, щенок проклятый! Ты что, совсем тупой? Не можешь сложить два и два?
Саша только головой покачал, подошел ближе, посмотрел в налитые кровью и пьяной яростью глаза:
— Что с Олегом Евгеньевичем? Мы же… мы договорились с ним встретиться… Чтобы вместе…
Варгусов ухватил его за ворот футболки, притянул к себе:
— Ты, Петров, к этому часу должен был валяться с перерезанной глоткой, как ненужный случайный свидетель, а я и Меньшиков с флешкой должны лететь в Москву. А теперь напряги извилины, звезда, ты жив-здоров, французы от нас отстали, а флешки у меня нет. Какой вывод напрашивается?
Саша отшатнулся, пытаясь осознать произошедшее. Вспомнилось вдруг: «Никто тебя не тронет. Я обещаю». Он уже тогда все решил… Прощался с Сашей…
— Он отдал ее… за меня? — тишину комнаты разорвал телефонный звонок, Саша было вскинулся, но звонили не ему. Варгусов достал из кармана свой:
— Да… Да… Нет… Слушаюсь, — он встал, трезвея на глазах, пошел мимо Саши к двери, но остановился, выдохнул в лицо яростным злым шепотом.
— Олег вылетел рейсом Париж-Москва. В аэропорту его уже будут ждать товарищи из нашего отдела, и не с цветами, как ты понимаешь. Превысил полномочия, вмешался в чужую операцию. Пошел на несанкционированную сделку. — Он посмотрел в стремительно бледнеющее сашино лицо, похлопал по плечу. — Он ведь даже прятаться не стал. А знаешь почему? Понимает, что достать его легче легкого, достаточно надавить на одну болевую точку. А ты живи, артист. Наслаждайся.
Г
лава 9
По Варгусову решение-то уже давно было принято, даже не жаль его, дурака. Позволить собственному информатору за нос тебя водить и не заподозрить ничего? Это плохо, не будет с такого человека толку. Так что приказ о ликвидации Никита Сергеевич подписал без угрызений, а вот над второй бумагой задумался.
И дело тут не в личном отношении, хотя стоило признать, что поперек всех инструкций, прикипел Михалков сердцем. Чувствовал слабость за собой, потому и спрашивал с Олега строже, чем с остальных и спуску ему не давал, и на самое сложное, самое грязное дело не жалел бросить. И каждый раз наполнялся гордостью, когда Меньшиков кивал невозмутимо, а потом так же невозмутимо и бесстрастно докладывал о проделанной работ.
Никита Сергеевич задумчиво подергал себя за кончик холеного уса.
— Эх Олежа, Олежа… Да что ты нашел в этом мальчишке, чтоб за него жизнь… больше - честь служебную положить?
В памяти всплыл насмерть перепуганный пацан, ни силы, ни стойкости, ни ума особого Михалков в нем не разглядел. Даже разочаровался, думал, что Олег себе кого поинтересней присмотрел.
Впрочем, многие не поняли и Михалкова, когда без малого двадцать лет назад выбрал он себе в отдел не матерого волкодава на освободившееся место, а тонкозвонного Меньшикова. За спиной-то не один сослуживец тогда пальцем у виска покрутил, мол, стареет Никита Сергеевич, разучился правильных людей выбирать. Это ж надо, мало того, что пацана зеленого выбрал, так еще кого? Медовую ловушку! Только что из чужой койки вынул!
Михалков потом с особым удовольствием наблюдал, как у хохмачей вытягиваются лица, когда юный Олежек буром, катком попер наверх по карьерной лестнице. Умный, хваткий, умеющий быть изощренно жестоким и, что важнее всего, беззаветно преданный благодетелю. Всегда помнил, кому обязан повышением и тем, что не надо больше по чужим койкам прыгать.
Никита Сергеевич даже рассмеялся в усы, но вспомнил, что сегодня крайний срок, пора по любимцу своему решение принимать. Вздохнул тяжело.
И ведь не смягчишь никак, не замнешь. Олег ценную информацию французам отдал, особо и не таился. Все ради актеришки… Михалков чуть не сплюнул, но тут в мозгу словно засвербело, зацарапало. Он прокрутил в голове недавние мысли, пытаясь понять, что его заинтересовало. Раз есть интерес, значит польза какая-то, выгода имеется… Посмотрел на документы на столе. Фотография Меньшикова, его личное дело, доклад о поездке от Варгусова… А вот недавняя совсем — пацан меньшиковский. На сцене, глаза распахнуты, рот приоткрыт… Актер… Михалков снова пробежался взглядом по докладу, потом по фото. Еще неясная мысль постепенно принимала все более четкую форму, тут, конечно, надо многое обдумать… Но если все получится, и волки будут сыты и некоторые овцы уцелеют.
— Никита Сергеевич, разрешите? — в дверь заглянул Бондарчук, — вы приказывали вам лично докладывать, если новости появятся по Меньшикову.
Михалков нетерпеливо махнул рукой:
— Не тяни. Что за новости? Французы?
— Нет. — Бондарчук мотнул лысой головой, — Этот актёр. Зарегистрировался на рейс Париж — Москва. Прилетает завтра в 12.00.
— Вооот как? — Михалков откинулся на спинку кресла, потер ладони. — Прилетает значит? Один?
— Да. Ему Олег все документы сделал… Паспорт… Квартиру оформил…- Бондарчук смотрел в сторону, голос спокойный, но чувствовалась под этим спокойствием бурлящая ярость и обида. Михалков только усмехнулся: вот они, люди. Что уж там у Олега с Федором, было - не было, он не знал, в личную жизнь своего протеже не совался, больше чем следовало. Но когда Олег заболел мальчиком своим, Федор только что слюной от бешенства не капал. Помнится, пришлось его несколько лет назад к себе вызвать, пожурить по отечески. Михалков ханжой не был. В постели развлекайся, с кем хочешь, вот только чтоб работе не мешало.
— Значится так… Актера в аэропорту встретить. И привезти ко мне сюда, — он усмехнулся, заметив, какой мстительной радостью вспыхнули глаза Бондарчука, — Вежливо встретить, Федор. Как дорогого и очень полезного нам гостя. Ясно тебе?
— Так точно, — ответил тот. — Никита Сергеевич, он что, совсем дурак? Не понимает, что никто его здесь больше не прикрывает?
— Ну… Насколько я помню, ума там большого нет… Но это и неважно.
Михалков взял сашину фотографию, всмотрелся повнимательнее:
— Головой-то жить, Федор, оно может и безопасно, но не всегда правильно. Всё. Свободен.
Оставшись один, Михалков удовлетворенно вздохнул. Что ж… На ловца, как говорится, и зверь бежит. Завтра главное правильно беседу построить, чтобы не испортить ничего.
И для этого нужно побеседовать с Олегом.
При звуке открывающейся двери Меньшиков встал:
— Добрый день, Никита Сергеевич. — Михалков усмехнулся с удивленным восхищением. Будто не в камере со дня на день расстрела ожидает, а в собственной гостиной принимает не слишком приятного гостя. Он осмотрел своего любимца, кивнул удовлетворенно. Как и просил, ребятки не усердствовали.
— Добрый, добрый, Олежа… — он присел на койку напротив, махнул рукой. — Заносите.
Охранник вкатил сервированный на двоих столик.
— Время к обеду, а один я не люблю, составишь компанию старику?
— Это вместо последнего ужина приговоренного? — Олег не рисовался, не играл в героя, ему и правда просто нужно было знать: сегодня или нет? Он вообще выглядел спокойным расслабленным. Знал Михалков это чувство: когда ты сделал все, что от тебя зависит и сделал хорошо, правильно. Долг свой исполнил — а остальное уже и неважно, даже твоя собственная жизнь. Только в какой момент для Олега постельная игрушка стала важнее всего? И тут же одернул себя. Неправильно так думать. Не игрушка. Не тот Меньшиков человек, чтоб размениваться по мелочам.
— Нет, Олежа. С последним ужином придется подождать, — Михалков налил себе кофе, отпил, причмокнул губами. Видел как у Олега в глазах интерес вспыхнул, но объяснять ничего не стал. Решил подождать, пока сам спросит.
Олег присел, налил себе кофе, взял со столика сигареты, закурил, сигарету правда держал без прежнего изящества, будто больно ему, неловко.
Михалков поморщился, видеть это было неприятно.
Олег пил кофе молча, наслаждаясь вкусом, вопросов не задавал. Ну да… Это же его Михалков сам учил, еще несмышленого совсем, когда стоит паузу потянуть, когда наоборот надавить на человека, да как посильнее, да чтоб побольнее. Интересно, неужели Олег уверен, что переиграет?
— Хорошо, Никита Сергеевич, я спрошу. Зачем я вам еще нужен? — Олег улыбнулся с равнодушной вежливостью человека, уверенного, что для него все решено и предрешено, и оттого совершенно спокойного.
«Знал бы ты, как мало стоит твое спокойствие», — подумал Михалков. Тянуть не стал, сказал прямо:
— Завтра мальчик твой в Москву прилетает. Один. Я уже распорядился, встретим, проводим… — сказал и впился глазами, очень уж интересно было, какая эмоция первой появится. Она самая честная, неподдельная. Радость? Беспокойство? Вон Федор может и мнит себя несчастным с разбитым сердцем, однако на Олега он больше обижается, значит себя ему жальче всех.
Меньшиков побелел, полыхнул глазами, грохнул кофейной чашкой о поднос:
— Зачем?
— Зачем летит? Так не знаю, вот встретимся, побеседуем…
— Зачем вы впутываете Сашу?
— Мы впутываем? Олежа, дорогой, ты ничего не забыл? Кто мальчишку с собой таскал всюду? Кто из-за него работать нормально перестал? Подумаешь, горесть какая! Шлюшка театральная ноги не раздвинула!
— И вы помочь решили, — Олег стал совсем белым, только черно и страшно темнели глаза.
— Ну помог, — Михалков развел руками, нисколько не смущаясь. — Сейчас вижу — зря. Он бы уехал куда подальше, ты бы переболел! Но нет! Ты же, Олег, полумер не знаешь! Чуть не свихнулся, потом помчался в Париж. А потом и вовсе… — он не договорил, потому что если предыдущее можно было хоть как-то понять, историю с отданной флешкой Михалков понимать отказывался.
— Олег… Ты понимаешь, что натворил? Что ты… наделал? — закончил он совсем другим тоном, уже без рисовки и позерства, посмотрел, качнул разочарованно головой.
Олег под этим взглядом обмяк, опустил лицо в ладони:
— Простите, Никита Сергеевич… Я бы искупил… чем мог, только скажите, — проговорил глухо.
Михалков тяжело встал, подошел, положил тяжелую ладонь на склоненные плечи, Олег вздрогнул, вскинул горящие сухим блеском глаза. Красивый… И двадцать лет назад, пацаном был хорош, а сейчас и вовсе глаз не оторвать. Михалков подцепил подбородок пальцами, всматриваясь в тонкое породистое лицо, пытаясь понять, когда упустил, что просмотрел… Почему такой послушный, такой преданный вдруг решил оборвать поводок. Предать. Не только Родину, его лично предать.
Он наклонился, чтобы не упустить и грана боли, которая, он точно знал, сейчас появится на этом красивом лице, проговорил негромко:
— Я твоего мальчишку встречу лично. И побеседую, как умею, ты меня знаешь. И искупать не ты, а он будет.
В коридоре промокнул платком разбитую губу, кивнул охране:
— Особо не усердствуйте, и лицо не трогайте…
На следующий день Никита Сергеевич все никак не мог решить: встретить актёра в аэропорту или все-таки в кабинете дождаться. Хотелось потрясти его как следует. Он усмехнулся, понимая, что с одной стороны, пусть, пока доедет, обдумает, зачем везут, сам себе все страсти представит, тогда и возни с ним будет меньше.
Когда позвонил Бондарчук и каменным голосом доложил, что объект доставлен, приказал отвести в кабинет. Пусть еще посидит, подождет, полезно будет.
— Есть, — отозвался Бондарчук сухо. Михалков только головой покачал, что вчера вечером Федор у камеры меньшиковской часа три как пес просидел, даже доктора поперек всех инструкций притащил, ему уже доложили. Вот сейчас пытается то ли укорить, то ли неодобрение продемонстрировать. Детский сад.
Никита Сергеевич просмотрел срочные бумаги, потом несрочные, сделал несколько звонков важных, потом жене позвонил, узнал, как там внуки, выпил кофе и наконец прошел в кабинет, по его расчетам актёр уже должен дойти до правильного состояния. Перед тем, как зайти, проиграл в уме их последнюю встречу, тогда мальчишка перепугался до обморока, и сейчас неплохо бы ему напомнить, у кого он в гостях и что с ним сделать можно. Михалков немного побубнил себе под нос разминаясь, а потом зашел:
— Ну здраавствуй, здраавствуй, — пропел он приветливо, до мельчайшей детали воспроизводя интонации, с которым поздоровался при первом знакомстве.
В ярко-голубых глазах мальчишки плеснул глубинный ужас, он вцепился пальцами в край стула, побледнел, но подбородок вызывающе вздернул, сжал трясущиеся губы.
Надо же. Храбрится.
— Здравствуйте, — ответил сдержанно, глаз не отвел. Михалкову стало интересно, он обошел стол, сел в кресло, сложив руки на животе, благодушно улыбнулся.
— Ну, Сашенька, как поживаешь?
Мальчишку отчетливо передернуло, и он негромко, но твердо сказал:
— Не называйте так. Меня зовут Александр Андреевич. — Помолчал и добавил. — Спасибо. Бывало и лучше.
— Ну, Александр Андреевич, так Александр Андреевич, — покладисто улыбнулся Михалков. — Может, чаю? Или кофе? А то и поужинать хотите?
Но мальчику до меньшиковской выдержки далеко было, так что он сразу с места в карьер кинулся:
— Вы же меня не для чая-кофе привезли! Так что хватит уже… Лучше сразу скажите, что вам нужно?
Михалков чуть приподнял брови, отмечая про себя, что ни ума, ни выдержки у мальчишки за эти годы не прибавилось. Но это и не надобно, зато похорошел, вон, глаза-то как сверкают.
— А вам, Александр Андреевич, что нужно, позвольте полюбопытствовать? Это же вы к нам из заграницы изволили пожаловать? Неужто гастролей хотите?
Мальчишка помолчал, покусал губу, потом мотнул головой, ни дать ни взять молодой бычок и выпалил:
— Вы же знаете! Знаете, что мне… Кто мне нужен. Я здесь из-за Олега Евгеньевича, мне Варгусов сказал, что его арестуют и накажут. Так вот, он ни в чем не виноват, — он ударил по столу кулаком, приподнялся, нависнув, — Не виноват! Это все из-за меня случилось, слышите!
Михалков к такому оказался не готов… Снова подумал, ну что Олег… Это Олег-то! Мастер по созданию многоходовок, тонких, изящных, нашел в этом пацане, простом как средневековое стенобитное орудие? Из-за кого себя погубить решил?
— Ну раз вы говорите, что не виноват, — развел он руками, — то мы, конечно, его отпустим. Прямо сейчас. Жаль, Александр Андреевич, что вы немного припозднились и второго участника вашего ударного пионерского отряда, мы отпустить уже не успеем.
— Почему? — тот удивился и похоже искренне.
— А мы его уже расстреляли.
Ну наконец-то этого юного идиота проняло, Петров побелел, с ужасом уставился на Михалкова:
— Как… расстреляли? За что?
— А за то, что работу свою плохо сделал! — гаркнул Никита Сергеевич. — За то, что документы важные просрал! Ты что решил, будто мы тут в бирюльки играем, Александр Андреевич? — он швырнул замершему пацану в лицо заранее заготовленный документ. — Ты читай, читай…
Тот схватил, забегал глазами по строчкам:
«По обвинению в преступной халатности… измене… приговаривается Меньшиков Олег Евгеньевич к высшей мере наказания… привести в исполнение…»
Это же сегодня… Сегодня?
А дальше случилось сценарием не предусмотренное: с яростным рычанием мальчишка кинулся вперед в совершенно бессмысленной попытке, прямо через стол, сметая на пол документы, уронив стул, нелепо, неуклюже, однако Никита Сергеевич, едва-едва успевший отшатнуться, удержать за плечи, услышал, как по-звериному лязгнули зубы возле горла.
— Ах ты… щенок, — то ли возмутился, то ли восхитился он, наблюдая, как хрипящего от бешенства мальчишку скручивают вбежавшие в кабинет молодцы.
— Аккуратно, нам работать еще, — он встал, поморщился, возраст все-таки давал о себе знать, не по летам уже этак кувыркаться-то. Поднял упавший приказ, ткнул рвущемуся из наручников пацану в лицо:
— И что он все-таки в тебе нашел? Глаза-то есть, Александр Андреевич? Так разуй: подписи об исполнении не стоит!
Он скрутил документ в трубочку и небольно, но обидно шлепнул обмякшего мальчишку по макушке:
— Фу! Плохой мальчик! Плохой! — тот ответил белым от ненависти взглядом, но Михалков только усмехнулся. — Ну что, Александр Андреевич? Психовать будем или дела делать?
