Вкус свободы.
Бета и бессменный вдохновитель Inndiliya
Глава 1Его окружала промозглая сырая серость, липнувшая рваными клочьями к коже. Саша огляделся, но в плотном непроницаемом тумане ничего не смог рассмотреть. Под ногами лужи, кроссовки вмиг промокли насквозь, он заозирался в панике и вдруг заметил далеко-далеко яркую вспышку, разрезавшую серую пелену. Саша пошел на свет, все быстрее и быстрее, не разбирая дороги, проваливаясь в лужи, спотыкаясь и падая. Вот сейчас… Совсем немного осталось… Кажется, еще чуть-чуть - и окажешься в ярком луче волшебного фонаря, и тогда, только тогда всё станет хорошо. Саша ускорил шаг, и внезапно почва под ногами, и без того зыбкая и неверная, запружинила, жадно хлюпнула, расступаясь, и он провалился в густую черную грязь сразу по щиколотки, в панике тут же рванулся вперед, туда, где сиял прекрасный свет, но болото не отпустило, держало крепко. Сыто чавкнув, пожирало его, безжалостно, неумолимо, а Саша продолжал тянуться вперед, всхлипывая от обиды и страха, не понимая, где ошибся, в чём просчитался, он рвался, пока не выбился из сил, ткнулся лицом во влажный колючий мох, не желая признать, что все кончено, лежал, собираясь с силами для нового бесполезного рывка.
«Что, мальчик, запутался совсем?» — на затылок легла ласковая ладонь, взъерошила волосы.
«Олег Евгеньевич? — прямо перед ним были носки начищенных форменных сапог. — А как вы стоите? Почему не проваливаетесь?»
Меньшиков строго посмотрел:
«Неправильный вопрос, Сашенька, — склонился над увязнувшим уже по грудь Сашей, достал из кармана белоснежный платок, аккуратно стер с лица грязные разводы, — Лучше спроси, почему ты тут завяз.»
«Почему? — волшебный чудесный луч вдруг стал совсем не интересен, ну фонарь и фонарь, Саша потянулся к ласковым рукам, потерся щекой о ладонь. — Почему я здесь?»
«Сам выбрал, — Меньшиков качнул головой, встал. — Забыл разве?»
«Олег Евгеньевич, — Саша тянулся следом, цепляясь руками за мох, — Подождите…»
Но высокая фигура в форме уже исчезала в тумане.
«Стойте! — Саша последний раз оглянулся на призрачный бледный огонек, и кинулся следом за Меньшиковым. — Подождите! Нет! Я должен спросить, слышите! Должен!»
Он и не понял на что налетел в тумане, ударился так, что дыхание перехватило…
— Саша? Саша, проснись!!! — на щеку легла маленькая прохладная ладошка, пахнущая ванилью. — Саша, у тебя кошмар опять.
Ирен, прелестная даже ранним утром без грамма макияжа, посмотрела укоризненно, понятно, почему: здоровый сон — основа красоты, но потом смягчилась:
— Нервничаешь перед премьерой?
Саша кивнул, садясь и выпутываясь из одеяла:
— Немного… Что мне снилось?
Ирен повела плечиком:
— Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю, но ты снова кричал что-то на русском. Звал кого-то. — он зевнула. — Это все нервы. Не переживай, милый, я буду любить тебя, как бы сегодня все не прошло.
На языке Ирен это было равносильно признанию в вечной и нерушимой любви. Саша чмокнул ее в атласное плечико:
— Я сварю кофе. Ты будешь?
На кухне он включил кофеварку и замер, глядя в окно, за которым постепенно посыпался самый прекрасный в мире город. Саша улыбнулся, вспоминая, каким он приехал в Париж, сколько было глупых и наивных мечтаний в голове.
И конечно же, все оказалось совсем не таким, как напредставлял себе Саша.
Не такой, как представлялась, оказалась столица любви — многолюдная, шумная, она встретила Сашу хмурым сереньким небом и моросящим занудным дождем. Но Саша был в восторге. И от равнодушных взглядов прохожих, и от назойливых продавцов сувениров, даже от невзрачного метро, так не похожего на московское.
Позже, конечно, Париж показал Саше и другую свою сторону: уютные тихие улочки, столики под красно-белыми тентами, запах блинчиков и кофе, разливающийся в утреннем воздухе. И прекрасные величественные площади, и неспешную Сену, и роскошь Лазурного берега. Но это позже.
