Только голову запрокинь
бета Inndiliya
Описание: Меньшиков абьюзит Петрова в альтернативном советском будущем.5Первый и единственный раз Саша напился в хлам, пока ждал Меньшикова вечером. Сидел в своей комнате, смотрел на темнеющий за окном сад и представлял, что вот сейчас хлопнет дверь внизу, потом шаги по лестнице, легкий стук в дверь. Он всегда стучал прежде чем зайти. Короткий легкий перестук, не просьба, скорее предупреждение. Потом ужин, потом спальня. Липкая, сбившаяся простыня под спиной, боль в растянутых мышцах, настойчивые — не вывернешься — поцелуи, шепот:
— Саша, Сашенька. Мальчик… Скажи, тебе хорошо?
И собственные лживые ответы. Самое мерзкое, что не такие уж и лживые: старался Олег Евгеньевич, очень старался, чтоб ему и впрямь было хорошо, от этого и тошнило, от самого себя тошнило.
В доме для Саши все двери были открыты, даже в рабочий кабинет мог входить, единственное, что Олег запирал — это сейф с оружием и документами, которые приносил домой. Поймал как-то сашин взгляд, пожал плечами:
— Рабочая привычка, Сашенька.
В кабинете стояла бутылка заграничного виски, пил Меньшиков мало, но любил иногда вечером устроиться у камина, чтобы бокал в руке и Саша под боком.
С бокалами и камином заморачиваться не стал, взял бутылку из бара, в ней оставалось больше половины, начал пить прямо из горла большими глотками. Вкус был мерзкий, горло драло и жгло огнем, но Саша упрямо глотал. Меньшиков ему рассказывал про сорта, про выдержку, про послевкусие какое-то особое. Ничего из этого Саша не чувствовал. Закашлялся, из уголков рта пролилось, закапало на рубашку, в желудке словно костер запалили. Но зато в голове мысли, мельтешащие злым роем, кружились все медленнее, тяжелели, становились неповоротливыми. Саша сделал еще глоток, еще. Теперь пилось легче. Хотя он уже и не пил, больше проливал, бутылку было очень неудобно держать, горлышко скользкое, выворачивалось само из пальцев, как живое.
Саша хотел поставить бутылку на стол, но промахнулся, и она с печальным звоном упала, покатилась по паркету, оставляя за собой пахнущий алкоголем след.
Когда Меньшиков приехал, Саша дремал, свернувшись клубком возле стола.
— Олле-ег Евгенич… — осоловело моргнув, он попытался встать, но рухнул на пол. — Я сейчас, Олег Евгенич… и душ приму, и ноги раздвину, все как вы любите…
Он еще что-то говорил, спиртное, оказывается, хорошо развязывает язык, но две хлесткие пощечины прервали поток никому не нужной правды. Потом Меньшиков ухватил его за шиворот, отволок в ванную, нимало не заботясь, что воротник футболки впивается в шею, а локтями и коленями он пересчитал все косяки. Потом синяки и след на шее станут причиной переглядов и пересудов в театре.
Швырнул в ванную и выкрутил на полную кран с холодной водой. Саша взвыл, когда ледяные струи ударили в лицо, потом по всему телу, дернулся было, забился, пытаясь вырваться, но Меньшиков железной хваткой держал, беспощадно направляя воду в лицо, так что Саша захлебывался, хватал губами воздух, давился, кашлял. Закончилась экзекуция только когда Саша сдался: сжался в ванной, замолчал, даже не отворачивался, только дрожал, словно через него пропустили высоковольтный провод.
Тогда его вытащили из ванной, стянули мокрую одежду, завернули в халат, отнесли в спальню. Там Меньшиков его и оставил, просто развернулся и, не сказав ни слова, вышел. Позже пришла повариха, поставила около кровати поднос, на котором дымился чайник, наполнивший комнату ароматом лимона и имбиря, и накрытая белоснежной салфеткой тарелка. Зыркнула недружелюбно и ушла, красноречиво хлопнув дверью.