Дождался сдавленного:
— Дела делать…- однако промолчал, выразительно приподняв брови. Пацан не сглупил. — Я прошу прощения за несдержанность. Я хочу… все сделать правильно.
— Вот и молодец, — и кивнул чтобы отпустили, сняли наручники.
Петров, стиснув губы, замер напротив, напряженный, глаза так и сверкают, больше Никита Сергеевич решил не тянуть, веером разложил перед ним несколько фотографий. Пацан посмотрел, потом пожал плечами брезгливо:
— Кто это?
И впрямь, надо признать, мужчина на фотографиях красотой не отличался, болезненно полный, с бледной пористой кожей, толстый нос с широко вырезанными ноздрями, уголки мясистых, словно вывернутых, губ опущены вниз. Но гаже всего были глаза: маленькие, глубоко посаженные, даже на фото было видно, что ни доброта, ни благородство ему не свойственны.
— Это, Александр Андреевич, Экхарт Беккер, сотрудник германского посольства. И очень нужно, чтобы он стал еще и моим сотрудником. Вот в этом ты мне и поможешь.
— Мне… Мне что с ним, поговорить надо будет?
Михалков посмотрел в наивные бирюзовые глаза и с удовольствием пояснил, — Тебе надо будет ноги перед ним раздвинуть. Качественно. Добросовестно. Так, чтобы все остались довольны.
В этот раз дошло до мальчишки быстро, но ни кидаться, ни истерик устраивать он не стал. Сгорбился над столом, опустив голову, так что длинная русая челка полностью скрыла лицо. Видно было только по-девичьи тонкие пальцы, сжимавшие фотографию. В кабинете стало тихо, Михалков молчал, не торопил. В таком деле нужна полная добровольность (в определенном смысле, конечно) и осознанность. Согласится сейчас, а потом взбрыкнет, или еще хуже — болтать станет не вовремя, и что делать тогда? Нет уж, пусть сейчас себе представит всю картину в красках, так сказать.
— Герр Беккер — известный у себя на Родине меценат, покровитель искусств. Это все знают. А вот тот факт, что он падок на юных служителей искусства, известен далеко не всем, уж больно хорошо следы заметает, так что иногда и концов не найдешь.
Удивительно, но подтекст Петров уловил, оттолкнул от себя фотографии, поднял голову, уставился на Никиту Сергеевича:
— Это значит, что после того, как он меня… как я все сделаю, меня могут убить?
— Могут, — Михалков ободряюще улыбнулся. — Но ты, Александр Андреевич, не бойся. Как же он тебя убьёт, если мы весь процесс на камеру запишем?
— Запишете??? — вот теперь у пацана прорезался голос, лицо запылало.
— Ну, а как мы компромат-то получим? Ты что, честное пионерское дашь, что он тебя оприходовал?
Вид у мальчишки совсем больной стал, он несколько раз порывался что-то сказать, но никак не мог, застревали слова в горле.
— Но я тебя не тороплю, — прогудел Никита Сергеевич, — я понимаю, тут подумать надо, решиться. Вот ты и подумай. И знаешь что, Александр Петрович? Я вот тоже подумал: а давай ты с Олежей встретишься, поговоришь? Ты что ж, зря сюда летел? Соскучился, небось?
— А можно? Правда можно его увидеть? — теперь в бирюзовых глазах светилась искренняя признательность.
Михалков чуть не сплюнул: ну что за дурачок! У него перед носом наживкой машут, чтобы сам побыстрее на крючок насадился, а он благодарит. И что в нем Олежа увидел-то? Хотя может, эта наивность и привлекла?
— Правда, можно, — и набрал Бондарчука. — Федор? Зайди-ка.
Бондарчук возник в дверях моментально, словно только и ждал, покосился хмуро на Петрова.
— Распорядись там, чтоб Александра Петровича за город отвезли, в меньшиковский особняк. У него там встреча важная. А ты потом назад ко мне, аппаратуру проверить, чтоб не как в прошлый раз.
— А Олег Евгеньевич разве у себя? — удивился Петров.
— Нет. Но камера — не самое приятное место для свиданий. Вы думайте, решайте. Как приедете — дадите мне ответ.
Камеры и звук были в полном порядке, так что Никита Сергеевич попросил принести себе кофе и кивнул замершему столбом Бондарчуку:
— Устраивайся уже, чего встал-то? Только, Федор, давай без мелодрам тут. Нам этот немецкий боров нужен, как евнуху яйца. Так что у мальчишки должна быть мотивация, ее-то мы и предоставим в лучшем виде.
На экране Петров с дурацким видом бродил по просторному холлу, подошел к креслу у камина, провел ладонью по изголовью, бормотнул что-то под нос. А что — не слышно.
— Федор, ну что со звуком-то опять! — Михалков недовольно посмотрел на Бондарчука, но тот не отреагировал, весь словно вытянулся, заострился, нацеленный на одну точку на экране.
— Олег Евгеньевич! — ахнули с монитора, Петров рванул к Меньшикову, но замер в полушаге, распахнув глаза.
— Перестарались, — сокрушенно вздохнул Михалков, — хотя, может, оно и к лучшему.
Плохо. Надо было вчера охрану окоротить. Они, конечно, не усердствовали, но для лопуха зелёного и это «не усердие» может показаться страшным.
На экране Петров наконец-то отмер, подошел к Олегу, с объятиями кидаться не стал, не совсем дурак, видно.
— Олег Евгеньевич…- так и стоял, не решаясь ни обнять, ни просто коснуться.
Олег на мальчишку смотрел безо всякого выражения, Михалков подумал уж, что сейчас отмахнется и выйдет, уж он-то точно понимал, что встречу эту им не по доброте душевной устроили, да еще не в камере, а в знакомой обстановке.
А мальчишка так и смотрел, не отводя глаз, с силой прикусывая губу, и видел и неловкую позу, которая бывает, когда не знаешь, как встать, чтобы было не то чтобы не больно, а просто хоть немного полегче стало, и то, что пиджак не сидит щегольски, а словно велик на размер, и синяки под глазами, и стесанную чужим кулаком скулу. Смотрел, взгляда не отводил. Только пальцы сжимал напряженно. Это хорошо. Пусть поймет, какие последствия могут быть, если откажется.
А потом Олег вдруг улыбнулся, поманил Петрова к себе:
— Сашенька… Ну что ты, мальчик, — обнял, прижимая одной рукой, губами коснулся виска.
Рядом Федор издал сдавленный звук, полный ярости и удивления. Да уж, удивляться было чему, Михалков и не знал, что Олег умеет так светло улыбаться.
— Олег Евгеньевич, — Петрова точно заклинило, и, судя по голосу, он собрался рыдать и каяться, и это было бы совсем не к месту.
— Щенок… сопляк…- процедил Федор, — И что только…- продолжать он не стал, но Михалков его понял, подлил себе еще горячего кофе.
— Ну что-что? Это на работе кругом волкодав на волкодаве. А тут приходишь домой и встречает тебя такое вот… Глазенки голубые, волосенки светлые… Взгляд глупенький, наивный. Сам весь в высоких материях. Может, Олежа с ним душой отдыхал. — Потом не удержался и добавил. — Ну и не только душой, конечно. Вон розанчик какой.
А на экране Меньшиков поднял взгляд, посмотрел точно в камеру. Никита Сергеевич отсалютовал чашкой с кофе:
— Уж прости, Олежа. А ля герр, как говорится…
Меньшиков будто услышал, усмехнулся понимающе, потом снова сосредоточился на мальчишке:
— Саша, успокойся и расскажи мне все. Ну давай, мальчик, — а потом приподнял вконец растерявшегося мальчишку за подбородок, поцеловал. И так поцеловал, точно не знал ни о камере, ни о записи, точно одни они в целом свете и не грозит одному расстрел, а другому участь может и пострашнее, будто бы все время мира у них впереди.
Грохнула дверь, Бондарчук с бледным, исказившимся от гнева лицом, вышел из кабинета. Нарушение, конечно, вопиющее, но Михалков возвращать не стал, смотрел на экран, где мальчишка плавился в объятиях Олега, а тот целовал и целовал, неторопливо, уверенно.
— Думал, что уже не увидимся, — он пригладил растрепанные волосы, обвел кончиком пальца припухшие влажные губы.
Михалков даже с такого расстояния видел, какой поплывший у мальчишки взгляд. Но вот Петров тряхнул головой, точно морок согнать хотел.
— Олег Евгеньевич, я все исправлю. Мне этот ваш усач сказал, что я могу… компенсировать ущерб.
— Усач? — Олег снова глянул в камеру. — И что он предложил?
Михалков напрягся. Как отреагирует Олег на то, что его драгоценного Сашеньку подложат под другого, он мог себе представить. Как и то, что Олег вполне в состоянии мальчишку отговорить, уж он-то аргументы нужные отыщет, найдет на что надавить. Но Петров поднял чистый-чистый, совершенно честный взгляд, и сказал:
— Надо отвезти в Париж какую-то информацию. И там передать во время приема одному человеку. Вот и всё.
— Ай молодца!..- Никита Сергеевич не удержался, зааплодировал. — Вот тебе и щенок, вот тебе и сопляк!
— И все? — Олег недоверчиво вглядывался в совершенно безмятежное лицо. — Саша, это все? Отвезти и передать?
Но Петров, видно, не зря свои букеты и овации получал.
— Я и сам удивился, но мне ничего объяснять не стали, сказали чтоб отвез. Ну и не болтал.
И так естественно у него вышло, так натурально, без перегибов, что Михалков губами причмокнул и сделал себе заметочку, что из Петрова может выйти… Что-то… Если выживет, конечно, и не сломается. Может и не зря Олег так к нему прикипел.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
5
)
Поделиться
воскресенье, 12 мая 2019
10:17
Вкус свободы.
Бета и бессменный вдохновитель Inndiliya
Глава 4
В его любимом ресторане, где Сашу уже знали и помнили, что он любит, его встретили как всегда радушно, но навязываться не стали. Улыбнулись, поздравили со вчерашним успехом.
— Браво, месье! Все критики захлебываются от восторга и спрятали подальше свои ядовитые зубы!
Меньшиков уже ждал за столиком, перед ним стояла пустая чашка и полная пепельница сломанных, но так и не прикуренных сигарет.
— Саша… Спасибо, что пришел, много времени я не отниму, обещаю.
Саша растерянно кивнул, сел. Меньшиков достал очередную сигарету, постучал фильтром о запястье.
— Я понимаю, что общество моё тебя малоприятно, поэтому надолго не задержу. Хочу кое-что тебе отдать… Все, что отнял, вернуть не получится… но… Хоть что-то.
На стол перед Сашей лег пластиковый конверт. Он открыл, перевернул, на стол выпал советский паспорт и еще какие-то документы. Саша перелистнул страницы паспорта… Надо же, какой у него глупый вид на фотографии, волосы в разные стороны, глаза распахнуты — птенец желторотый, иначе и не скажешь. Саша улыбнулся, не сдержавшись.
— Спасибо, Олег Евгеньевич, ну вот… будет память…
Меньшиков вскинул брови:
— Это не просто память. Это восстановленный абсолютно действительный паспорт, ты снова полноправный гражданин Советского Союза.
— О… — у Саши раскрылся от изумления рот, — но разве так можно?.. Я же перебежчик… предателем считался…
Меньшиков откинулся на спинку, все-таки закурил. Саша увидел, что он щелкнул простой зажигалкой с эйфелевой башней, такими арабы на каждом углу торгуют.
— Тебя не считали предателем, Саша. Тебя считали мертвым. Все. — Он затянулся, выпустил в потолок струю дыма. — И я тоже.
Посмотрел в ошарашенное сашино лицо, усмехнулся невесело:
— Забыл, Сашенька? А что подумать-то? Из дома выбежал, машина в воде, по следам увидели, что, не притормаживая, в реку.
Он резко загасил сигарету в пепельнице, тут же достал новую.
— А вы… вы тоже поверили?
— Поверил, только не твоей крайне неумелой, кстати, инсценировке, а… одному человеку. Настоящие результаты экспертизы, в которых говорилось о следах двух машин и трех людей в тот день на развилке, и о твоей одежде, и о проехавшем грузовичке, арендованном цирком, который тебе, Сашенька, так нравился… Обо всем этом я узнал только год назад. Мой знакомый решил, что мне все-таки стоит знать, что ты жив. А уж что делать с этим знанием… — Меньшиков пожал плечами, на Сашу он не смотрел. Отвернулся к окну, за которым шелестел сиреневый парижский дождь, зажигались фонари, спешили, раскрыв яркие зонты прохожие.
Саша подумал в который раз, что надо радоваться… Вот перед ним его мучитель, тюремщик… Плечи словно вот-вот согнутся под невидимым, но тяжким грузом, в углах рта глубокие борозды… Ну разве не радостная картина?
— Нет, ответил он сам себе, — не радостная.
Меньшиков повернулся, встретил сашин взгляд, усмехнулся:
— Да не смотри на меня так, мой добрый мальчик, лучше на документы глянь.
Следующий документ Саша прочитал несколько раз:
— Олег Евгеньевич… Это… Это не надо! Я не возьму!
— Возьмешь, — в голосе снова прозвучали железные нотки, но тут смягчились, — Я прошу тебя. Возьми. Если ты когда-нибудь решишь вернуться в Союз, нужно же будет где-то жить. Тебе в любом случае полагалась квартира от государства, даже если бы ты уехал по распределению на Чукотку…
— Но не пять комнат на старом Арбате, — Саша фыркнул.
— И последнее. Ты у меня никогда не спрашивал, но хотел ведь? Все хотят. — Перед Сашей легла еще одна папка.
Он, похолодев, вдруг понял, что в ней, прикоснулся подушечками пальцев, осторожно…
— Это не оригинал, конечно… Копия.
Саша не отрываясь смотрел на обычную пластиковую папку, так и не решаясь открыть.
— Что с ним стало? Его из-за мамы, да? Потому что она убежала…
Меньшиков стряхнул пепел, затянулся:
— Да бог с тобой, Саша! Обычное хищение на работе. Тебе было пять лет, но ты же помнишь, что жили вы неплохо совсем. Или думаешь, что домработница во всех советских семьях была.
Саша вспомнил штат прислуги в загородном доме Меньшикова, посмотрел с упрёком, тот, нисколько не смущаясь, пожал плечами, мол, что есть, то есть.
— А про маму вы знали?
— Конечно. Но поверь, сбежавшая неверная супруга — не повод для ареста с последующей конфискацией. А вот хищение в особо крупных размерах — повод. Но до суда твой отец не дожил. Сердечный приступ.
И, предупреждая готовый уже сорваться новый вопрос, сказал:
— И нет. Никаких особых мер к нему не применялось. Нужды не было.
Саша молча вычерчивал по папке невидимые узоры, открыть ее он так и не решался. Позже.
— Ну, вот и всё… — Меньшиков поднялся.
— Всё?
— Мой самолет через четыре часа. Прощай, Саша.
Только-только обретенное спокойствие снова начало рушиться, грозя похоронить его под обломками.
Гражданство, паспорт, квартира, даже судьба отца — все это важно и все это не то! Все пустое! То, что мучило его, не давало спать по ночам, дышать полной грудью все эти годы, так и осталось без ответа.
Меньшиков кивнул коротко, пошел к выходу, Саша смотрел вслед удаляющейся фигуре с безупречно прямой спиной и понимал, что уйдет он сейчас и все… Что бы там ни было, всё закончится, останется только он, Саша, с непонятной тоской, неясными кошмарами и вопросами без ответов.
— Олег Евгеньевич! — он кинулся следом, возмущенно вскрикнула официантка, не удержавшая тяжелый поднос, загрохотала по полу стойка с зонтами.
— Олег Евгеньевич! — дождь уже разошелся во всю, но силуэт за пеленой водяных капель совсем рядом.
— Олег Евг… — задохнувшись он влетел в объятия Меньшикова, — Вы не должны вот так! Не сейчас! Останьтесь!
— Саша… — Меньшиков держал крепко за плечи, — Сашенька…
Услышав почти забытое, ласковое семейное «Сашенька» он рванулся, пытаясь прижаться, но ему не позволили, удержали за плечи.
— Нет, мальчик, нет.
— Ну почему? — вырвался по-детски обиженный вопрос.
Меньшиков посмотрел внимательно, углядел что-то в сашином растерянном лице, покачал головой:
— Потому что ты запутался. И я не хочу запутывать всё еще больше, — дождь снова колотил по плечам, по спине зло, остервенело, но Меньшиков улыбался. — У тебя все будет хорошо, мальчик мой… Ты талантливый, красивый, чудесный… Все забудется, Сашенька, все пройдет…
— У вас же не забылось, — выкрикнул он по какому-то наитию, понимая, что ударил по самому больному.
Меньшиков усмехнулся:
— А я и не хочу, чтоб забылось. А ты живи дальше, Сашенька, — оттолкнул от себя и пошел дальше, не оглядываясь.
А Саша остался, растерянный, чувствуя себя еще более одиноким и запутавшимся, чем прежде.
— Месье! Вы забыли, — к нему подбежала официантка, — вынесла его одежду, конверт с документами и папку с делом отца.
— А… Счет… Простите, я сейчас оплачу.
— Не надо. Месье, что был с вами, уже все оплатил.