Не такой, как он запомнил с детства, оказалась и мама. Она действительно была яркой и красивой, но в шумном веселом хороводе лиц, окружавших ее, едва ли отчетливо видела лицо потерянного и вновь обретенного сына. Саша ее не винил, потеряла она милого пятилетнего малютку, а обрела взрослого замкнутого молодого мужчину с патологической тягой к самостоятельности.
Но сына она несомненно любила. По-своему.
При первой встрече расплакалась, кинулась на шею, запричитала про дорогого мальчика, про долгожданную встречу, представила своим друзьям, насладилась ролью матери-спасительницы и… всё.
Когда слезы высохли, а восторги поутихли, выяснилось, что говорить им не о чем. Оставаясь наедине, оба испытывали неловкость: ей было неудобно делиться подробностями счастливой жизни после побега, а Саша скорее бы умер, чем рассказал бы ей хоть что-то о пережитом. Так что общение не заладилось, и мадам Бинх вздохнула с облегчением, когда Саша объявил, что жить будет один. Самостоятельно. Спасибо, что помогла с легальными документами.
От его первого жилья Бинх пришел в ужас и умолял Сашу поселиться у него, хотя бы на время, если уж тот не хочет брать деньги.
Прокуренная однушка в многоэтажке одного из рабочих кварталов на окраине, с тесными темными лестницами, неработающим лифтом и шумными соседями, считающими, что ночь - время не для сна, а для вечеринок.
Саша перепугался до ужаса, даже Бинху кинулся звонить, когда один из соседей высунувшись в окно и с полчаса орал про Свободу, Равенство, Братство, называл чиновников жирными свиньями и требовал их всех вешать на фонарях.
Всё ждал, что с минуты на минуту приедет наряд полиции и в наручниках выведут весь дом и его тоже, так и закончится новая свободная жизнь, не начавшись.
Бинх выслушал, предложил срочно встретиться, а когда взмыленный и поминутно оглядывающийся Саша рухнул за столик маленького уютного бистро, выложил перед ним на стол беруши.
— Лучшее средство борьбы с проблемными соседями, — и заржал, глядя, как непонимающе вытягивается сашино лицо. Потом объяснил, конечно, что за глупые выкрики здесь никого не сажают и все имеют право на свое мнение. Но Саша долго не верил и привыкал именно к тому что любой — от школьника до последнего клошара — может гордо заявить: «Это мое мнение. Живу, как хочу.»
Бинх ему в качестве терапии даже подборку Charlie Hebdo принес, потом усмехался все, вспоминая, с каким священным ужасом в глазах Саша его листал.
Привыкал Саша и к свободе нравов, впервые увидев целующихся мужчин, застыл на месте с раскрытым ртом, заоглядывался, чтобы проверить: видит ли еще кто-нибудь, или ему померещилось?
В общем-то Бинх уже объяснил ему то, о чем он, запуганный и стыдящийся себя самого в Союзе и спросить ни у кого не мог…
— Меньшиков твой — обычный гомосексуалист, мужчина предпочитающий мужчин, а не женщин. Может быть, и садист вдобавок.
— Он не делал мне больно, — возразил Саша, желая быть во всем честным, — он… подарки дарил и в постели… ну ты понимаешь…
— Понимаю, — обычно мягкие черты Бинха ожесточенно заострились, — Скажи, Саша, а кто тебе выбрал театр? Роль? Много ли у тебя было друзей? Часто ли ты их приглашал к себе? Кто решил, что ты уйдешь из театра и начнешь сниматься в кино?
Потом посмотрел на сжавшегося Сашу и смягчился:
— Садисты бывают разные, некоторым для того чтобы удовольствие получить необходимо полностью контролировать жизнь партнера, пусть и под видом самой нежной заботы. И путать эти вещи нормально… И испытывать привязанность к такому человеку тоже нормально, тут нечего стыдиться.
— Я не испытываю!
— Тут нечего стыдиться… Ты ведь часто его вспоминаешь?
— Я его вообще не вспоминаю, — процедил Саша и не соврал.
Он не вспоминал Меньшикова, потому что никогда не забывал.
Это и было самым страшным: не безденежье, не новый мир, в котором он был безъязыким чужаком, не потеря любимого дела, даже не ночные кошмары, от которых больше страдали его соседи. Саша и не помнил, что его так напугало, когда просыпался, хватая воздух пересохшими губами. Как-то раз один из парней из квартиры напротив предложил ему пару таблеток, Саша не понял, что к чему, вежливо сказал «Спасибо», пить, конечно, не стал, выбросил, а потом пожалел, когда в очередной раз подкатила у горлу жуткая неизбывная тоска по чему-то, чего Саша и сам не мог понять.