Саша к тому моменту протрезвел и так замерз, что плюнув на гордость, выпил весь восхитительно горячий чай и потом еще долго сидел, прижимая к себе сохранивший тепло пузатый чайник, согревая руки.
В тот вечер его больше никто не трогал, а утром, когда он спустился к завтраку, перед тарелкой лежала упаковка аспирина и стоял стакан воды. Меньшиков, подтянутый и свежий, просматривал новостную ленту, пил кофе, обращая на Сашу внимания не больше, чем на кота, пришедшего из сада за порцией подачки, словно ничего и не произошло накануне, и Саша уже начал думать, что его выходка останется безнаказанной. Он мрачно размазывал по тарелке овсянку, не ощущая ни малейшего желания ее попробовать.
— Как ты себя чувствуешь? — Голос холодный, бесстрастный. Меньшиков отложил планшет, но на Сашу не смотрел, поглаживал за ухом урчащего кота.
— Спасибо. Хорошо. — Саша напрягся, приготовившись к неприятному объяснению, но Меньшиков уже встал, отпихнул кота, пошел к двери. — Сегодня тебя в театр шофер отвезет и заберет тоже. Меня два дня не будет. Командировка.
— Понятно, — от накатившей радости так затряслись руки, что он отложил ложку. Два дня. Целых два дня свободы.
— И вот еще что… — Меньшиков так и стоял на пороге, не обернувшись, Саша видел только спину и узкую перетянутую кожаным форменным ремнем талию. — Пьяных истерик в своем доме я больше не потерплю. Позволишь себе подобное еще раз — отправишься по месту прописки.
И вышел. А Саша остался сидеть, не зная, что ему делать с предоставленной лазейкой. По месту прописки… Да кто бы знал, с какой радостью он вернулся на свой продавленный диван за шкафом, только вот долго ли он там пробудет. В памяти всплыла масляная улыбочка усача из машины, его слова:
— Мне надо, чтоб Олежа был доволен и счастлив, а иначе…
Воспоминания оказалось достаточно, чтобы Сашу подкинуло со стула, он выбежал в сад, помчался по дорожке: черный служебный автомобиль уже отъезжал, когда Саша выбежал из ворот, пробежал по инерции следом несколько метров. Не успел! Но автомобиль затормозил.
Меньшиков вышел, тонкие черные брови недоуменно приподняты.
— Олег Евгеньевич… Вы… Простите за вчерашнее. Просто роль не удается вот и психанул. Хотел расслабиться и не рассчитал. Даже не помню, что нес вчера. Глупости какие-то, да? Пить-то я не умею. — Саша тараторил с облегчением замечая, как в знакомом намеке на улыбку изгибаются губы.
— Ох, Сашура… — Меньшиков притянул его к себе, — поцеловал в макушку, — приеду и научу тебя пить. Умение полезное, а теперь завтракай, после тяжелого похмелья без завтрака нельзя.
И подтолкнул его обратно к калитке.
Саша так глубоко погрузился в воспоминания, что не заметил, как подъехали к театру.
— Ну давай, Сашура, ни пуха тебе, — Меньшиков опустил телефон, притянул Сашу к себе, для прощального поцелуя. — Я пришлю шофера вечером.
— Спасибо, Олег Евгеньевич, — Саша вымученно улыбнулся.
На него накатывало иногда, и жизнь виделась даже не в черном, в сером цвете: всё тускло, бесцветно, бессмысленно.
В такие дни он часто думал о том, что не лучше ли покончить со всем разом? Ну какая разница: куклой у Меньшикова, овощем в психлечебнице или трупом на дне Москва-реки? Удерживали две вещи: разговор с худруком о том, что у всех «свои четыре года», вот наиграется Меньшиков и отпустит, малодушно рассуждал Саша, мало ли свеженьких смазливых выпускается каждый год. И ненавидел сам себя, хотя знал уже, что многие ищут подобного покровительства и завидуют ему черной завистью.