Саша тяжело опустился лавочку, брюки тут же пропитались водой, но он не обратил внимания, пытаясь осознать произошедшее. Все правильно, все так, как и должно быть. И ответы получены, и точки расставлены, но почему ему так плохо? Прав, Бинх, прав. Ему нужен психотерапевт, кто-то, кто скажет, наконец, что он болен. Назовет диагноз, назначит лечение — и все пройдет, все будет хорошо.
Зазвонил телефон и все правильные мысли смыло волной ликующего облегчения: это он!
— Саша! Я знаю, мы договаривались на вечер, но ты можешь прийти сейчас? Это очень срочно.
— Да, конечно, — от разочарования аж во рту стало горько. Он встал: к Кристине, так к Кристине. Какая теперь разница?
Когда он добрался до маленького отеля, в котором остановилась Кристина, сумерки уже сгустились, холл был абсолютно пустым, даже портье за стойкой не было. Но Кристина назвала номер комнаты, так что Саша сразу прошел к лифту.
Поднялся на третий этаж. Тихо. Пусто. Дверь в номер Крис приоткрыта, доносятся негромкие звуки работающего телевизора.
— Крис? Я вино купил, посидим-поговорим…
Сначала Саша не понял, что увидел, мозг интерпретировал увиденное по-своему: стандартный номер, светлые обои с алым абстрактным рисунком, мирно бормочущий телевизор, девушка свернулась в клубок на пушистом бордовом ковре, отдыхает после тяжелого дня. Такая мирная, спокойная картина. Такая страшная…
Если бы горло не пережало спазмом от накатившего ужаса, Саша завопил бы во все горло.
В номере повсюду была кровь, на стенах, мебели. Как в такой хрупкой девушке могло поместиться такое немыслимое количество крови? Она покрывала жутким узором стены, ковер, который только сейчас понял Саша, был бежевым, просто Кристина лежала в огромной, уже начавшей подсыхать, луже крови.
— Крис… — он шагнул ней, ему показалось, что она шевельнулась, издала то ли сип, то хрип… Жива? Саша кинулся, упал на колени, и уже не раздумывая, ухватил за плечи поворачивая к себе.
Голова девушки тяжело мотнулась назад, и он, все-таки не удержавшись, вскрикнул: на тонкой белой шее распахнулся еще один рот, зияющий багровым. С обезображенного неузнаваемого лица на Сашу с немым упрёком смотрел один глаз, вместо второго была черная дыра. Торчали какие-то красные нити, лохмотья… Вот теперь в нос ударил тяжелый запах меди.
— Крис… — проскулил он, пополз на коленях назад к двери, оставляя за собой смазанный багровый след, — Крис…
Она осталась лежать сломанной куклой.
Саша не помнил, как выбрался в коридор, достал телефон, трясущимися руками начал набирать номер в папке «входящие», он и сам не понимал сейчас, почему звонит именно по этому номеру, а не в полицию, только беззвучно шептал онемевшими губами:
— Ответь мне, ответь мне, ответь… Ну пожалуйста, ответь… ну…
— Саша! Саша, что случилось? — оказывается, Меньшиков уже взял трубку.
И только при звуках знакомого голоса, обеспокоенно спрашивающего, что случилось, он опомнился, ну кому он звонить собрался? Что он за идиот беспомощный, так и тянет кинуться под чье-то надежное крылышко.
— Ничего не случилось. Просто хотел попрощаться, Олег Евгеньевич.
Он нажал отбой и набрал номер полиции.
Из участка Сашу забрал Бинх, ухватил за локоть повел к служебному входу, словно нашкодившего школьника.
— Как это всё не вовремя! После такой блестящей премьеры такой скандал! Значит так… С утра пресс-конференция, что говорить — обсудим. Потом хорошо бы посветить лицом на каком-нибудь благотворительном мероприятии… Напомним журналюгам о твоей тяжелой судьбе, побеге из Союза. Черт! Ну зачем ты потащился к этой девице? — причитал он всю дорогу до дома.
— Её звали Кристина, и она была моим другом там, в Союзе, — Саша налил себе выпить. Если бы он мог просто оплакать Крис, но слез не было. Было ощущение липкого ужаса. — У полиции есть хоть какие-то предположения?
— Они думают, что это наркоман… В номере все перерыто, пропали деньги… А может, сумасшедший. Сталкер. Знаешь, псих, который преследует красивых девушек. Очень уж жестоко ее убили… Убивали.
— То есть они не знают, — Саша потер переносицу, — грабитель, сталкер, маньяк… Они ошибаются. Дело в другом.
— Ты что-то знаешь? — Бинх бросил на Сашу цепкий взгляд.
— Нет. Совершенно ничего.
— Саша, что с тобой происходит?
— Ничего, — он раздраженно грохнул бокалом о стол, алкоголь словно и вкуса не имел, вода-водой. — Просто зверски убили мою старую знакомую!
— Ты не видел ее три года, а странности начались задолго до сегодняшнего дня.
— Я нервничал перед премьерой, это естественно, не находишь?
— Премьера прошла прекрасно, но ты… Ты рассеянный, дерганный. Что случилось с твоей машиной? А Ирен? Она сказала, что ты только что чемоданы ей не помогал собирать, так обрадовался, что она тебя бросает.
Саша молчал, ошеломленный этим градом вопросов, он и не подозревал, что Бинх настолько внимательно за ним наблюдает, это было неприятно. А тот продолжал напирать.
— Какого русского ты искал на приеме в честь премьеры? Ирен сказала, что ты с ума сошел, когда она о нём упоминала? Саша, да скажи ты хоть что-то наконец!
— Это тебя не касается.
— Что? — Бинх смотрел так, словно не расслышал, и Саша повторил громко и четко, чувствуя, как все напряжение сегодняшнего вечера грозит выплеснуться прямо сейчас.
— Я сказал, это тебя не касается! — он сжал кулаки так, что ногти больно впились в ладони, но остановиться уже не мог. — Хватит лезть в мою жизнь! Ты все-таки мне не родной брат, помнишь?
Сказанное повисло между ними невидимой преградой, лицо Бинха застыло от обиды.
— Саш… Я твой агент… Это для актёра ближе, чем любой из родственников. Ты сценарий новый читал? — он попытался разбить неловкое молчание.
— Эту чушь про нападение инопланетян? Нет, и не собираюсь. И про пресс-конференцию завтра — забудь. И про «посветить лицом на благотворительном вечере» тоже!
— Вот как? И какие планы у месье звезды? — терпение Бинха оказалось не беспредельным.
— Я уеду из Парижа на несколько дней. Мне… мне очень надо…- весь яростный запал постепенно выветривался. — Просто небольшой отпуск. Мне надо обдумать всё. Мой агент может это устроить? — Саша натянуто улыбнулся, за сказанное было стыдно.
Бинх отвел взгляд, помолчал немного, потом пожал плечами:
— Это не лучшая тактика, но если тебе нужно, можно устроить. Собирай вещи.
Глава 5
На Антиб получилось вылететь только поздним вечером: чувствующий себя виноватым и признающий правоту Бинха Саша все же сделал несколько официальных заявлений о происшествии в гостинице. В общем-то ему и лгать не пришлось: зашел навестить старую знакомую, ничего не видел, ничего не слышал. А смутные догадки и подозрения он даже сам себе четко сформулировать не смог. Кому и зачем понадобилось так страшно убивать Крис? Она всегда казалась Саше кем-то беззаботным и безобидным, вроде бабочки.
С Бинхом попрощались скомкано, сказанное вчера в запале так и осталось между ними. Саша извинился, но сам чувствовал, что этого мало, что он снова умудрился упустить что-то очень ценное, невосполнимое.
Когда подъехали к аэропорту, непривычно молчаливый Бинх сам достал из багажника сашину сумку, подозвал жестом к себе.
— Смотри, — в сумке под стопкой одежды лежал небольшой черный пистолет.
— Это что? — глупо спросил Саша и поправился, — Зачем?
— Затем, что ты во что-то впутался. Стрелять умеешь, верно?
— Да, еще со школы, на ОБЖ учили, но… ты что, думаешь, мне это понадобится?
— Я надеюсь, ты пару дней поваляешься на пляже, взвоешь от тоски, вернешься в Париж и снова станешь самим собой! — отрезал Бинх. — Все, тебе пора.
Ни в самолете, ни в машине, встретившей его на Антибе, поспать так и не удалось, стоило закрыть глаза и он видел одну и ту же картину. Гостиничный номер, освещенный только голубоватым сияние телевизора и тело Кристины, сжавшейся в последней попытке защититься от ударов убийцы. Как Бинх сказал? «Убивали ее долго.» Убивали. Если бы он только не задержался, если бы спросил еще при первой встрече, что так беспокоит, что пугает? Если бы, если бы, если бы…
— Месье? Мы приехали. — Машина остановилась у небольшого особняка, шофер занес в дом вещи, поблагодарил, получив чаевые и уехал.
Негромкие голоса, доносящиеся из холла Сашу не насторожили, как и открытая настежь дверь, уж слишком мирно и обыденно они звучали. Двое мужчин обсуждали меню новомодного ресторана.
— Я считаю безнравственно платить за тарелку с макаронами 2000 долларов или за мороженое почти тысячу. Я вот читал вчера, что в мире миллиард человек, проживающих на доллар в день. Доллар! Это сколько по курсу? 90 копеек?
— Сколько в рубликах-то получается?
— Угу… — собеседник видимо не был расположен к беседе. — Это потому что деньги не ценят.
У меня младшая все просит этот новый телефон… То ли шестой, то ли шестьдесят шестой, а я ей говорю, вот заработаешь — и покупай, какой хочешь, а пока и диск дома покрутишь. Не принцесса.
Спор был такой мирный и будничный, Саша сначала подумал, что это садовник или кто-то еще из прислуги, и только потом осознал, что говорят по-русски, он остановился в дверях, решая, что ему делать, но было уже поздно.
— Ну наконец-то! — один из мужчин, невысокий, пожилой, с кустистыми седыми бровями, повернулся к нему, — мы уже заждались.
Второй вроде бы моложе, но на самом деле ни по лицу, ни по странно светлым, будто белесым глазам, невозможно было понять, сколько ему лет, молча повернулся к Саше, достал что-то из кармана, зашуршал, разворачивая.
Пожилой, судя по голосу это он сетовал на цены, вздохнул:
— Ну что? По хорошему или по-плохому?
— Что… по-хорошему? — растерялся Саша.
— Отдашь, говорю, сам? Или упрямиться начнешь, как эта.
Вот теперь все стало ясно. Эти люди убили Кристину. Нет, не так. Они убивали Кристину, долго. Потому что им было от нее что-то нужно, а сейчас им это что-то нужно от Саши.
— По-хорошему, — быстро согласился он.
— Вот и молодец! — одобрительно кивнул пожилой и протянул ладонь. Саша глупо посмотрел на протянутую руку, молчание затягивалось.
— Ну вот, — искренне расстроился пожилой, — все-таки по-плохому. — И он кивнул своему приятелю, который каким-то непонятным образом оказался у Саши за спиной, ловко и больно пнул под колено, и заломил руки назад. Саша дернулся, пытаясь лихорадочно припомнить все, чему учил тренер в спортзале, но в этот момент над головой зашуршало и на лицо опустилась плотная пленка. Обычный пакет, про которые говорят, что они такие ужасные, вредят природе, никогда не разлагаются и их необходимо запретить.
Саша вдохнул раз-другой, а потом кислород закончился, он забился судорожно, пытаясь сделать вдох, в груди начало жечь, все сильнее и сильнее, перед глазами замелькали темные точки, а потом все закончилось, и в легкие хлынул вкусный морской воздух. Саша стоял на коленях и все никак не мог им надышаться, а потом на лицо снова опустилась мутная шуршащая пленка, он замотал головой, но держали его крепко, пока легкие не начали гореть, тогда позволили вдохнуть полной грудью.
— Ты подыши-подыши, парень, — дружелюбно похлопал его по плечу пожилой, — Так вот… я считаю, что правильно сделали, что ввели налог на богатство. Давно пора, не знаешь, куда деньги девать? Так и употреби на полезное дело. А то вишь ты… Мороженое с золотом. Я в детстве пломбир за десять копеек лопал и ничего, вкусно было. Ну, давай еще разок!
Не надо… — просипел Саша, — я отдам, отдам…
Стоящий сзади вздернул его за волосы так, чтобы пожилому было удобнее вглядеться в сашино лицо.
— Ну-ну… Только без фокусов. — и снова протянул руку. — Давай. И мы уйдем. Будешь себе дальше жить-поживать. Верно говорю?
— Угу, — буркнули за сашиной спиной.
— Они убьют меня, — обреченно подумал Саша, — как Кристину. Свидетели им не нужны, потому и разговаривают так свободно и лиц не прячут.
Умирать не хотелось. Хотелось жить. Сказать Бинху, какой он чудесный брат, неважно что не по крови, обнять его и сказать спасибо за то, что рядом был всегда и беспокоился, и надоедал своей заботой и не бросал никогда!
Хотелось взяться за новую роль, ну и что, что глупый боевик про инопланетян. И такие нужно снимать!
И хотелось увидеть Олега Евгеньевича. Чтобы еще раз всмотреться в лицо, внимательно, разглядеть в подробностях, какой он красивый. И вовсе не чудовище, и сказать, обязательно сказать ему об этом! И чтобы он обнял, и назвал «Сашенькой»! Плевать, правильно это или нет! Да кому какая разница, что там нормально, а что нет, если Саша оказывается все эти годы только и ждал этого ласкового «Сашенька» и как жаль, что понимает он эти важные вещи только сейчас.
Саша до боли в челюстях сжал зубы, может, ничего из понятого и не сбудется, но он постарается… Он очень постарается…
— Парень, нам что, еще разок. — сзади выразительно зашуршали треклятым пакетом. Саша решил, что если выживет, на собственные деньги отснимет рекламную компанию под лозунгом «Берегите природу, не используйте пластик!»
— Я сейчас, сейчас…- он униженно заскулил-захлюпал носом. — Только вы точно не убьете?
— А то как же! — пожилой заулыбался.
— Я отдам… и я никому не скажу! — Саша, поднялся. Это что-то явно небольшое… что-то, что уместится на ладони…- Только не убивайте, — прогнусавил он, размазывая слезы. Я отдам… И забуду… А хотите денег? У меня много!
— Не нужны нам твои деньги, — мужик начал терять терпение, но Сашу он, похоже, нисколько не опасался, смотрел брезгливо, с презрением, и это было главное.
— Это в сумке… В кармашке, вот тут, — он поплелся к брошенной на полу дорожной сумке, расстегнул молнию. Пистолет лежал там, куда его положил Бинх, матово блеснул ствол.
-Не думай, — приказал себе Саша, — только не думай.
Он сделал глубокий вдох и достал пистолет, снял с предохранителя, в самый последний момент тот, что душил Сашу пакетом, услышал тихий щелчок:
— Ну-ка! Что там у тебя! — Саша краем глаза увидел смазанное движение, вскинул руку с оружием и выстрелил не глядя, не целясь. Отдача тяжело ударила в плечо, но выстрел прозвучал до странного тихо. И шедший на него мужчина остановился, посмотрел на удивленно и вдруг плашмя рухнул на ковер, даже руки перед собой не выставил.
«Больно, наверное, так падать, — подумал Саша, а потом спохватился, — этому уже не будет больно.»
Второй сунул было руку под куртку, но Саша навел на него ставшее горячим и тяжелым оружие:
— Не надо! — он вспомнил все, чему учил его тренер в тире, постарался стать устойчивее, ухватил пистолет обеими руками.
— Уходите! Просто уходите, пожалуйста! Я выстрелю!
Пожилой не испугался, посмотрел на Сашу, головой покачал:
— Ну как же ты в меня выстрелишь? Я же живой. У меня внуки дома, ждут меня. Ты посмотри-посмотри внимательней. Я живой человек, а ты меня убить собрался?
Саша молчал.
— В запале-то убить это одно, парень. А вот так вот, в упор, да по живому человеку. Неужто сможешь? Ты на меня посмотри.
Он стоял перед Сашей, такой обычный… такой… живой… Говорит, дышит…
— Не смогу, — Саша почувствовал как тоскливый ужас внутри разрастается.
— Не сможешь, — усмехнулся тот, — не так-то это просто. — Шагнул вперед.
— Не надо, — снова попросил Саша и сделал крохотный шаг назад, и стоило ему сделать этот один единственный шаг назад, как Саша понял, что проиграл. А потом еще один, и еще… И с каждым шагом ждал, что вот сейчас всё кончится. Точнее, не сейчас, убивать его будут долго, как Кристину.
Пожилой уже не улыбался, скалился насмешливо и зло, глядел на бесполезный пистолет:
— Да брось ты его, парень. Все равно ж без толку. Не выстрелишь.
— Он не выстрелит. А вот я — да, — совершенно спокойный голос раздался сбоку, Саша от неожиданности дернулся, поворачиваясь.
В проеме огромного, до пола, окна стоял Меньшиков, небрежно прислонившийся к раме.
— Увлеклись вы, как я посмотрю. Бдительность потеряли, товарищ.