Первое время он жил с ощущением, что Олег Евгеньевич рядом. Любая самая незначительная мелочь словно переносила его обратно в Москву: щелчок зажигалки, мелькнувший в потоке машин ярко-красный блик.
По утрам он тянулся к призрачным ласковым ладоням, по вечерам ложился так, чтобы его удобнее было гладить по напряженной спине, по плечам. Просыпался и, тянувшись к теплому, сильному телу рядом, утыкался лицом в холодную облезлую стенку и рычал в отчаянии, вцепившись зубами в запястье.
Однажды, когда он еще работал официантом, увидел в кафе стройную мужскую фигуру в черной форме. Поднос с заказом грохнулся на пол, руки и ноги, голова, все в один миг онемело, он просто стоял и смотрел, как на шум поворачивается совсем не похожий на Меньшикова мужчина в черной куртке.
Тогда Саша просто вышел из кафе, не снимая форменного фартука и больше туда не вернулся.
Саша и сам не мог понять, боится он возможной встречи или ждёт её?
Больше всего его пугало непонимание природы этой тоски.
«Ты ненормальный! Чокнутый! Больной! Извращенец!» — с ненавистью шептал он своему бледному отражению по утрам.
Как-то однажды он спросил у матери, в очередной раз залетевшей в Париж яркой пташкой и готовящейся улететь, не скучает ли она по отцу? Ответом был полный брезгливого недоумения взгляд:
— Как можно скучать по тюремщику, Саша?! — увидела, как он побледнел и спешно поправилась, — Ох, прости, это был твой отец, милый… Но нет. Я нисколько не скучаю по нему.
— Я понимаю, — сдавленно проговорил он и завел разговор о другом, о том, что ей нравилось: новые проекты, путешествия, благотворительный аукцион…
Бинх несколько раз пытался завести разговор о том, как Саша жил свой последний год в Союзе, всегда особым предельно деликатным тоном, у него даже взгляд менялся, наполнялся таким сочувствием, что с души воротило.
И каждый раз Саша наотрез отказывался, так что разговора по душам не выходило, в конце-концов Бинх сдался и вместо доверительных бесед стал подсовывать визитки психотерапевтов.
— Это нормально, Саша! Сейчас даже у школьника любого есть свой психотерапевт. Только в Союзе люди продолжают эгоистично вываливать свои проблемы на головы близким, во всем остальном мире для этого есть специалисты.
Визитки Саша выбрасывал, просто продолжал жить, надеясь, что преследующий его призрак ослабеет, уйдет, даст дышать свободно.
Так оно и случилось со временем. В конце-концов навалилось слишком много проблем, требующих решения. Первая, от которой Саша успел отвыкнуть — безденежье. От помощи Бинха он отказался сразу и со злым ожесточенным упорством кинулся в новую реальность, не спрашивая ничьих советов.
«Саша! Кризис «Я сам» проходит у детей годам к четырем! Я же хочу просто помочь.»
Но Саша, стиснув зубы, упорно набивал собственные шишки: убогая квартира в криминальном районе, полулегальные подработки то официантом, то уборщиком.
«Саша! Давай я поговорю, с кем надо, устрою тебя в цирк, оплачу курсы.»
Саша только усмехался в ответ:
— Ну какие актёрские курсы? Мне теперь в театр путь заказан.
Бинх по наивности долго думал, что Саша боится трудностей: другая актерская школа, другой язык и только потом понял, что пугает совсем другое. Другой.
Как-то вечером, когда Саша отмывал полы в очередной забегаловке, а Бинх ждал его и на правах родственника и постоянного посетителя пил бесплатный кофе, он, устав от бесплодных разговоров, присвистнул:
— Ну ты и наглец, братец!
— Почему? — очередное упрямое пятно никак не хотело оттираться.
— То есть уверен, что выучишь язык как следует, начнешь на пробы ходить, станешь играть, потом интервью, фото и вуаля! Господин Меньшиков уже мчится в Париж, чтобы вернуть блудную овечку на место?
Саша сжал швабру крепче:
— Ты его не знаешь… Он… он может… Способен на такое…
— Говорю же, наглец! Да с чего ты взял, что получишь роль? Что станешь звездой такого масштаба, чьи фото печатают в мировой прессе? — Бинх усмехнулся, — Ты уж прости, Саша, но в Союзе все свои роли ты получил исключительно благодаря протекции господина Меньшикова.
Саша почувствовал, как заполыхали щеки, уши… Словно ведро с грязной водой вдруг само взлетело и опрокинулось ему на голову.