Вторая причина, которая заставляла жить и не давала шагнуть с моста — театр. Саша постепенно входил в силу, оттачивал талант. Он уже научился делать из всего пережитого, прочувствованного топливо для своей роли, научился чувствовать поддержку и любовь зала, заряжаться от зрителей энергией.
Ну и, само собой, появились поклонники и поклонницы. Ждали у театра с букетами, подходили, отчаянно смущаясь, краснея, просили автограф на афише и сфотографироваться. Саша никогда не отказывал.
Не обходилось без досадных курьезов. Некоторые особо ярые встречали каждый выход Саши на сцену овациями, а однажды как-то ошикали Вику Исаеву, когда её Раневская холодно отказала Лопахину, боль от отказа которому Саша передавал так, что особо сочувствующие рыдали и ненавидели легкомысленную, витающую в облаках аристократку, проглядевшую и вишневый сад, и настоящую любовь.
Саша все букеты Вике отдал прямо на сцене, ещё и руку поцеловал, извиняясь, а истерические крики «браво», «бис» громче стали. Хорошо, что прекрасной понимающей партнершей Вика была не только на сцене, но и за кулисами, посмеялась да пальцем погрозила: ой, осторожней с поклонницами, Сашка! Не обещайте деве юной, как говорится. Саша тоже улыбался, но не без внутренней горечи. Какие уж тут юные девы, Вика, знала бы ты… А может и знала. Меньшиков своего особого отношения к Саше не скрывал.
В этот вечер он играл Гамлета, юного голубоглазого принца, стремительно лишающегося всех иллюзий и погибающего в схватке с несовершенством мира.
«Быть или не быть» Саша, как обычно, читал в гробовой тишине, изредка нарушаемой всхлипами чувствительных поклонников, для него этот монолог давно стал его личным выбором, который он делал каждый раз, когда целовал по утрам Меньшикова, приходил в театр, когда продолжал жить по чужим правилам и ждать, когда закончатся его личные «четыре года».
После поклона — сразу в гримерку, ему давным-давно выделили личную, знали, что первые полчаса не трогать, не беспокоить. Он упал на стул перед зеркалом, уткнулся лицом в скрещенные руки, заставляя дышать себя глубоко и ровно. Глубоко, ровно, размеренно. Это не он, Саша Петров, умер сейчас на сцене от предательски отравленной стали, не он потерял возлюбленную, отца, мать… Не он. С ним все в порядке. Он поднял голову и вздрогнул: в зеркале перед ним отражалось чужое бледное лицо.
— Вы еще кто? — он резко развернулся. Совсем молоденькая девушка с блестящими огромными глазами молитвенно сложила руки, затараторила.
— Простите… Простите… Вы самый лучший актер во всем Союзе! Вы просто самый лучший! Самый, я должна была вам сказать лично!
— Понятно, — Саша подавил раздражение. Поклонница. — Вам что, девушка? Автограф? Фото? Контрамарку? — он улыбнулся обаятельной, предназначенной для поклонников улыбкой. Но девушка продолжала смотреть на него, не отрываясь.
— Я не за контрамаркой, — она вроде бы даже обиделась, — и фотографии ваши у меня есть. Много. Я просто хотела, чтобы Вы знали: Вы — самый лучший! Я… Я для Вас…
Её голос срывался, он кусала губы, смотрела на Сашу с таким искренним восхищением, что он неожиданно для себя, обнял ее за плечи:
— Спасибо. Вот за эти слова — спасибо…
— Оксана, — подсказала она, мгновенно пунцовея.
— Спасибо, Оксана. А хотите, чаю выпьем? Тут кафе рядом совсем, знаете? «Чайка».
Ну конечно, она хотела. За чаем засиделись. Оксана оказалась веселой и бойкой на язык хохотушкой, особенно, когда разговорилась и переборола смущение. Ее замечания о спектакле, об актерах, режиссерских находках может и наивные, но прямые и без нотки фальши, были интересны.
— Да ты, я смотрю, театрал со стажем, — пошутил Саша, — в актрисы, наверное, собралась?