Пожилой ощерился:
— Ну это как посмотреть… — он повернулся боком и Саша увидел, что правой руке у него пистолет, только направлен он не на Меньшикова, а на Сашу.
— Не объясните, что вы тут устроили? — Меньшиков медленно достал из кармана документы, показал на вытянутой руке, пожилой подобрался мгновенно.
— Я о вас наслышан, товарищ Меньшиков. Уважаю, но ведомства у нас разные. И начальство тоже. Вы своему отчитываетесь. А я своему, — пистолет он не опускал.
— Но дело-то одно делаем, — Меньшиков шагнул в комнату, подошел к Саше, встал рядом. — Поверьте, мое содействие будет совсем небесполезным. В том числе и в работе с этим молодым человеком. Итак, чем он вам не угодил.
Пожилой тоже помолчал, что-то прикидывая в уме, потом неохотно ответил:
— Взял чужое.
— Да не брал я, — прошептал Саша — Олег Евгеньевич, я клянусь, не брал!
— Тихо, Саша, — Меньшиков аккуратно ухватил его за ремень джинс, отодвинул в сторону.
Пожилой поморщился:
— Все так поначалу говорят. У тебя. Больше не у кого. Девчонка только с тобой виделась. — Он посмотрел на Меньшикова, снова оскалился. — Дружба дружбой, как говорится, а служба службой… Вы бы отошли, товарищ, не мешали… Не договоримся мы с вами.
— Не договоримся, — согласился Меньшиков и неуловимо быстрым движением, так, что Саша его и не разглядел, только блеснувшую стальную полосу и увидел, вскинул руку.
Выстрел прозвучал совсем тихо, тише, чем грохот упавшего тела.
Он малодушно зажмурился, хватит с него трупов на сегодня, замотал головой.
— Саша, тихо. Все хорошо, — лицо обхватили теплые ладони, а в нос ударил кисловатый запах пороха.
— Саша, посмотри на меня, отдай мне пистолет. Отдай, слышишь? Уже все… — пробился к нему обеспокоенный голос. Саша поднял руку, посмотрел, как на чужую, оказывается, он до боли в пальцах стискивает горячую рукоять. Он расслабил пальцы, и Меньшиков осторожно забрал пистолет.
— Я в порядке… в порядке… — вместо слов выходила какая-то каша, и двигался он медленно и тяжело, словно под водой… А еще вдруг накатила неуместная сонливость, хотелось закрыть глаза и прилечь прямо на ковер. Саша перевел взгляд на пол и вздрогнул.
Эти места уже были заняты.
— Не смотри, не надо.
Меньшиков легко подхватил валявшуюся на ковре дорожную сумку, потом обхватил Сашу за плечи, повел к выходу.
Саша, словно оглушенный, просто делал, что требовалось, сел в машину, пристегнулся и откинулся на спинку, бездумно наблюдая, как по лицу Меньшикова скользят сменяя друг друга полосы света. Он не спросил, куда они едут и как Меньшиков так вовремя здесь оказался, кто были неудачливые убийцы.
Всё это было неважно сейчас. Обогащенный, вдохновленный новым открывшимся ему перед смертью знанием, Саша распахнул глаза и теперь все смотрел и смотрел на Олега Евгеньевича, не отводя взгляд, отмечая каждую деталь: морщинок вокруг глаз прибавилось, складки у рта стали глубже, волосы длиннее, чем он помнит, совсем немного, и лежат не так безупречно.
Ехали молча, даже радио в машине молчало, Меньшиков что-то напряженно обдумывал, изредка с беспокойством посматривая то на Сашу, то в зеркало заднего вида.
Почему-то казалось, что тот последний разговор в Париже был давно-давно, много дней, а может даже месяцев назад. Было хорошо и спокойно, а потом вдруг возникла мысль, что ничего этого нет, никто его не спас, никто не пришел, просто он умирает на полу и грезится ему утешительная фантазия в предсмертном удушье.
— Олег Евгеньевич… Вы приехали же, приехали? За мной, да?
Меньшиков взял Сашу за руку и сжал, тесно-тесно переплетая пальцы
— Приехал.
Глава 6
Они заселились в самый обычный придорожный отель. Меньшиков заказал ужин в номер, к которому Саша не притронулся, недолгое спокойствие прошло, и теперь он всё ходил кругами по номеру, никак не мог остановиться.
Надо было ехать дальше! Куда-то идти или бежать. Кому-то позвонить! Кому-то рассказать! Всё, что угодно, только не сидеть в этом номере, не прятаться. Он со злостью пнул попавшийся под ноги стул.
— Почему мы остановились? Разве не надо поехать… Выяснить все? А не… не есть!
— Во-первых, моя голодовка никого не воскресит, а во-вторых, я уже позвонил знакомым и они выясняют кое-какую информацию.
Саша замер:
— Информацию? Какую? Что вообще этим людям было от меня надо, от Кристины?! Это же они ее убили? Пытали и убили!
— Саша, успокойся.
Но он уже не мог успокоиться:
— Вы знаете, что с ней сделали?
— Да, я был в морге.
— Ее пытали! Олег Евгеньевич! Пытали и потом убили ни за что!
На лице у Меньшикова возникло и исчезло странное выражение, оно исчезло мгновенно, но Саша заметил:
— Вы знаете что-то…
— Тебе надо успокоиться, поесть и выспаться.
— Вы знаете что-то! Что?
Меньшиков будто и не услышал, открыл пластиковую упаковку с салатом, поставил на стол:
— На вкус не так плохо, как на вид. Сядь и поешь. И вот еще кофе, выпей. Сахара добавь обязательно.
И этот бесстрастный вид и сам тон, каким была высказана просьба, на Сашу подействовали как пощечина, даже не удар серьезный — пренебрежительный шлепок. Он подлетел к Меньшикову, ухватил за грудки, тряхнул, припирая к стенке.
— Я вам больше не мальчик постельный! Немедленно скажите, что происходит или…
Меньшиков вырваться не пытался, смотрел на Сашу с любопытством и с каким-то насмешливым одобрением.
— Или что, Сашенька?
А потом сашино запястье вспыхнуло от боли, огненной лентой обвившей всю руку до плеча, и оказалось что он стоит на коленях на полу, а рука вывернута назад под каким-то невозможным углом. Саша едва удержался от вскрика, успел закусить губу, зарычал от злости, но руку дернули так, что он кажется услышал хруст и вскрикнул.
— Если решил применить к противнику, который заведомо сильнее тебя, жесткие меры — применяй без разговоров и угроз, пока у тебя есть одно преимущество — внезапность. А дипломатию потом будешь разводить. Понятно?
Саша дышал сквозь стиснутые зубы, часто и зло.
— Я спросил, тебе понятно, Саша?
— Да! — выкрикнул он, и его тут же отпустили, так что он мешком рухнул на ковер, застонал, баюкая у груди ноющую руку.
— Вот и умница, — его потрепали по волосам, пренебрежительно. Меньшиков смотрел на него сверху, уголок рта изогнут в усмешке.
— Как ты себя назвал? Постельным мальчиком? — он качнул головой, — хочешь совет? Учись уже постоять за себя.
Саша почувствовал, как от обиды и злости у него в глазах темнеет, издав незнакомое для себя рычание, он кинулся на Меньшикова, пытаясь вцепиться в горло, и, снова охнув, осел на пол, даже не успев заметить, как его ударили, а у Меньшикова и дыхание не сбилось:
— Очень предсказуемо, Саша. И медленно. Плохо.
В третий раз вставать он не стал, ухватил за ноги под колени, дернул, роняя на ковер, наваливаясь сверху всем телом, уже и кулак занес, чтобы ударить в это невозмутимое красивое лицо, и снова не успел, словно какая-то сила швырнула его так, что он пролетел через комнату.
— Снова плохо. — Меньшиков поднялся, отряхивая брюки. — Саша, у тебя реакция совсем никуда не годится.
Саша встал, слепо тряся головой:
— Вы… Вы… — он кинулся снова, и снова, и еще раз. И каждый раз, когда он промахивался, оступался, падал, Меньшикову несколькими хлесткими насмешливыми фразами удавалось заставить его встать и снова ринуться в драку. Но, конечно, никакая это была не драка, он слепо и яростно бросался вперед, но ему не дали и шанса, так что в конце концов, Саша задыхаясь осел на ковер, запыхавшийся и вымотанный, а Меньшиков непринужденно устроился в кресле напротив. Одернул брюки, посмотрел на Сашу:
— Успокоился? Легче стало?
— Стало… — от стыда загорелись щеки, но злая нервная энергия, не дающая даже думать и требующая что-то немедленно сделать, растворилась, исчезла.
Он устало выдохнул:
— Олег Евгеньевич… Ну зачем вы так…
— Затем, что если не знаешь, куда идти, надо сесть и подумать, а не кидаться слепо во все стороны. Точно успокоился?
Саша угрюмо кивнул, пересел в кресло.
— Только есть я все равно не хочу.
— И я не хочу, — Меньшиков пожал плечами, взял пластиковую вилку, — здесь дело не в желании, а в необходимости. Ты уже сейчас вялый и вымотанный. А если через два часа потребуется убегать? А через час драться?
— А через три часа взламывать секретные шифры? — невесело хмыкнул Саша, но тоже взял вилку. Какое-то время они ели в тишине, потом Саша вспомнил о вопросе, который не давал ему покоя с самого появления Меньшикова.
— Олег Евгеньевич… А как вы меня нашли? На мне жучок есть, да?
Меньшиков опустил вилку, и так посмотрел на Сашу, что показалось, будто он сейчас закатит глаза, но Олег Евгеньевич вздохнул только:
— Мы не в голливудском кино. Где ты остановился мне сказал господин Бинх. К слову, пришлось выслушать от него много интересного относительно моей персоны и моего к тебе отношения.
Саша почувствовал, как салат застревает у него в горле, что именно мог высказать Бинх, он примерно представлял.
— Олег Евгеньевич… — выдавил он, — вы только не подумайте…
Меньшиков, не обращая внимания на сашино смущение, поднялся, взял со стола стаканчик с кофе, ни огорченным, ни разозлённым он не выглядел:
— Я думаю, тебе очень повезло, что такой человек, как Бинх, был рядом все это время. Похоже, он искренне о тебе беспокоится. И не без причины.
— Он такой. — Саша улыбнулся, подумал, что обязательно позвонит Бинху, извинится. Хорошо, что у него будет для этого возможность.
— Что отдала тебе Кристина? — вопрос прозвучал резко, внезапно.
— Ничего.
Меньшиков смотрел пристально, цепко, так что Саша чувствовал себя под микроскопом, словно прозрачный, словно на операционном столе растянут. Неприятно. Так вот как Олег Евгеньевич беседы с подозреваемыми ведет. А на него ни разу так не смотрел раньше. Только всё «Сашенька» да «мальчик мой…»
— Ничего она мне не давала! Мы и поговорить-то толком не успели, столкнулись случайно…
— Случайно? — Меньшиков качнулся вперед, — случайно в Париже сталкиваются два человека из России, которые раньше учились вместе? Какое поразительное совпадение. Не находишь?
— Я как-то не думал… Разное же бывает.
— В кино бывает. Саша, рассказывай все по порядку, что происходило в тот день.
— Всё? — Саша неуверенно посмотрел на Меньшикова, тот ждал без улыбок, серьезно.
— Я встал… выпил воды, потом оделся, пошел на пробежку, я по утрам бегаю, а четыре дня в неделю в зале с тренером занимаюсь… — он осекся, понимая, как сейчас звучат его слова. С тренером он занимается… Да его 15 минут назад вместо половой тряпки могли использовать.
— Потом в душ, потом завтрак… С Бинхом поговорили, он мне все сценарий предлагал прочитать, я не хотел, там глупость какая-то про инопланетян. А я типа Землю спасаю…
Меньшиков неопределенно хмыкнул, потер подбородок, прикрыв губы, ладонью, но промолчал.
— Потом… Говорил с ребятами из OCEAN JET.
Это музыкальная группа, мы с ними в проекте моем работаем. «Заново родиться». Вы видели?
— Видел. Продолжай.
Саше ужасно хотелось спросить, что думает Олег Евгеньевич о его стихах, но было неловко.
— Потом репетиция…
— На репетиции ничего необычного не было? Может, незнакомые люди в театре? Кто-то подошел за автографом?
Саша улыбнулся:
— Олег Евгеньевич, у нас же не армия, а свободная творческая обстановка… Я когда этот проект придумывал, хотел чтобы было легко, чтобы люди просто приходили, смотрели, общались, я и снимать разрешаю. Кто хочет, смотрит в холле, на полу, кто-то в зале…
— То есть полный и бесконтрольный бардак. — резюмировал Меньшиков. — Что было после репетиции?
— Ничего… Я отдохнул немного, потом спектакль. Вечером с ребятами хотел перекусить, но вы позвонили, и я побежал… пошел. Пошел к машине, и столкнулся с Кристиной.
— Она у машины стояла?
— Нет. Окликнула меня, когда садился. Предложила встретиться, я еще удивился, почему в гостинице… Но не задумывался. Она…
Саша замолчал, вспоминая. Тогда, спешащий на встречу, он вообще не обратил внимание на многие странности.
— Знаете, Олег Евгеньевич… Я сейчас подумал… Кристина подошла не со спины, не со стороны бульвара, где метро, как я решил сначала…
Саша вскочил, походил по комнате…
— Вот так я стоял… вот так моя машина… — он ткнул в диван… — за спиной выход из переулка и метро… Но Крис подошла справа… а там только скверик, фонтан… лавочки… Это что же получается…
— И что получается? — Меньшиков ободряюще кивнул, словно Саша пытался решить сложную задачу и уже подобрался к ответу.
— Она меня ждала? Специально?
— Возможно. Продолжай.
Саша кивнул, теперь он даже глаза прикрыл, пытаясь вспомнить все-все, как была одета Крис, жесты, походку, выражение лица, интонации… Меньшиков сосредоточенно слушал.
А на прощание она тебя обняла? Сама?
— Да… Я думал она уже переняла у французов, знаете, они целуют в обе щеки… Точнее, не целуют, а вид делают… Мне не нравится, странно это. Но Крис просто обняла и все. Повернулась и ушла быстро.
— Понятно… — Меньшиков задумчиво выстукивал по подлокотнику какой-то маршевый мотивчик.
— Знаете, Олег Евгеньевич, я подумал… Вот если бы я ставил мизансцену, то объятие было бы логичным при встрече. Все-таки не виделись сколько времени… А при расставании как-то непонятно. Мы же договорились, что встретимся скоро…
Меньшиков кивнул.
— После разговора с Кристиной ты куда-то заходил? С кем-то говорил?
— Нет, я сразу к вам. А потом…- Саша помялся, признаваться, что бродил несколько часов под дождем, как сопливая школьница, не хотелось, — погулял немного. Потом в отель… Там её нашел… Потом в полицию. И домой. Собрал вещи, в аэропорт. Вот и все.
— Дома переоделся?
— Что? — не понял Саша, — пиджак снял… он промок весь и все… А какое это имеет значение.
И вдруг он понял:
— Вы думаете, что Кристина мне что-то положила в карман, да? Когда обнимала? А потом звонила и хотела встретиться, чтобы забрать, но я не понимаю, зачем? Ей это зачем? Во что вы её впутали?!
Меньшиков уже набирал кому-то сообщение на айфоне, глянул на Сашу мельком, встал.
— Ты опять драматизируешь. Я не знаю всех деталей, но уверяю тебя, ни во что мы бы эту девочку впутывать не стали. Дилетанты в серьезных делах никому не нужны. Ложись спать, Саша. Помнишь еще, как в Союзе говорят? Утро вечера мудренее.
Они стояли рядом, даже, кажется, за руки держались: Кристина и белоглазый мужчина, после смерти им нечего было делить, они были на одной стороне. Белоглазый все трогал уже посиневшими пальцами красное пятно на груди, а Кристина удивленно моргала оставшимся глазом. Посмотрела на Сашу, попыталась что-то сказать и только засипела, в разрезанном горле что-то булькнуло. Медленно тягуче вздулись кровавые пузыри. Кристина с почти комичным удивлением посмотрела на своего мертвого товарища, совсем как живая. Тот отмалчиваться не стал:
— Мы из-за тебя умерли.
Саша хотел сказать, что он не хотел, но только обреченно кивнул.
Мертвая Кристина снова открыла рот, просипела что-то, указывая на Сашу пальцем с содранными ногтями.
— Отдай, слышишь. Отдай, что взял.
Саша замотал головой, отползая, путаясь в тяжелом одеяле.
— Все из-за тебя, — убитый им мужчина подошел ближе.
— Я не хотел… — отодвигаться было некуда, он уже вжимался в стенку, а они стояли и смотрели на него бесстрастными глазами, в которых отражался свет уличных фонарей.
— Уходите! Уходите, слышите! Уходи!
Кристина грустно кивнула, повернулась, чтобы уйти, но затем снова шагнула к кровати, стала нагибаться, ближе и ближе…
«Она хочет меня поцеловать. Как всегда раньше делала. Когда еще живая была»
Он представил что холодные, уже тронутые разложением губы сейчас коснутся его щеки, и взмолился, чувствуя, как по спине стекает холодный пот:
— Не надо, не трогай меня… Пожалуйста, пожалуйста, только не надо меня трогать, не надо!!!