И с огромным облегчением услышал ответ:
— Нет, я в педагогическом, на последнем курсе. Буду русский язык, литературу в школе преподавать. Свой класс обязательно на ваш спектакль приведу. В рамках культурно-образовательной программы.
Контрамарку на спектакли Саша ей все-таки вручил, как Оксана ни отнекивалась.
Так появилась у него маленькая тайна. Личный и очень дорогой секрет.
С Оксаной они встречались не часто: пили чай, разговаривали о разном. Просто легкая дружеская болтовня, Саша, оказывается, и забыл, каково это — просто с кем-то разговаривать. С кем-то, кто не знает о тебе никаких грязных секретов, кто не считает, что ты слишком тепло устроился на своем месте. С кем-то, кто считает тебя просто хорошим человеком. Даже не хорошим — лучшим.
Он стал лучше понимать рассуждения о «голоде по красоте».
Он и сам когда-то смотрел на Меньшикова восторженными влюбленными глазами и считал его лучшим человеком во всём Союзе…
Однажды повезло, у Саши вдруг образовалось свободное время, хотя репетировать должны были допоздна, а потом еще и примерка, подгонка костюмов и сразу надо было посмотреть как с новыми костюмами грим будет смотреться. Он и Меньшикова предупредил, что задержится. Но новые костюмы до театра не доехали, так что примерку-подгонку перенесли на другой день, и Саша позвонил Оксане, спросил не хочет ли посидеть за чаем или прогуляться.
Вернулся уже затемно, умиротворенный, Оксана на него всегда так действовала, очищающе, что ли. Вот говорит с ней, и уже не кажется себе совсем пропащим, продажным, грязным.
Дом встретил непривычно тёмными окнами, это было странно, если Меньшиков задерживался, свет включала прислуга, она же разжигала камины: один в холле, другой в кабинете. Но холле было темно и тихо, Саша сделал несколько шагов к лестнице, гадая, что могло произойти:
— Хорошо провел время? — в кресле около камина шевельнулась темная фигура, сразу и не заметишь. Меньшиков сидел в большом кресле у незажжённого камина. — Как прошла примерка, Саша? — Голос был странный, сиплый, словно сорванный.
— Хорошо, — ответил на автомате, потом сбившись решил поправиться — То есть нет. В смысле, примерки не было.
— Вот как? — В пальцах измочаленная, но так и не прикуренная сигарета. Саша тут же подобрался внутренне, знал уже, что это означает: пустые глаза, ровный голос, сигареты достает одну за другой из пачки, но так и не курит… Случилось что-то? На работе проблемы?
— Ты долго сегодня.
— Я же предупреждал, что сегодня… — Саша осекся.
— Ах да… Примерка. Ну и как примерка, Сашенька? — от вкрадчивого ласкового тона похолодели пальцы.
— Олег Евгеньевич… — нужные правильные слова почему-то никак не находились. Саша сжал кулаки, да что за глупость! Он ничего не сделал, ни в чем не виноват, оправдываться ему не в чем. Только почему собственный голос кажется таким слабым, а объяснения неубедительными.
— Я жду, Саша.
— Примерку отменили, и я просто… просто задержался с одной знакомой. Ничего особенного, выпили чаю… Я не знал…
— Не знал? — темная фигура в кресле поднялась стремительно. Меньшиков с размаху ударил по выключателю. Саша зажмурился, свет больно резанул по глазам, когда проморгался, привык к освещению, удивленно охнул.
— Меньшиков стоял перед ним бледный, словно приведение, под глазами четко обозначились темные круги. Форма пропитана белой строительной пылью, перемазана бурыми неопрятными мазками, щегольски начищенные сапоги, форма, даже волосы — все припорошено белым.
— Что такое, Сашенька? — призрак усмехнулся неприятно, шагнул ближе, Саша отчетливо только сейчас почувствовал запах гари. Исцарапанные пальцы с обломанными ногтями ухватили за подбородок.