— Саша! Проснись! — он забился, вырываясь наконец из сна. — Саша, все хорошо, это сон…
— Только не трогайте меня… — прошептал он вслед уже ушедшим мертвецам, теплые ладони, успокаивающе поглаживающие спину исчезли, и он, протестующе застонав, потянулся к Меньшикову.
— Мне кошмар приснился, Олег Евгеньевич, просто кошмар.
Меньшиков удержал Сашу за плечи, не позволяя приблизиться, совсем как недавно вечером, лицо у него застыло:
— Этот кошмар… он о прошлом?..
— Нет… Мне Кристина приснилась, и тот человек, в которого я выстрелил…- Саша снова потянулся к Меньшикову
— Олег Евгеньевич… Я все-все понимаю… Я не нужен со своими глупостями. Но сейчас, вот только сейчас останьтесь, пожалуйста. А потом я сам…
Он все еще бормотал, что он сам и что справится, просто сейчас темно… а его уже обнимали, окутывая теплом и заботой.
— Ничего ты не понимаешь, мальчик, — пальцы взъерошили волосы таким привычным, домашним жестом, что сердце заныло, и мир словно бы снова сдвинулся с неправильного неудобного, но привычного, стал правильным, но как в нем жить Саша не знал. Он попытался прижаться теснее, вжаться, вплавиться в мужчину, обнимающего его…
— Олег Евгеньевич… Ну почему все так… так сложно, — вырвалось у него. — Почему всё… так… вот так…
Он не мог подобрать правильные слова, чтобы объяснить, как он запутался в собственных желаниях, как устал разбираться в мешанине мыслей и чувств, как устал ощущать себя неправильным, глупым, брошенным, одиноким… Но нужные слова все не находились, и Саша в отчаянии ударил кулаком по крепкому плечу, потом еще раз…
— Почему, Олег Евгеньевич? Почему?!
Ответа он не ждал и потому удивился, когда над головой раздался тихий голос:
— Потому что однажды мне было очень плохо. Так плохо, что жить не хотелось. И потому что именно в этот момент один яркий и искренний мальчик раскрыл надо мной зонт и сказал, что все будет хорошо. И потому что я был слишком самонадеян и слеп, и вместо того, чтобы оберегать и нежить, приручать и не торопить, я вцепился зубами и не выпускал… Купить хотел, — Меньшиков говорил тихо, задумчиво, ласково укачивая Сашу.
Саша прикрыл глаза, наслаждаясь теплом в кольце крепких рук:
— Олег Евгеньевич… Я… Я скучал… очень… — признался он, — я и не думал, что буду… Знаете, думал вырвусь… И заживу счастливо. Забуду всё. Вас забуду. Но не смог… Это… ненормально совсем, да?
Меньшиков хмыкнул, поцеловал в переносицу:
— Саша… Мы год жили вместе. Более того, у нас, выражаясь научным языком, были крайне психологически сложные отношения. Было бы странно, заживи ты счастливо после такого.
Саша облегчённо угукнул, потерся носом о плечо:
— Вы не уйдете сейчас? Я… я не знаю, как мне дальше… Не смогу дальше…
Меньшиков ухватил за загривок, встряхнул легонько:
— Не глупи, Сашура. Всё ты можешь и сможешь. А сейчас поспи. Засыпай, мальчик.
Саша послушно закрыл глаза и провалился в мягкую, совсем уже не страшную темноту.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
9
)
Поделиться
08:20
Вкус свободы.
Бета и бессменный вдохновитель Inndiliya
Глава 1
Его окружала промозглая сырая серость, липнувшая рваными клочьями к коже. Саша огляделся, но в плотном непроницаемом тумане ничего не смог рассмотреть. Под ногами лужи, кроссовки вмиг промокли насквозь, он заозирался в панике и вдруг заметил далеко-далеко яркую вспышку, разрезавшую серую пелену. Саша пошел на свет, все быстрее и быстрее, не разбирая дороги, проваливаясь в лужи, спотыкаясь и падая. Вот сейчас… Совсем немного осталось… Кажется, еще чуть-чуть - и окажешься в ярком луче волшебного фонаря, и тогда, только тогда всё станет хорошо. Саша ускорил шаг, и внезапно почва под ногами, и без того зыбкая и неверная, запружинила, жадно хлюпнула, расступаясь, и он провалился в густую черную грязь сразу по щиколотки, в панике тут же рванулся вперед, туда, где сиял прекрасный свет, но болото не отпустило, держало крепко. Сыто чавкнув, пожирало его, безжалостно, неумолимо, а Саша продолжал тянуться вперед, всхлипывая от обиды и страха, не понимая, где ошибся, в чём просчитался, он рвался, пока не выбился из сил, ткнулся лицом во влажный колючий мох, не желая признать, что все кончено, лежал, собираясь с силами для нового бесполезного рывка.
«Что, мальчик, запутался совсем?» — на затылок легла ласковая ладонь, взъерошила волосы.
«Олег Евгеньевич? — прямо перед ним были носки начищенных форменных сапог. — А как вы стоите? Почему не проваливаетесь?»
Меньшиков строго посмотрел:
«Неправильный вопрос, Сашенька, — склонился над увязнувшим уже по грудь Сашей, достал из кармана белоснежный платок, аккуратно стер с лица грязные разводы, — Лучше спроси, почему ты тут завяз.»
«Почему? — волшебный чудесный луч вдруг стал совсем не интересен, ну фонарь и фонарь, Саша потянулся к ласковым рукам, потерся щекой о ладонь. — Почему я здесь?»
«Сам выбрал, — Меньшиков качнул головой, встал. — Забыл разве?»
«Олег Евгеньевич, — Саша тянулся следом, цепляясь руками за мох, — Подождите…»
Но высокая фигура в форме уже исчезала в тумане.
«Стойте! — Саша последний раз оглянулся на призрачный бледный огонек, и кинулся следом за Меньшиковым. — Подождите! Нет! Я должен спросить, слышите! Должен!»
Он и не понял на что налетел в тумане, ударился так, что дыхание перехватило…
— Саша? Саша, проснись!!! — на щеку легла маленькая прохладная ладошка, пахнущая ванилью. — Саша, у тебя кошмар опять.
Ирен, прелестная даже ранним утром без грамма макияжа, посмотрела укоризненно, понятно, почему: здоровый сон — основа красоты, но потом смягчилась:
— Нервничаешь перед премьерой?
Саша кивнул, садясь и выпутываясь из одеяла:
— Немного… Что мне снилось?
Ирен повела плечиком:
— Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю, но ты снова кричал что-то на русском. Звал кого-то. — он зевнула. — Это все нервы. Не переживай, милый, я буду любить тебя, как бы сегодня все не прошло.
На языке Ирен это было равносильно признанию в вечной и нерушимой любви. Саша чмокнул ее в атласное плечико:
— Я сварю кофе. Ты будешь?
На кухне он включил кофеварку и замер, глядя в окно, за которым постепенно посыпался самый прекрасный в мире город. Саша улыбнулся, вспоминая, каким он приехал в Париж, сколько было глупых и наивных мечтаний в голове.
И конечно же, все оказалось совсем не таким, как напредставлял себе Саша.
Не такой, как представлялась, оказалась столица любви — многолюдная, шумная, она встретила Сашу хмурым сереньким небом и моросящим занудным дождем. Но Саша был в восторге. И от равнодушных взглядов прохожих, и от назойливых продавцов сувениров, даже от невзрачного метро, так не похожего на московское.
Позже, конечно, Париж показал Саше и другую свою сторону: уютные тихие улочки, столики под красно-белыми тентами, запах блинчиков и кофе, разливающийся в утреннем воздухе. И прекрасные величественные площади, и неспешную Сену, и роскошь Лазурного берега. Но это позже.
Не такой, как он запомнил с детства, оказалась и мама. Она действительно была яркой и красивой, но в шумном веселом хороводе лиц, окружавших ее, едва ли отчетливо видела лицо потерянного и вновь обретенного сына. Саша ее не винил, потеряла она милого пятилетнего малютку, а обрела взрослого замкнутого молодого мужчину с патологической тягой к самостоятельности.
Но сына она несомненно любила. По-своему.
При первой встрече расплакалась, кинулась на шею, запричитала про дорогого мальчика, про долгожданную встречу, представила своим друзьям, насладилась ролью матери-спасительницы и… всё.
Когда слезы высохли, а восторги поутихли, выяснилось, что говорить им не о чем. Оставаясь наедине, оба испытывали неловкость: ей было неудобно делиться подробностями счастливой жизни после побега, а Саша скорее бы умер, чем рассказал бы ей хоть что-то о пережитом. Так что общение не заладилось, и мадам Бинх вздохнула с облегчением, когда Саша объявил, что жить будет один. Самостоятельно. Спасибо, что помогла с легальными документами.
От его первого жилья Бинх пришел в ужас и умолял Сашу поселиться у него, хотя бы на время, если уж тот не хочет брать деньги.
Прокуренная однушка в многоэтажке одного из рабочих кварталов на окраине, с тесными темными лестницами, неработающим лифтом и шумными соседями, считающими, что ночь - время не для сна, а для вечеринок.
Саша перепугался до ужаса, даже Бинху кинулся звонить, когда один из соседей высунувшись в окно и с полчаса орал про Свободу, Равенство, Братство, называл чиновников жирными свиньями и требовал их всех вешать на фонарях.
Всё ждал, что с минуты на минуту приедет наряд полиции и в наручниках выведут весь дом и его тоже, так и закончится новая свободная жизнь, не начавшись.
Бинх выслушал, предложил срочно встретиться, а когда взмыленный и поминутно оглядывающийся Саша рухнул за столик маленького уютного бистро, выложил перед ним на стол беруши.
— Лучшее средство борьбы с проблемными соседями, — и заржал, глядя, как непонимающе вытягивается сашино лицо. Потом объяснил, конечно, что за глупые выкрики здесь никого не сажают и все имеют право на свое мнение. Но Саша долго не верил и привыкал именно к тому что любой — от школьника до последнего клошара — может гордо заявить: «Это мое мнение. Живу, как хочу.»
Бинх ему в качестве терапии даже подборку Charlie Hebdo принес, потом усмехался все, вспоминая, с каким священным ужасом в глазах Саша его листал.
Привыкал Саша и к свободе нравов, впервые увидев целующихся мужчин, застыл на месте с раскрытым ртом, заоглядывался, чтобы проверить: видит ли еще кто-нибудь, или ему померещилось?
В общем-то Бинх уже объяснил ему то, о чем он, запуганный и стыдящийся себя самого в Союзе и спросить ни у кого не мог…
— Меньшиков твой — обычный гомосексуалист, мужчина предпочитающий мужчин, а не женщин. Может быть, и садист вдобавок.
— Он не делал мне больно, — возразил Саша, желая быть во всем честным, — он… подарки дарил и в постели… ну ты понимаешь…
— Понимаю, — обычно мягкие черты Бинха ожесточенно заострились, — Скажи, Саша, а кто тебе выбрал театр? Роль? Много ли у тебя было друзей? Часто ли ты их приглашал к себе? Кто решил, что ты уйдешь из театра и начнешь сниматься в кино?
Потом посмотрел на сжавшегося Сашу и смягчился:
— Садисты бывают разные, некоторым для того чтобы удовольствие получить необходимо полностью контролировать жизнь партнера, пусть и под видом самой нежной заботы. И путать эти вещи нормально… И испытывать привязанность к такому человеку тоже нормально, тут нечего стыдиться.
— Я не испытываю!
— Тут нечего стыдиться… Ты ведь часто его вспоминаешь?
— Я его вообще не вспоминаю, — процедил Саша и не соврал.
Он не вспоминал Меньшикова, потому что никогда не забывал.
Это и было самым страшным: не безденежье, не новый мир, в котором он был безъязыким чужаком, не потеря любимого дела, даже не ночные кошмары, от которых больше страдали его соседи. Саша и не помнил, что его так напугало, когда просыпался, хватая воздух пересохшими губами. Как-то раз один из парней из квартиры напротив предложил ему пару таблеток, Саша не понял, что к чему, вежливо сказал «Спасибо», пить, конечно, не стал, выбросил, а потом пожалел, когда в очередной раз подкатила у горлу жуткая неизбывная тоска по чему-то, чего Саша и сам не мог понять.
Первое время он жил с ощущением, что Олег Евгеньевич рядом. Любая самая незначительная мелочь словно переносила его обратно в Москву: щелчок зажигалки, мелькнувший в потоке машин ярко-красный блик.
По утрам он тянулся к призрачным ласковым ладоням, по вечерам ложился так, чтобы его удобнее было гладить по напряженной спине, по плечам. Просыпался и, тянувшись к теплому, сильному телу рядом, утыкался лицом в холодную облезлую стенку и рычал в отчаянии, вцепившись зубами в запястье.
Однажды, когда он еще работал официантом, увидел в кафе стройную мужскую фигуру в черной форме. Поднос с заказом грохнулся на пол, руки и ноги, голова, все в один миг онемело, он просто стоял и смотрел, как на шум поворачивается совсем не похожий на Меньшикова мужчина в черной куртке.
Тогда Саша просто вышел из кафе, не снимая форменного фартука и больше туда не вернулся.
Саша и сам не мог понять, боится он возможной встречи или ждёт её?
Больше всего его пугало непонимание природы этой тоски.
«Ты ненормальный! Чокнутый! Больной! Извращенец!» — с ненавистью шептал он своему бледному отражению по утрам.
Как-то однажды он спросил у матери, в очередной раз залетевшей в Париж яркой пташкой и готовящейся улететь, не скучает ли она по отцу? Ответом был полный брезгливого недоумения взгляд:
— Как можно скучать по тюремщику, Саша?! — увидела, как он побледнел и спешно поправилась, — Ох, прости, это был твой отец, милый… Но нет. Я нисколько не скучаю по нему.
— Я понимаю, — сдавленно проговорил он и завел разговор о другом, о том, что ей нравилось: новые проекты, путешествия, благотворительный аукцион…
Бинх несколько раз пытался завести разговор о том, как Саша жил свой последний год в Союзе, всегда особым предельно деликатным тоном, у него даже взгляд менялся, наполнялся таким сочувствием, что с души воротило.
И каждый раз Саша наотрез отказывался, так что разговора по душам не выходило, в конце-концов Бинх сдался и вместо доверительных бесед стал подсовывать визитки психотерапевтов.
— Это нормально, Саша! Сейчас даже у школьника любого есть свой психотерапевт. Только в Союзе люди продолжают эгоистично вываливать свои проблемы на головы близким, во всем остальном мире для этого есть специалисты.
Визитки Саша выбрасывал, просто продолжал жить, надеясь, что преследующий его призрак ослабеет, уйдет, даст дышать свободно.
Так оно и случилось со временем. В конце-концов навалилось слишком много проблем, требующих решения. Первая, от которой Саша успел отвыкнуть — безденежье. От помощи Бинха он отказался сразу и со злым ожесточенным упорством кинулся в новую реальность, не спрашивая ничьих советов.
«Саша! Кризис «Я сам» проходит у детей годам к четырем! Я же хочу просто помочь.»
Но Саша, стиснув зубы, упорно набивал собственные шишки: убогая квартира в криминальном районе, полулегальные подработки то официантом, то уборщиком.
«Саша! Давай я поговорю, с кем надо, устрою тебя в цирк, оплачу курсы.»
Саша только усмехался в ответ:
— Ну какие актёрские курсы? Мне теперь в театр путь заказан.
Бинх по наивности долго думал, что Саша боится трудностей: другая актерская школа, другой язык и только потом понял, что пугает совсем другое. Другой.
Как-то вечером, когда Саша отмывал полы в очередной забегаловке, а Бинх ждал его и на правах родственника и постоянного посетителя пил бесплатный кофе, он, устав от бесплодных разговоров, присвистнул:
— Ну ты и наглец, братец!
— Почему? — очередное упрямое пятно никак не хотело оттираться.
— То есть уверен, что выучишь язык как следует, начнешь на пробы ходить, станешь играть, потом интервью, фото и вуаля! Господин Меньшиков уже мчится в Париж, чтобы вернуть блудную овечку на место?
Саша сжал швабру крепче:
— Ты его не знаешь… Он… он может… Способен на такое…
— Говорю же, наглец! Да с чего ты взял, что получишь роль? Что станешь звездой такого масштаба, чьи фото печатают в мировой прессе? — Бинх усмехнулся, — Ты уж прости, Саша, но в Союзе все свои роли ты получил исключительно благодаря протекции господина Меньшикова.
Саша почувствовал, как заполыхали щеки, уши… Словно ведро с грязной водой вдруг само взлетело и опрокинулось ему на голову.
— Я хороший актер, — процедил он.
Бинх залился смехом:
— Такой хороший, что решил всю жизнь играть одну выдающуюся роль? И называется она «Кушать подано!»
Саша молча налег на швабру, только желваки по щекам заходили, а Бинх, довольно улыбаясь, долил себе кофе.
Этим вечером сон никак не приходил, Саша долго вертелся с боку на бок, не мог заснуть, вспомнилось вдруг:
«Такого щенка как ты к Ермоловке и на пушечный выстрел без протекции не подпустят. И роли просто так не раздают никому.»