— Я не думал…
— Не думал, — пальцы сжали больно, не вывернешься. — А что позвонить можно, ты тоже не подумал? А ответить на звонки тоже не подумал?
Меньшиков вытащил из кармана сашиной куртки телефон, ткнул в лицо, Саша глянул на число пропущенных и охнул.
— Не думал? Когда уже начнешь думать? — бесстрастная нечеловеческая маска трескалась и плавилась от прорывающейся ярости. — Чертов щенок, где ты шлялся?! Где! Ты! Шлялся, пока я… пока я… он вдруг задохнулся, рванул ворот кителя, — телефон полетел в стену отскочил мелкими осколками.
Саша, уже сообразивший, что случилось нечто страшное и дело не просто в его задержке, попытался объяснить:
— Я с Оксаной был. Примерку перенесли, мы просто поговорили… Выпили чай.
— Ты с этой девицей все время встречаешься в “Чайке», почему сегодня были не там?
— Как-то само собой, — Саша ошарашенно уставился на Меньшикова, выходит, тот знал не только про Оксану и их разговоры, но даже, где они обычно встречаются.
— А о чем мы говорим вы тоже знаете? Или вам пересказать? Я могу! Хотите, в лицах проиграю! — выпалил вызывающе, дурея от злости.
Меньшиков глазами сверкнул, ухватил Сашу за плечо, повернул к стене, на которой за деревянной панелью висела большая плазма.
— Захочу — и перескажешь. И сыграешь, и станцуешь мне вприсядку! А сейчас смотри! —
Передавали новости, Саша сначала подумал, что зарубежные, что-нибудь о странах третьего мира, об Африке или Индии. Показывали дымящиеся развалины, перепачканных в крови и копоти людей, а потом он понял, что возле развороченного взрывом дома стоят знакомые машины с красным крестом, пожарные машины, милиция… А потом узнал место.
Это же…
- «Чайка», вернее то, что от нее осталось. И от сквера рядом. Кто бы это ни сделал, взрывчатки они не пожалели.
— А как же ребята, — Саша не отрывал взгляд от того, что еще сегодня днем было уютным кафе, в котором по традиции собирались и актеры, и поклонники Ермоловки. Не может быть, чтобы кто-то сейчас был там… под развалинами.
Меньшиков помолчал, но потом, сжалившись над потерявшим весь кураж Сашей ответил:
— Человеческие жертвы минимальны. Обслуживающий персонал кафе и двое прохожих. Эти просто оказались не в то время не в том месте.
Саша никак не мог отвести взгляд от экрана. Жертвы минимальны? Это он про веселую официантку Галочку? Про двух хохотушек-поварих, которые всегда оставляли для Саши его любимые пирожки с вишней? А прохожие? Он тоже минимальные?
— Саша? — Меньшиков посмотрел на него внимательно, толкнул к креслу. — Значит так… Самое время начинать думать, мальчик. Взрыв произошел в 21.00, ничего не напоминает?
Саша непонимающе нахмурился, потом понял:
— Это же время, когда мы все из театра после репетиций выходим! Мы все заходим в «Чайку».
— Вот именно, — Меньшиков задумчиво кивнул. — Может и не вся труппа, но большая ее часть, покупаете себе то, что там называлось свежей выпечкой, кофе этот в стаканчиках на бегу. Тут же ваши поклонники, поклонницы, фотокоры… Словом, пустым ни кафе, ни сквер рядом в это время не бывают.
— Вы думаете, взрыв планировали специально на это время?
— Я думаю, тебе нужно вспомнить, почему ты с этой девицей не зашел в кафе. Кто предложил прогуляться: ты или она?
— Оксана ни при чем! — Саша внутренне ощетинился весь. — Не надо ее впутывать. Это я ей позвонил, когда примерку отменили. Я предложил пройтись, не хотел сидеть в «Чайке». Это я!
Меньшиков вскинул брови, он уже полностью овладел собой и ничем не напоминал человека, швырявшего телефон в стену и задыхавшегося от гнева.