«Вот значит как, Олег Евгеньевич! Думаете, что все только благодаря Вам! Ну ладно… Я докажу…
На учебу он набросился с тем же упорным злым остервенением, все будто заново: дикция, пластика, умение ходить, танцевать, падать…
Больше всего мешал, конечно, акцент, с которым Саша боролся, как с самым злейшим врагом, так что и тот в конце-концов начал сдаваться.
Прорывной ролью, после которой Саша проснулся знаменитым, он был обязан французскому режиссеру, умело балансирующему на грани арт-хауса и кассового кино.
Мэтр решил снять фильм в стилистике черно-белого немого кино, и уж тут акцент был неважен. Когда Саша узнал о кастинге, он сразу понял: это его роль, его фильм… На пробах посмотрев на подпирающих стенки претендентов только усмехнулся — зря время теряют. Бинх удивлялся Сашиной уверенности, а тот лишь плечами пожимал.
Это шанс доказать, чего он стоит, и этот шанс он из зубов не выпустит.
После премьеры о молодом даровании заговорил сначала Париж, потом Франция. Слава обрушилась с тяжестью наковальни и, будь он менее закален, расплющила бы в лепешку.
Но Саша твердо усвоил несколько главных уроков: бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и ни одна побрякушка в мире не стоит свободы. Так что по сути жизнь его мало переменилась: он просто сменил квартиру на более просторную в респектабельном пригороде, и продолжил методично и упорно идти к своей цели.
На первой серьезной фотосессии фотограф умолял:
— Саша! Дайте мне вашу фирменную улыбку! Я хочу чтобы у читательниц трусики намокли!
Его снимали в интерьерах люкса, но Саше никак не удавалось расслабиться и поймать нужное настроение, наконец во время перерыва он стянул дорогой пиджак, расслабил узел галстука и рухнул на кровать, прикрыл глаза — и тут же раздался восторженный вопль:
— Да вот же оно! Не улыбайся теперь! Только не улыбайся!
Фотограф непрерывно щелкал, кивал и бормотал себе под нос одобрительное:
— Да! Так! Покажи мне еще…
А когда просмотрел отснятое, удивился:
— Кого ты сейчас видел, Саша? Так смотрят на злейшего врага… А иногда на бросившую девушку, ну, знаешь, этот взгляд: ты еще поймешь, кого потеряла, стерва!
Саша ответил предельно честно:
— Никаких девушек, только работа.
Бинх потом только языком восторженно цокал, глядя на стильные черно-белые фото.
— Знаешь, у тебя на них вид как у чертовски дорогой куртизанки после тяжелой ночи.
Напоролся на колючий сашин взгляд и поторопился оправдаться:
— Да я же в хорошем смысле. — А потом задумчиво добавил, — Если бы… Только если бы… я увидел свою бывшую в таком вот виде… знаешь, эдакая томная усталость как после хорошего секса… я бы все локти себе искусал.
Саша натянуто улыбнулся:
— Можешь считать, что фотограф отымел меня как следует, так что все сходится.
И усмехнулся зло каким-то своим мыслям:
— А знаешь, пусть он все время меня фотографирует.
Потом был удачно выстреливший сериал, роли в театре.
С известностью, ролями и деньгами неожиданно появилась проблема: Саша категорически отказывался от услуг актерских агентств всех калибров и мастей, но времени самому отвечать на все звонки, договариваться о встречах категорически не хватало.
— Саша! Ты понимаешь, что восходящей звезде стыдно самому договариваться о гонораре! Ты человек искусства, о презренном металле пусть другие думают! — возмущался Бинх, не понимающий сашиной тяги к самостоятельности.
— Вот ты и договаривайся! — не выдержал как-то Саша, пытающийся разобраться в ворохе присланных предложений и приглашений.
Так Бинх и стал сашиным агентом, секретарем, шофером и всем остальным.
Саша был рад, Бинх, с энтузиазмом взявшийся за сашину карьеру, тоже.
И всё у него складывалось прекрасно, только иногда накатывала черная, выворачивающая душу тоска. Если вдруг прижимало, что ни вдохнуть ни выдохнуть, Саша отключал телефон, сжимался в дрожащий комок на постели, вгрызался зубами в запястье и, зажмурившись, просто пережидал, пока приступ не пойдет. Он уже по опыту знал, что после пика, когда хочется упасть на колени и волком выть, станет легче. Стисни зубы, помычи немного — и отпустит. До следующего раза…
Ну, а сейчас у него и вовсе все прекрасно. Сегодня долгожданная премьера, целиком — от начала и до конца, от первого до последнего слова его спектакля. «Заново родиться»
Сейчас он выпьет кофе, потом в душ, и жизнь снова станет почти прекрасной, сбывшейся мечтой.
Он посмотрел на свое отражение в окне:
«Ну что тебе надо еще, дураку? Чего не хватает?»
Саша честно не знал ответа на свой вопрос. Ну вот все же есть, всего о чем мечтал, всего добился. И сам! Сам! И слава есть, не чета актеришке из старого московского театра, и роли, и девушка в постели — красавица, а уж деньжищ таких никто в Союзе и не видывал… Так чего не хватает?
Его отражение смотрело тоскливым загнанным взглядом, но ничего не говорило.
Глава 2
Зал еще бесновался, гремел криками «Браво», «Бис», на сцену летели букеты, но он не взял ни один из них, раскланялся без улыбки, прижав ладонь к сердцу, и ушел со сцены.
К этому привыкли, уже не осуждали за высокомерие, гений, как никак, таким многое прощается. По дороге в гримерную никого — это отдельно оговорено в контракте, в гримерной приглушенный свет, мягкий замшевый диван и огромный в полстены аквариум — как уж там Бинх договаривался об этом в райдере, он не знал и знать не хотел. Сейчас хотелось одного: рухнуть на диван, сжаться в комок и лежать, не шевелясь, но он себя пересилил, расстелил на полу коврик, вытянулся в позе трупа, тщательно контролируя дыхание. Вдооох-выдох, вдоох-выдох…
«Заново родиться». Его детище. Выстраданное, вырванное даже не из сердца, а из самой сашиной сути выскобленное с кровью и мясом. История погибшей, поруганной любви-страсти. Каждый раз, когда он кричал со сцены в зал свои стихи, был уверен: вот еще немного, и кровь хлынет горлом. Или его стошнит ненавистью, вязкой и чёрной, как нефть.
Постепенно дыхание пришло в норму, сердце перестало бешено рваться из груди,
через 15 минут он перебрался на диванчик, запрокинул голову, уставясь в потолок и наслаждаясь ощущением усталости после хорошо сделанной работы. Хотя чего уж там скромничать? Отлично сделанной.
Когда он только начал воплощать свою идею, отношение окружающих варьировалось от снисходительного подбадривания до откровенного неверия.
— Саша, это глупо! Ты уверен, что режиссура тебе по плечу?
— Месье, вы уверены, что хотите все свои средства вложить в новое предприятие?
— Милый… Твои стихи… Как бы это сказать, слишком уж своеобразные… Не все поймут.
— Моноспектакль? Это кому-то будет интересно?
— Ты что не знаешь, что такого щенка, как ты, без протекции никуда не возьмут.
Саша сделал еще один вдох:
— Вы ошиблись… вы во всём ошиблись.
С тихим деликатным открылась дверь.
— Всё хочу спросить, ты с секундомером у гримерки дежуришь? — не надо было даже голову поворачивать, только его агенту можно было входить после спектакля и то не сразу.
Бинх придержал дверь, не давая ей захлопнуться, он сиял от радости.
— Ты слышишь эти овации? Весь мир у твоих ног сегодня! Ты звезда!
— Ясно. А можно звезде съесть гамбургер и выйти через служебный вход?
Бинх закатил глаза, поморщился:
— Можно вывезти актёра из Союза, но Союз из актёра — никогда! Что за неуместная скромность? Это твой вечер, наслаждайся!
И увидев, что Саша собирается спорить, продолжил строго:
— У тебя сегодня приём в честь премьеры, интервью. И не вздумай сбежать, иначе… К тому же на приему будут твои соотечественники.
- Кто? - Саша почувствовал, как сердце снова бешено застучало в груди.
- В зале было несколько русских, - Бинх налил ему стакан воды, - я не стал говорить перед спектаклем, знал, что ты распсихуешься.
- Кто?.. Кто это был? - Саша отставил стакан, не выпив и глотка.
- Да не знаю я! Какая-то туристическая группа.
В дверь постучали, и Бинх только глаза раздражённо закатил, когда Саша, побелев, подскочил на месте.
— Простите, месье, примите заказ, пожалуйста.
У входа в гримерку два паренька еле удерживали огромный букет, прямо-таки с ног сбивающий кричащей показной роскошью.
— Месье? Вам от почитателя вашего таланта.
Бинх посторонился, позволяя внести пафосный куст в гримерную, сразу тяжело и душно запахло розами и чем-то еще назойливым, привязчивым.
— Ого! Вот это подарочек! — Бинх сунул курьером чаевые, — Интересно…
— Что там интересного?
— Подарок либо безвкусный, либо… — Бинх наклонился, приподнял несколько склонившихся тяжелых бутонов; толстые стебли опоясывала цепь из массивных звеньев.
— Погоди-ка… сейчас, ты посмотри! — в его пальцах медленно и тяжело покачивалась тяжелая короткая золотая цепь. В толстых звеньях хищно сверкнуло несколько камней.
Бинх удивлённо присвистнул:
— У тебя оригинальные поклонники, Саша… подарить такое украшение… Тут и карточка прилагается.
На прямоугольном глянцево-белом картоне строгими острыми буквами было написано:"Ошейник - всего лишь символ. Настоящее рабство гнездится рождается и гнездится в недрах черепа. В моих силах вернуть тебе лишь символ."
— Это не украшение, — карточка упала на ковер. Саша встал, подошел, словно загипнотизированный матовым золотым блеском, провел пальцами по холодному гладкому металлу. — Не украшение…
Он взял цепь в руки, приложил его к шее, повернувшись к зеркалу, посмотрел, как плотно прилегают к коже массивные звенья.
— Это ошейник, — Саша смотрел на свое отражение и чувствовал, как его постепенно заполняет жуткое обреченное спокойствие. А вот страха совсем не было, наоборот, даже легче стало. Ну вот все и разрешится. Ждал, боялся... А сегодня все так или иначе закончится.
— Дай сюда! — Бинх резким раздраженным движением вырвал цепь, вышвырнул в коридор, от души хлопнув дверью. — Что за параноидальные фантазии? Какой ошейник?
— Это… не просто так, — Саша, отвернувшись к зеркалу, методично снимал грим с лица. — Это они.
— Они? — язвительно поинтересовался Бинх. — Не уточнишь? Инопланетяне? Или просто долбанутая фанатка?
Не дождавшись ответа, выругался:
— Ты сумасшедший, как мартовский заяц! И тебе необходим отдых!
На прием Саша пришел окруженный все тем же ледяным куполом спокойствия. Бинх, уже раскаивающийся в проявленной инициативе, отговаривал:
— Знаешь, а может махнем куда-нибудь? Пляж, море? На Антиб, а?
Саша даже не отвечал.
«Интересно, — думал он с холодной отстраненностью, — кто из них? Усатый? Или… он сам?»
На просторной террасе с выходом в сад на набережной Сены его встретили овациями, сияющая Ирен подхватила под руку, прижалась, замурлыкала довольно:
— Только разговоров, что о тебе! — она горделиво вскинула голову, — Ты бы слышал. Тут и новый Лоуренс, и возрождение театра. Это успех, Саша!
Он привычным движением обнял ее за плечи, пошел рядом, внимательно осматривая колышущееся вокруг море из драгоценностей, обнажённых плеч, развевающихся в тщательно уложенном беспорядке причесок. Кто-то представился, кто-то сунул визитку, кто-то пожал руку… Лица у всех одинаковые, гладкие, как у манекенов…
-…а я, признаться, ожидала увидеть чуть ли не мужика в валенках, но этот русский…
— Что? — Саша наконец обратив внимание на Ирен, — Какой русский?
— Ты меня не слушаешь, — надула она губки, — теперь ничего не скажу!
— Ирен! — Саша сжал руку девушки, и она ойкнула от удивления и боли.
— Прости… — он виновато улыбнулся, поцеловал пахнущие духами пальцы, — не отошел еще после спектакля.
— Тебе сегодня все можно, ты звезда. Этот русский, сопровождающий группу из Союза, знаешь, все ждали такого сурового неотесанного мужика, а приехал… — она выразительно закатила глаза, — Если у них там все такие, понятно, для чего железный занавес. Генофонд берегут. Мне Элен сказала, что у нее трусики можно было выжимать, а он просто поздоровался!
— А группа из Союза тоже здесь?
— А как же! — она презрительно фыркнула, — скупают втихушку запрещенное видео! Мне Элен рассказала. Представляешь, в Союзе до сих пор жесткая цензура, так они и половины последних новинок не видели.
— Представляю.
— Интересно, а если шепнуть этому красавцу-надсмотрщику, что…
— Не вздумай! — теперь он сжал ее руку намеренно сильно. — Ты даже не понимаешь, о чем говоришь!
По лицу Ирен пробежала гневная гримаса, но она мгновенно взяла себя в руки, безмятежно улыбнулась, только глаза сверкнули зло:
— Ты просто невозможен сегодня! Поговорим, когда придешь в себя!
Кокетливо улыбнулась и отошла, покачивая бедрами. В другой день Саша кинулся бы вслед с извинениями, но сейчас он продолжил осматривать залы один за другим. Потом вышел в сад. Уже стемнело, по дорожкам, подсвеченным гирляндами и фонариками, гуляли компании и парочки, кто-то позировал, кто-то давал интервью, хватало и тех, кто уже здорово набрался бесплатного шампанского и далеко не бесплатной, но вовсю продающейся наркоты.
Саша пошел по дорожке, и тут его сердце замедлилось, а потом забилось все быстрее и быстрее… В этом не было ничего рационального, сплошные инстинкты… вот сейчас… прямо сейчас… Он прошел еще немного…
В укромном уголке сада собралась компания из шести или семи человек, все они расположились полукругом и завороженно смотрели на высокого мужчину. Он стоял спиной к Саше, стройный брюнет в строгом черном пиджаке, что-то рассказывал, изящно жестикулируя одной рукой. Лица Саша не видел. Мужчина обнимал хрупкую блондинку, его пальцы по-хозяйски уверенно ласкали ее обнаженную спину, а она потягивалась, выгибалась томно, по-кошачьи и тоненько смеялась. Вот она подняла руку, пальчиками пригладила коротко подстриженные волосы на затылке мужчины, царапнула ноготками шею. Саша, подошедший совсем близко, увидел, как девушка наклонилась совсем близко к его уху, шепнула что-то.
Тот прервал свой рассказ на французском и ответил по-русски:
— Конечно… Как скажешь, дорогая, — поцеловал тонкие пальцы.
Одного звука этого голоса было достаточно чтобы купол спокойствия, под которым Саша прятался весь вечер, разлетелся мелкими острыми осколками. Он издал невнятный звук и остановился.
— Саша! — один из зачарованных слушателей отмер, приветливо махнул рукой, — Олег, позвольте вам представить. Наша молодая звезда! Из тех, кого скоро назовут национальным достоянием.
Время словно замедлилось, одно сплошное слоу-мо, даже звуки стали трудноразличимыми, неразборчивыми. Меньшиков поворачивался медленно, несколько секунд, или минут, или часов… Саша и забыл, какой он красивый, как он разглядел это только в самый последний день, и сейчас эта красота ударила наотмашь. Будто и не было последних трёх лет. Тонкое породистое лицо, прямые черные брови, пряди спадающих на лоб волос. А вот взгляд изменился, никогда раньше Меньшиков не смотрел на Сашу так равнодушно, с холодным вежливым интересом:
— Видел ваш спектакль. Небесталанно, молодой человек.
Саше словно горло перетянуло колючей проволокой:
— Рад что вы оценили, — прохрипел он.
— Звезда, значит?
— Да! Взлетел как комета, и это всего за три года! Вы не поверите!
— Ну почему же, — протянул Меньшиков, — поверю. Я, знаете ли, и не такие взлеты видывал. — он помолчал, — И падения.
Саша все пытался придумать, что ему сказать, что-то язвительное, злое… что-то, из-за чего с лица Меньшикова слетит это выражение скучающего пренебрежения. Но он только стоял и смотрел, как блондинка что-то шепчет на ухо, облизывая губы острым розовым язычком, а Меньшиков, улыбаясь, прижимает ее к себе.
— Ну все господа, ваш вечер был бесподобен, а теперь вынужден откланяться. Дела.
Кто-то хохотнул, и Меньшиков добавил:
— И удовольствия.
И он пошел к выходу, продолжая прижимать к себе льнущую блондинку.
Сашу он просто обошел, как обошел бы фонарный столб.
Иногда Саша представлял их с Меньшиковым встречу, что он скажет, что сделает, как повернется и гордо уйдет, иногда видел эти встречи в кошмарах, подробности которых не запоминал, но они всегда оставляли после себя ощущение липкого ужаса, а иногда после таких снов подушка была мокрой, хотя он и не помнил, как и почему плакал.
Но ни в его дурных залихватских фантазиях, ни в кошмарах не было такого, чтобы от него просто уходили… равнодушно, безразлично…
Когда Меньшиков ушел, а компания отправилась пить еще куда-то, а Саша пошел к своей машине, с минуту он просто стоял рядом, не зная, куда ехать и что вообще делать дальше, потом сел за руль, изо всех сил хлопнув дверью. Внутри закипало что-то злое, требовавшее выхода сейчас, немедленно.
К дому он подъехал далеко заполночь, чудом успев притормозить, вывалился из машины, посмотрел на зияющие на блестящих боках царапины, вмятину на крыле, разбитую фару. Попытался вспомнить, что произошло. Бесполезно: вроде сначала был прием, потом один клуб, потом другой, после которого дорога слилась в ослепляющую огнями ленту.
Что-то настойчиво заверещало, Саша огляделся, не сразу понял, что это телефон:
— Ты что творишь! В сети уже появился ролик с тобой в главной роли! Ты в порядке? Ты где? — надрывалась трубка. Мешала сосредоточиться. Саша все пытался понять про себя нечто важное, что объяснит наконец, что с ним не так, почему ему плохо в вечер величайшего триумфа.
Он отшвырнул трубку не глядя, в нем клокотало что-то, чему он не мог дать названия, душило, не давало дышать, мыслить. А он не мог понять, почему. Радоваться дураку надо, что нет до него ни Меньшикову, ни НКВД никакого дела.
— Никакого дела, — хрипло пробормотал он, — никакого дела. — Под ногой что-то глухо звякнуло, покатилось по тротуару: пустая смятая жестянка из-под колы.
Он смотрел на нее и в голове вдруг возникла простая и оскорбительная, как пощечина, мысль.
Его выбросили, как мусор. Использовали и вышвырнули. И нет Меньшикову дела ни до его страданий, ни до метаний, ни до ночных и дневных кошмаров.
— Сволочь! Ненавижу! — Саша взвыл, пнул дверцу машины, и еще раз, и еще, и еще… — перед глазами стояло скучающее красивое лицо.
-… ненавижу! — хотя бы тень вины, или страха, или… еще чего-нибудь… только не это равнодушие.
Тихий голосок внутри нашептывал, что оно и к лучшему! Сейчас можно спокойно вернуться к себе, выпить снотворного и заснуть, а потом пойдет старая жизнь, главное не высовываться сейчас, дров не наломать. И радоваться надо, что про тебя забыли.
«Заткнись, — Саша уже научился хорошо распознавать этот тихий трусоватый голосок, — Заткнись!»
У ярко освещенного входа в отель его встретил бой, вышколенный мальчишка и бровью не повел, увидев состояние сашиной машины, только вежливо спросил, не нужны ли услуги автосервиса. Саша отмахнулся, прошел внутрь, в холл, подошел к стойке. Девушки улыбнулись, потом узнали его и,растеряв профессиональную бесстрастную вежливость, разулыбались по-настоящему. Саша облокотился на стойку, понизив голос, смущенно признался, что жутко рассеян, вот и потерял визитку дорого друга и возможного партнера по будущему проекту. К чести отельных девушек сопротивлялись они долго, минут пять, потом назвали номер комнаты, в которой остановился привлекательный месье из Союза.
В лифте напускное спокойствие снова слетело, он нервно подпрыгивал на месте, переступал с ноги на ногу, сжимая кулаки, пролетел по коридору к нужному номеру и… замер с поднятой рукой. Постучать? Пнуть дверь?..
Так и стоял, таращился на дверь, рассматривал затейливую ручку с какими-то вензелями, латунную, а может медную табличку с номером… В голове ни единой мысли. Пусто…
И когда дверь внезапно распахнулась перед его лицом, Саша едва не вскрикнул от неожиданности, в животе похолодело, но это оказалась блондинка из сада, она удивленно посмотрела на Сашу, потом улыбнулась. С непонятно откуда взявшейся внимательностью Саша отметил и примятую прическу, и смазавшийся макияж, да и было в ее лице и движениях сытое успокоенное довольство. Злость с новой силой стукнула в виски.
— А вы, месье звезда, тоже к нашему русскому гостю? — пропела блондинка, улыбнулась игриво и проскользнув мимо Саши, легко зашагала к лифту. Еще и обернулась напоследок, подмигнула.
В огромном номере было тихо, Саша прошел в гостиную и остановился, будто на стену налетел: на стуле небрежно брошен пиджак, на столе пепельница, пачка сигарет… И в воздухе такой трудноуловимый аромат, сразу и не разберешь, чем пахнет, просто что-то до тянущей боли в груди знакомое.
Гостиная, как и во всех люксах, просторная и нежилая, безликая. Перед спальней постоял, толкнул дверь — пусто… Огромная кровать в беспорядке, покрывало сброшено на пол, и в воздухе явственно чувствуется тяжелый мускусный запах. Саша осмотрелся: возле кровати на полу валяется рубашка, на прикроватном столике зажигалка.
Знакомая картина. Он невесело усмехнулся. Декорации те же — актеры другие. Взял в руки зажигалку, крутанул колесико, выбивая огонек пламени — погасил.
На боку гравировка «От М.Н.С.» Надо же… А он и не замечал раньше.
— Это очень дорогой подарок от близкого человека. — Голос прозвучал за спиной совсем рядом, Саша сжал крепче зажигалку, не оборачиваясь. — А поскольку близкие люди, которым можно доверять, это большая редкость, сия вещица мне дорога. Положи её на место.
Вот теперь он обернулся.
Меньшиков стоял у кровати, волосы влажные, на обнажённых плечах полотенце, а взгляд… Он-то на Сашу и подействовал, как красная тряпка на быка — все то же холодное брезгливое безразличие. Он крепко-крепко сжал зажигалку, так что грани больно впились в ладонь:
— От дорогого человека, вот как?
— Что тебе нужно, Саша? Мой последний подарок не был достаточно красноречивым? В этой стране я не обладаю ни влиянием, ни полномочиями, так что ни с ролями, ни с карьерой не помогу… — он нарочито медленно осмотрел Сашу с головы до ног, — Но, как я понял, ты и без меня неплохо справился. За три года и такой взлет. Впрочем, стартовые площадки ты находить умеешь, в этой способности тебе не откажешь.
Это было уже слишком, Саша со странным, напоминающим рычание, звуком кинулся на Меньшикова, схватил одной рукой за горло, другой с силой толкнул в грудь, валя на кровать, придавил сверху:
— Как вы смеете? Вы! Вы! Как смеете мне такое говорить!
Выражение красивого лица не изменилось, не дрогнуло, и уж конечно, не появилось на нем и тени страха.
Саша наклонился ниже, прошептал, кричать не мог, горло стиснула невидимая жестокая рука:
— Как вы смеете! Вы меня использовали! Как… Как вещь какую-то… Как куклу, у которой ни чувств, ни мыслей, ни желаний! Вы мне… всю жизнь сломали!
Вот теперь в темных глазах что-то дрогнуло:
— Ты сам ко мне пришел, Саша! Не поздновато ли по утраченной невинности убиваться? — а потом сделал незаметное глазу движение и вывернулся и хватки.
— Вы же знаете, — давясь от ненависти и обиды сказал Саша, — я не мог не прийти! Знаете сами, что тогда со мной было бы!
— Ну, хватит, — Меньшиков встал, подошел к шкафу, на Сашу не смотрел, — эта твоя любовь к актерству переходит всякие границы. — Он сосредоточенно перебирал вешалки с абсолютно одинаковыми белыми рубашками, — Вернулся бы на исходную точку вот и все. Добивался бы успеха честно. Только ты ведь не захотел честно? Да, Сашенька?
Сорвал с вешалки рубашку, надел.
— Ты хотел всего и сразу! А потом и этого стало мало, верно? И ты свой последний спектакль разыграл!
Он перестал возиться с запонками, посмотрел на Сашу:
— И вот этого последнего спектакля я тебе не прощу.
Саша сполз на пол у самой кровати, происходило что-то странное, он никак не мог ухватить разбегающиеся мысли. Они словно читали каждый свою роль, но из разных пьес. Путаница. Театр абсурда!
— Олег Евгеньевич, — он заставил себя собраться, — Вы заставили меня… заставили стать вашим любовником! — впервые произнесенное слово осело на губах горечью. — Угрожали моим близким! Угрожали мне психбольницей. А теперь… теперь… — воздух вдруг стал слишком густым и не проходил в горло, Саша судорожно хватал губами, но вдохнуть никак не получалось. — Вы использовали… Как игрушку! А теперь… новую нашли, да? Не нужен больше? Наигрались?
Перед глазами потемнело, а в ушах раздался тихий тоненький писк, который становился все громче и пронзительнее…
«Я сейчас потеряю сознание.» — отрешенно подумал Саша.
Глава 3
— Саша! Саша, послушай. — Сквозь пронзительный писк пробился уверенный спокойный голос, — ну-ка посмотри на меня, мальчик.
Теплые твердые пальцы ухватили за подбородок, удержали, — Я хочу чтобы ты сделал для меня кое-что. Прямо сейчас.
Саша вяло мотнул головой, реагируя больше на тон, чем на сами слова.
— Я хочу, чтобы ты сделал три глубоких вдоха. Сейчас, Саша. Вместе со мной.
Он послушно сделал вдох, потом выдох, потом еще… и еще…
— Хороший мальчик, — его ласково погладили по щеке, — еще три вдоха со мной. Медленно.
Шум в ушах проходил, и темнота перед глазами рассеялась, можно было попытаться встать.
— Нет! Сиди. Сделай для меня еще кое-что. Ты ведь сделаешь?
Он только кивнул, потершись щекой о ладонь.
— Назови мне по порядку, какие фильмы получили Оскар за последние 15 лет. Не сомневаюсь, такой амбициозный мальчик должен знать их все.
Саша удивился, но переспрашивать не стал, если надо, значит надо. Подумал немного, припоминая:
— Красота по-американски. Гладиатор. Игры разума. Чикаго…
Меньшиков тихонько пренебрежительно хмыкнул, и Саша, встревожившись посмотрел на него, тот ободряюще улыбнулся:
— Умница. Дальше.
— Малышка на миллион.
К «Бёрдмену» Саша понял, что больше не задыхается, понял и то, что сидит на полу, прижавшись к плечу Олега Евгеньевича.
Он вздрогнул, напрягся, и Меньшиков тут же отодвинулся, а потом и вовсе встал, налил стакан минералки.
— Выпей. Тебе лучше?
Саша поднялся, ноги были ватными, в висках просыпалась тупая неотвязная боль, но это пустяки, можно перетерпеть. Поганее всего стало от осознания простого факта: он впервые за три года почувствовал себя спокойным и полностью умиротворенным, когда сидел на полу гостиничного номера, а Меньшиков гладил его по щеке и просил дышать.
Теперь, успокоившись, Саша остро осознал глупость и нелепость своего поступка. Ну и чего хотел добиться? Чтобы Меньшиков сказал «Прости, Саша, я виноват»? Зачем прибежал, вломился в номер, устроил безобразную бабскую какую-то истерику.
— Я ухожу, Олег Евгеньевич, — он аккуратно поставил стакан на столик. — Простите. Мне не следовало приходить.
— Сядь, — Меньшиков не шевельнулся, голоса не повысил, но Саша просто физически ощутил, как словно толкнуло к ближайшему креслу. Он встряхнулся, сбрасывая наваждение, заставил себя собраться. — Не сяду! Я уже сказал, что ухожу, и вы меня не заставите остаться. Сами сказали, что ни власти, ни влияния в этой стране у вас нет.
Меньшиков помолчал, потом вдруг улыбнулся и повторил:
— Саша, пожалуйста, присядь. Я хочу разобраться в произошедшем. И ты тоже хочешь, иначе не пришел бы сюда. Ко мне. Ты ведь за этим пришел, верно? — он пытливо всматривался в сашино лицо.
— Только за этим и пришел, — угрюмо подтвердил Саша.
— Тогда расскажи мне все от начала и до конца. Что за бред… — он торопливо поправился, когда Саша оскорбленно вскинул голову, — что за история с психлечебницей и твоими родными?
Саша садиться не стал, подошел к окну, за которым сиял полночный Париж, светилась огоньками Эйфелева башня. Рассказать… Как можно рассказать о самом страшном и унизительном, что с тобой было? О том, каким беспомощным он себя чувствовал, мелким, незначительным. Как испугался. Как расплакался, потеряв ошмётки достоинства и самоуважения.
— Эта машина ждала меня у театра… — начал он наконец, не узнавая собственный голос, сначала медленно, спотыкаясь о каждое слово, потом все быстрее и быстрее, память перенесла его в золотистый июньский вечер, и он говорил и говорил, и про то как улыбался усатый мужчина, как показал ему доносы, как кричал и бился в припадке парень в больничной одежде. Как ему приказали «не строить из себя целку» и про «смазливую мордашку», про крики мачехи, про собственную истерику в ванной, как хотел лицо себе порезать, как о самоубийстве думал, про всё, про всё, про всё…
Саша даже Бинху этого не рассказывал, стыдно было, и только сейчас осознал, как измучили его воспоминания, которые он нес в себе, как тяжелую гноящуюся рану, не зажившую до конца.
Когда слова закончились, он понял, что все-таки сидит в кресле, мерно покачиваясь из стороны в сторону, а Меньшиков стоит рядом на коленях, массируя его похолодевшие, дрожащие пальцы.
— Ну вот и всё, Сашенька, ты молодец, мой смелый мальчик.
— Мне снова дышать, Олег Евгеньевич? Или фильмы называть? — он рассмеялся коротким дребезжащим смешком. Лицо Меньшикова расплывалось, теряло четкость. Саша снова почувствовал себя ужасно уставшим, совсем обессилевшим.
Что ответил Меньшиков, он уже и не разобрал, просто услышал уверенные, успокаивающие интонации, сам потянулся к теплому, к надежному, прижался, закрывая глаза и проваливаясь в темноту.
Разбудил Сашу аромат кофе, не открывая глаз он завозился, потянулся за вкусным запахом. Над головой раздался тихий смешок:
— Проснулся? Вовремя.
Саша потянулся, мышцы ломило как после перенесенной болезни, но в голове прояснилось, он зевнул и открыл глаза. Номер был залит солнечным светом, на столике рядом стоял поднос с завтраком.
Конечно, надо было встать и уйти. Прямо сейчас уйти и не оглядываться, но после вчерашнего разговора в нем что-то изменилось, самую малость, но и от этого уже легче. Будто огромный смерзшийся грязный ком внутри начал таять и вышла со вчерашними слезами та мерзость, что прицепилась четыре года назад.
Так что вскакивать он не стал, взял чашку, с удовольствием отпил. Меньшиков сидел в низком кресле около стола, просматривал что-то на экране ноутбука. Время от времени тоже делал глоток из своей чашки.
«Наверное надо было послушать Бинха, — мысли текли неспешно лениво, — мне бы сейчас вскочить… чашку об пол и дверью напоследок хлопнуть погромче… А я не хочу. Вот так бы и сидел наверное, всю жизнь… Надо записаться все-таки…»
— Куда записаться, Сашенька? — спросил Меньшиков не отрываясь от работы. Оказывается, он опять заговорил вслух.
— К психиатру, — Саша сначала сказал, а потом аж поморщился он собственной глупости. Ну что он за посмешище, усмехнулся широко:
— Я к тому, Олег Евгеньевич, что мне бы сейчас чашку эту об пол. И уйти. И чтоб ненавидеть вас всю жизнь, верно? А я сижу, кофе пью…
Меньшиков смеяться не стал, посмотрел серьезно, потом встал, подошел к Саше, присел на край кровати:
— Ты не сумасшедший и не дурак, ты… смелый мальчик, на которого слишком много свалилось. И который пытается справиться со всем в одиночку.
Саша смущенно опустил глаза, подвинулся, и в ногу впилось что-то твердое: зажигалка, которую он взял вчера со стола, потом машинально сунул в карман да так и забыл.
— Это ваша. Подарок от дорогого друга, — протянул он Олегу Евгеньевичу зажигалку. Тот глянул, что там Саша ему отдает, и лицо его застыло. Саша увидел, как резко обозначились скулы, отвердел подбородок, уголок рта зло дернулся.
Саша невольно сжался, он и забыл, каким страшным может быть Меньшиков.
Меньшиков взял зажигалку, встал, держа ее в руке. Странное дело, Саше показалось, что он ее сейчас швырнет в распахнутое окно, такой яростью повеяло от напряженной фигуры.
— Олег Евгеньевич… — Меньшиков все-таки повернулся, медленно, словно с усилием.
— Саша… ты должен знать, Сашенька. — Меньшиков вдруг с силой растер лицо ладонью, потом снова сел перед Сашей на кровать. Близко. Лицом к лицу.
— Я не самый хороший человек, Саша, когда думаю об этом, то сам себе честно говорю, что человек я не самый хороший. Много я натворил. И на сделку с совестью частенько шел. И лес рубил так, что щепки летели. Понимаешь?
Саша молча кивнул, уж про лес и щепки он понимал очень хорошо.