— Даже так, Сашенька? Интересно. Я приму к сведению, — он посмотрел на часы, сжал губы. — Значит так, пока не разрешу, носа за порог не высовываешь. Ясно?
Ответ он слушать не стал, развернулся и пошел к выходу.
Оксану Саша увидел только через две недели, когда ему разрешили поехать на церемонию памяти по погибшим в «Чайке». Было уже решено, что кафе восстанавливать не будут, на его месте посадят новый сквер и памятник жертвам империалистического террора. Как-то все без объяснений поняли, что угроза была «оттуда», говорили эти слова шепотом, и многозначительно закатывали глаза, указывая то ли на запад, то ли на восток, а может на север. «Оттуда». «Там» враги, идеологические и политические.
Саша попытался что-нибудь выспросить у Меньшикова, но ему железным тоном было сказано не лезть не в свое дело. И вообще «Ты бы, Сашенька, занимался больше театром.»
Возле руин «Чайки», огороженных желтой лентой, сначала прослушали гимн, потом произнесли несколько речей, в которых клялись помнить и отомстить, и не посрамить… Саша слушал и сам удивлялся собственному безразличию и какому-то незнакомому цинизму, не к жертвам и не к произошедшей трагедии, нет. К тому, что происходило сейчас. Столько пафоса, столько фальши… Кому отомстить? Что не посрамить? Чушь какая…
Потом он увидел Оксану, подошел.
— Хорошо, что мы встретились Саша, потом бы не получилось, а адреса я твоего не знаю, даже написать бы не смогла, — заулыбалась девушка.
— Почему не получилось? Оксан, если у тебя проблемы, то…
— Нет, нет, — замахала она. — Что ты! Все хорошо, даже очень! Я экзамены на отлично все сдала и представляешь, — она не удержалась от сияющей улыбки, потом вспомнила, где они находятся, виновато потупилась, но улыбка все равно просачивалась через ямочки на щеках, подрагивающие ресницы.
— Мне, как одной из лучших студенток, подарили путевку на три месяца в Болгарию! За границу, Саш, представляешь! Все так удивились! Даже председатель студенческого совета. Никогда, говорит, никого так не награждали! Представляешь?
— Представляю, — процедил Саша.
— Так это еще не все! Я не просто так поеду, не только отдыхать! Я по обмену опытом с дружественным нам государством! Буду жить при советском посольстве, работать в школе!
Она захлебываясь от восторга делилась своим счастьем, и Саша очень старался за нее порадоваться, но внутри клокотали злость и обида. Итак, все предельно ясно. Меньшиков не хочет делить его ни с кем. Еще спасибо, что от Оксаны избавился предельно деликатно, даже красиво. Устроил девочке жизнь.
Саша очень старался порадоваться за подругу, но вместо радости чувствовал одиночество, словно он играет на сцене, а его никто не слушает, зрители переговариваются, едят что-то, обертками шуршат. Никому до него дела нет.
Они очень тепло попрощались, оба понимали, что вряд ли увидятся. Оксана была слишком увлечена и взволнована грядущими переменами, а Саша… Саша в который раз напомнил себе про «четыре года».
В театр он заходить не стал, репетиций сегодня все равно не было, а пустую болтовню поддерживать он бы не смог. Хотелось уехать, спрятаться ото всех, в одиночестве пережить еще одну потерю.
Меньшиков уже был дома, сидел в кресле на террасе с раскрытой книгой. Не читал, просто сидел, смотрел, как Саша идет по дорожке. Отложил книгу, встал.
— Попрощался?
Саша кивнул, хотел пройти мимо к себе, но как-то само собой так вышло, что шагнул он не в дверной проем, а в объятия Меньшикова, ткнулся носом в плечо, закрыл глаза. Не мог он в одиночестве пережить еще одну потерю и ни к кому другому за утешением обратиться тоже не мог. Не к кому. Так и стоял молча, пережидая, пока затопившее отчаяние станет чуточку меньше, отпустит и позволит дышать, а Меньшиков так же молча обнимал, ласково поглаживал по волосам и тоже не говорил ни слова.