— Но я никогда, слышишь? Никогда и ни за что не сделал бы с тобой ничего плохого. Только не с тобой. Моя работа может коснуться кого угодно, но не тебя. История с угрозами… — он замолчал, по лицу словно судорога от боли пробежала, — я даже не знал о ней. Я верил, что… что тебе так нужны роли, Саша. Что ты сам мне написал, сам попросил забрать.
— Я не писал, — тихо-тихо сказал Саша.
— Теперь знаю.
— Я не такой. Ради ролей я бы не стал…
— И это теперь знаю… Я ведь с ума сходил… Всё понять тебя не мог. Не складывалась никак картинка-то… Теперь вот сошлась…
— Олег Евгеньевич.
— Подожди, Саша. — Меньшиков крутанул привычным жестом колесико зажигалки — Я… я очень виноват перед тобой, мальчик… И понимаю, что такую вину искупить нельзя, потому и прощения не прошу. Но я очень виноват…
Он высек огонек — потушил. Потом вдруг посмотрел на зажигалку диким взглядом, грязно выругался и отшвырнул вещицу куда-то в угол комнаты.
— Олег Евгеньевич…
Меньшиков поднял на него воспаленный больной взгляд, встал.
— Мне сейчас надо уехать, поговорить с одним старым… знакомым. А ты отправляйся домой. Только прошу тебя не садиться за руль, я видел твою машину.
— Но… — Саша почувствовал себя растерянным совершенно, — мы ведь увидимся?
— Конечно. Я сам тебе позвоню.
— Мой номер…
Меньшиков улыбнулся:
— Я знаю твой номер, Саша.
Из отеля Саша вернулся на такси, в телефоне неуклонно росло количество пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, но не хотелось ни с кем говорить. После минутного утреннего затишья мысли и чувства опять были в беспорядке.
Итак, Меньшиков не имеет отношения к шантажу в машине, в это Саша поверил сразу и безоговорочно. Тогда получается, что? Поселил Сашу у себя, обеспечил место в театре, роли, дарил дорогие подарки?.. Нет, все не то! Саша помотал головой, отмахиваясь от неважного, несущественного. Не в ролях, не в подарках дело! В другом. В том, как Меньшиков смотрел на него, как притягивал к себе для поцелуя по утрам, как звал его «Сашенькой», как беспокоился, когда Саша заболел или когда задержался в вечер взрыва «Чайки». Это и было главным.
А как же все его страхи? Саша прикрыл глаза, вспоминая, чего он так боялся, почему все время чувствовал себя зверушкой на поводке…
И не смог вспомнить ни единого случая, когда Меньшиков, реальный, настоящий Меньшиков, его ударил, или прикрикнул на него, или принудил к чему-то…
Получается, он, Саша, был настолько испуган, что сам себя засадил в клетку длиной без малого в год?
Горло стиснуло, он всхлипнул, прижал ладони к сухим глазам. Как же так вышло…
Получается, выбор у него был всегда? Или не было?
«Я не самый хороший человек, Саша. Наверное, даже плохой», — прозвучало в голове.
«Не самый хороший, — согласился он. — Но вы и не чудовище, каким я вас рисовал, Олег Евгеньевич… Тогда кто же вы?»
Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не сразу понял, что в квартире не один.
— Ирен? — на полу в гостиной лежало её платье, у двери в спальню туфелька на высокой тонкой шпильке. — Ирен, ты дома? Прости, я не позвонил, встретил одного человека, он тоже из России…
Все еще продолжая объясняться, Саша вошел в спальню и замолчал на полуслове. Что говорить в подобных неловких ситуациях, он совершенно не представлял. Неловко было и молодому блондину, который показался Саше смутно знакомым, впрочем приглядываться к краснеющему и пытающемуся прикрыться подушкой человеку было неприличным, он и не стал. А вот Ирен неловко не было: она смотрела с вызовом, даже не пыталась потянуться за одеялом. Молчание затягивалось.
— Я… сварю кофе. Кто-нибудь будет?
Несчастный блондин глупо хихикнул, тут же с силой шлепнул себя по губам, запечатывая смех, и посмотрел вопросительно на Ирен.
— Я буду! — она продолжала смотреть на Сашу, готовая отразить любое нападение, но он просто повернулся и вышел на кухню.
Она подошла через пять минут, уже затянутая в узкие черные брючки и свитерок под горло, взяла чашку.
— А где твой… друг? — ответом были торопливые шаги в холле и хлопнувшая дверь. Какое-то время они пили кофе молча, потом Саша не выдержал:
— Зачем? То есть… Почему так? Здесь, куда я могу вернуться в любую минуту? Ты же не дурочка, Ирен?
Она невесело усмехнулась:
— Да именно поэтому! — увидела его непонимающий взгляд, с силой грохнула чашкой о стол. — Вот поэтому! Тебе же плевать, да, Саша? Почему ты не ударил меня?
— Я не бью женщин…
— Почему ты не ударил его? Почему не устроил сцену? Почему не орешь на меня?
— Я… не знаю… — вранье, он прекрасно знал ответ, и что самое паршивое, она тоже знала.
— Потому что тебе плевать! Ты… ты добрый, хороший, щедрый… Но ты никогда по-настоящему не был ни со мной, ни моим. Знаешь, сколько раз я просыпалась ночью и думала, что ты встал и ушел, а потом видела, как ты спишь рядом… Ты даже в такой момент не был со мной, ты всегда с кем-то другим… У тебя взгляд становится такой… Сразу понятно, что ты где-то в другом месте, с кем-то… Не со мной…
Она уже не злилась, глаза влажно блестели, голос прерывался.
— Я так не могу… Не могу бороться с каким-то чёртовым призраком!
— Ирен… — он притянул её, уже плачущую к себе, погладил по волосам, подрагивающим плечам. — Не плачь, только не плачь…
В его объятиях она постепенно успокоилась, потянулась за зеркальцем.
— Ты очень красивая, — сказал Саша честно, поцеловал её в щеку, пахнущую ванилью и вдруг подумал, что ему больше нравятся другие ароматы… Дымные, горьковатые… С ноткой железа и мускуса…
— Скотина! — щеку обожгла пощёчина. — Какой же ты сукин сын!
Прежде чем Меньшиков позвонил, прошло семь дней и за это время Саша успел известись сам и довести до белого каления окружающих, включая вечного оптимиста Бинха. Он не выпускал из рук телефон, каждые пять минут проверяя входящие, каждые десять — электронную почту, каждый час звонил консьержу, узнавал, не оставлял ли ему кто-нибудь сообщения. Всю неделю его швыряло от странной дурной эйфории к отвращению к самому себе. От нетерпеливого болезненного ожидания звонка, до панического страха, что не позвонит вовсе. А то он твердо обещал сам себе, что даже если позовут — не пойдет. Глупо это всё… И не нужно. Ни ему, ни Олегу Евгеньевичу не нужно.
Впрочем и работники сцены, и ребята из музыкальной группы, и партнеры по спектаклю отнеслись к Сашиной нервозности и рассеянности крайне снисходительно. Тут на руку сыграл уход Ирен, так что все вокруг были уверены, что Саша просто болезненно переживает их внезапный разрыв. Он никого не переубеждал в обратном, так было проще.
Один умница Бинх не поверил в историю о трагическом разрыве и каждый раз выразительно закатывал глаза, когда Сашу сочувственно хлопали по плечу и говорили что-то вроде:
— Держись, старик. Ну бывает…
Звонок раздался, когда Саша после спектакля приходил в себя, и успокоившееся было сердце заколотилось о ребра с такой силой, что он прижал ладонь к груди. Бинх, со вкусом рассказывающий, как прекрасно публика принимает новый спектакль, недоуменно нахмурился:
— Что такое? Кто звонит?
Саша невпопад кивнул, откашлялся и ответил на звонок:
— Слушаю?
— Ты можешь через час прийти в «Две мельницы»? Надолго не задержу, обещаю.
Саша ни на секунду не поверил, что Меньшиков выбрал для встречи его любимый ресторанчик случайно. В их общем московском прошлом он всегда знал, где и с кем Саша проводит время. Значит и сейчас он… что? Интересуется? Следит? Саша и сам не знал, что ему следует чувствовать: оскорбиться или испугаться? Погрузившись в размышления, нервничающий из-за предстоящей встречи, он едва не столкнулся на узком тротуаре с высокой стройной брюнеткой.
— Простите…
— Саша? Это же ты? Это ты! — лицо девушки прикрывали очки в массивной оправе, но узнал он ее мгновенно.
— Крис!
Она улыбнулась, как ему показалось, с облегчением:
— А я думала, ты не вспомнишь.
— Крис! Как же я рад тебя видеть! Сколько времени прошло?
— Почти четыре года, — она прижалась к нему, худенькая, легкая, — Но я за тобой следила! — она шутливо погрозила пальцем.
— Да… — он вспомнил один из их последних разговоров. Он все пытался доказать, какой замечательный у него новый знакомец, а она только головой недоверчиво качала. Кристина уже тогда все прекрасно понимала, чем подобные знакомства заканчиваются, но Сашу предупреждать не стала.
Кристина широко улыбалась, нервно переступая с ноги на ногу, словно породистая лошадь, которой не терпится сорваться с места.
— Кристин, у меня сейчас встреча важная. Я спешу, но позже мы можем прогуляться, покажу тебе Париж.
Она отрицательно покачала головой, оглянулась, потом снова повернулась к Саше:
— Я спешу… Саша, ты заходи ко мне в отель вечером. Хорошо?
— Если ты думаешь, что так удобнее… — удивился он, редко приезжие сидели в номере, предпочитая вместо этого прогулки по туристическим местам.
Кристина все так же широко улыбаясь порывисто обняла Сашу, прижалась всем телом, шепнула на ухо:
— Только обязательно приходи!
запись создана: 08.05.2019 в 10:50
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
23
)
Поделиться
четверг, 09 мая 2019
10:00
Эта картинка напоминает мне мой фанфик: один милаш пытается что-то такое сделать с другим милашом.
Сашенька+Олежек.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
09:57
Про адского племяша.
Я сегодня не пишу. Я сегодня слетела со всех диет, наелась и спала весь день. Была бы дома водка - нажралась.
В общем, дело было так. Сестра попросила сводить адского племяша на парад, потому что дома куча дел накопилась. Например, племяш оборвал шторы, надо постирать раз уж так удачно сошлось и повесить обратно. Ну ок. Мы пошли не на парад, а в парк, там сегодня очень людно. Сначала все по плану, воздушный шарик, качели-карусели, заигрывание со всеми встреченными девочками, требование купить пончик, потом хочу пить, потом хочу писить... А потом случается жопа.
Выходим из туалета: племяш с радостным воплем бежит вперед, не слушая окриков, и теряется в толпе. Причем я даже не сообразила, что он потерялся.. Потому что.. Ну как?.. Осознала, когда увидела, что мама, которая была с нами стоит и рыдает. А тут народ с парада повалил в парк и... Бля... Толпа народа, а племяш пропал. А ему и четырех нет.
Следующие пятнадцать, а может двадцать.. не знаю, минут, я носилась в толпе и молилась, мама звонила в полицию и рыдала.
А потом этот товарищ обнаружился на полянке с березками, с листовками, которые разбрасывал летавший над гуляниями вертолет, и он еще мне закатил скандал, потому что это МЫ куда-то ушли, а я еще и потеряла его шарик, пока круги нарезала.
Не будь вокруг столько народа - прикопала бы там же. Под березками.
Ну а закончилось все визитом в полицию, писали объяснительную.
Завтра его везут в театр на "Муху-цокотуху" Без меня. У меня нервы. Хотя он уже позвонил, пообещал, что больше так не будет, но я не верю. Тот еще товарищ!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
среда, 08 мая 2019
12:28
Работа... Суки... Родители.. Бля!!!!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
1
)
Поделиться
вторник, 07 мая 2019
11:02
Самая фантастическая из тварей))
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
суббота, 04 мая 2019
11:20
Третья часть
Вторая часть.
+1200
+500
+700
+897
Ну думаю, детально описанное изнасилование здесь никому не нужно, так что обойдемся без манямбы)
+ 858
запись создана: 21.04.2019 в 07:22
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
11
)
Поделиться
четверг, 02 мая 2019
11:09
Не пищу, не правлю. Выбилась из графика напрочь. Как стыдно!
Но зато сходила на Мстителей. Эх... Это действительно финал, ребята...
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
3
)
Поделиться
воскресенье, 28 апреля 2019
11:29
Про работушку!!!
Сегодня в два часа ночи звонок. звонит мама ученика. Я сначала решила трубку не брать, потом думаю: ну не совсем же люди отбитые, неужели случилось что-то? Случилось. Мама говорить не может, рыдает: мальчик не пришел домой. Пятый класс. В голове сразу самое плохое.
Так-то у нас край тихий, всё больше по пьяни жесть случается. Вот недавно: одна гражданка решила разбудить пьяного сожителя, дернула его за ногу, он её пнул, попал в лицо, выбил ей зубной протез. Протез попал в горло, она задохнулась. Ну вот что это?
Но страшные эпизоды тоже были. Несколько лет назад девочка пропала. Потом еще одна. Помню, как добровольцы по лесам ходили, искали тела.
В общем, я разговариваю с полицией, с кем мальчишка дружил, даю все телефоны, пишу детям, родителям, коллегам - все на ушах. Спать, естественно, уже не могу. Ну какой спать?
В четыре утра выясняется: этот товарищ остался ночевать у одноклассника!!! Завтра буду убивать обоих. Сначала обниму - потом убью.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
5
)
Поделиться
вторник, 23 апреля 2019
09:42
Ну... Не знаю.. Трейлер как-то ни о чём.. Или показалось?
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
4
)
Поделиться
09:38
Работушка любимая
Всё-таки не пойму я некоторых родителей. Вызываем в школу маму пятиклассницы, девица удивительно наглая для своих лет. На уроке буквально делает, что хочет, на любые замечания фыркает, закатывает глаза. К уроку готова через раз. Объясняем родительнице, как обстоят дела, причем особо нажимаем на то, что, во-первых, девица мешает остальным, во-вторых, девочка далеко не глупая, но весь потенциал обратиться в пшик, если не изменится отношение. И тут мама открывает рот и возмущается что ей: а) Никто не помогает воспитывать дочь! б) Она ждёт помощи от школы уже третий год. в) Как мы смеем её отчитывать г) Она свою дочь бить не будет, потому что она хорошая мать.
Мы зависаем, потом пытаемся объяснить, что мы не отчитываем, а информируем, бить ребенка не надо, с ним надо разговаривать
и в школе есть два психолога, обращайтесь.
Дальше совсем чудный диалог.
Мы: У нас очень хороший психолог, приходите к ней на беседу.
Мадам Мать: Я не знаю, когда он принимает!!!
Мы: Расписание на двери кабинета.
Мадам Мать: Там два психолога! Я не знаю, кому, куда и что!!!
Мы: Так откройте дверь и спросите.
Мадам Мать: Ну знаете!!! Елизово - город маленький, начнут потом всякое говорить...
Мы: Бля! Сука!!! Психолог не психиатр!
Мадам Мать: И вообще! Я занята! Я хорошая мать! Мне никто не помогает!!!
Вот не знаю, как к таким родителям относится. Что значит, ей никто не помогает воспитывать ребенка? А кто ей должен помогать? Трудовик?
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
суббота, 20 апреля 2019
23:41
Итак. Итоги. Вторая часть дописана. Она оочень грязная, это черновик, но я разобралась с сюжетом. 16.700 слов.
Третья часть начата. И я надеюсь, что на ней все и закончится!!!
Теперь правка, правка, правка.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
4
)
Поделиться
09:32
Зашла сегодня на ЛитРес, а там новая фишечка. Теперь можно прочитать не просто ознакомительный фрагмент, а черновик (!) текста.
ЧЕРНОВИК!!!! Так и написано, мол, автор написала уже пять страниц текста, можете ознакомится за денюжку.
Авторы охренели или ЛитРес??? Серьезно? Пять страниц текста с душераздирающим названием "Насильник" настукала и выкладывает?
Я не представляю, чтобы кто-то из серьезных (нормальных) авторов такое творил. Так и хочется сказать: Иди к нам на Фикбук, детка!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
Последние
1
…
40
…
60
…
80
…
82
83
84
85
86
…
100
…
120
…
134
Котейки и канарейки.
Джейн.О
МЕНЮ
Авторизация
Запомнить
Зарегистрироваться
Забыли пароль?
Записи
Календарь записей
Темы записей
40
книги
31
Сверхъестественное
30
сериал
14
Кино
11
Готэм
10
Ходячие
9
кино
8
Ниган
7
Александр Петров
7
Идиотическое
5
юмор
5
Думаю о всяком-разном..
5
Ниган/Карл
5
фандомная битва
4
дорамотерапия
4
Щит и Меч
4
жизнь-прекрасна!
4
Сериаломаниак
3
Петров
3
красавец мужчина
Все темы
Список заголовков
Главное меню
Все дневники
Главная страница
Каталог сообществ
Случайный дневник
@дневники: изнутри
Техподдержка
Статистика
Наверх
Главная
Случайный дневник
@дневники: изнутри