— Я хороший актер, — процедил он.
Бинх залился смехом:
— Такой хороший, что решил всю жизнь играть одну выдающуюся роль? И называется она «Кушать подано!»
Саша молча налег на швабру, только желваки по щекам заходили, а Бинх, довольно улыбаясь, долил себе кофе.
Этим вечером сон никак не приходил, Саша долго вертелся с боку на бок, не мог заснуть, вспомнилось вдруг:
«Такого щенка как ты к Ермоловке и на пушечный выстрел без протекции не подпустят. И роли просто так не раздают никому.»
«Вот значит как, Олег Евгеньевич! Думаете, что все только благодаря Вам! Ну ладно… Я докажу…
На учебу он набросился с тем же упорным злым остервенением, все будто заново: дикция, пластика, умение ходить, танцевать, падать…
Больше всего мешал, конечно, акцент, с которым Саша боролся, как с самым злейшим врагом, так что и тот в конце-концов начал сдаваться.
Прорывной ролью, после которой Саша проснулся знаменитым, он был обязан французскому режиссеру, умело балансирующему на грани арт-хауса и кассового кино.
Мэтр решил снять фильм в стилистике черно-белого немого кино, и уж тут акцент был неважен. Когда Саша узнал о кастинге, он сразу понял: это его роль, его фильм… На пробах посмотрев на подпирающих стенки претендентов только усмехнулся — зря время теряют. Бинх удивлялся Сашиной уверенности, а тот лишь плечами пожимал.
Это шанс доказать, чего он стоит, и этот шанс он из зубов не выпустит.
После премьеры о молодом даровании заговорил сначала Париж, потом Франция. Слава обрушилась с тяжестью наковальни и, будь он менее закален, расплющила бы в лепешку.
Но Саша твердо усвоил несколько главных уроков: бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и ни одна побрякушка в мире не стоит свободы. Так что по сути жизнь его мало переменилась: он просто сменил квартиру на более просторную в респектабельном пригороде, и продолжил методично и упорно идти к своей цели.
На первой серьезной фотосессии фотограф умолял:
— Саша! Дайте мне вашу фирменную улыбку! Я хочу чтобы у читательниц трусики намокли!
Его снимали в интерьерах люкса, но Саше никак не удавалось расслабиться и поймать нужное настроение, наконец во время перерыва он стянул дорогой пиджак, расслабил узел галстука и рухнул на кровать, прикрыл глаза — и тут же раздался восторженный вопль:
— Да вот же оно! Не улыбайся теперь! Только не улыбайся!
Фотограф непрерывно щелкал, кивал и бормотал себе под нос одобрительное:
— Да! Так! Покажи мне еще…
А когда просмотрел отснятое, удивился:
— Кого ты сейчас видел, Саша? Так смотрят на злейшего врага… А иногда на бросившую девушку, ну, знаешь, этот взгляд: ты еще поймешь, кого потеряла, стерва!
Саша ответил предельно честно:
— Никаких девушек, только работа.
Бинх потом только языком восторженно цокал, глядя на стильные черно-белые фото.
— Знаешь, у тебя на них вид как у чертовски дорогой куртизанки после тяжелой ночи.
Напоролся на колючий сашин взгляд и поторопился оправдаться:
— Да я же в хорошем смысле. — А потом задумчиво добавил, — Если бы… Только если бы… я увидел свою бывшую в таком вот виде… знаешь, эдакая томная усталость как после хорошего секса… я бы все локти себе искусал.
Саша натянуто улыбнулся:
— Можешь считать, что фотограф отымел меня как следует, так что все сходится.
И усмехнулся зло каким-то своим мыслям:
— А знаешь, пусть он все время меня фотографирует.
Потом был удачно выстреливший сериал, роли в театре.
С известностью, ролями и деньгами неожиданно появилась проблема: Саша категорически отказывался от услуг актерских агентств всех калибров и мастей, но времени самому отвечать на все звонки, договариваться о встречах категорически не хватало.
— Саша! Ты понимаешь, что восходящей звезде стыдно самому договариваться о гонораре! Ты человек искусства, о презренном металле пусть другие думают! — возмущался Бинх, не понимающий сашиной тяги к самостоятельности.
— Вот ты и договаривайся! — не выдержал как-то Саша, пытающийся разобраться в ворохе присланных предложений и приглашений.
Так Бинх и стал сашиным агентом, секретарем, шофером и всем остальным.
Саша был рад, Бинх, с энтузиазмом взявшийся за сашину карьеру, тоже.
И всё у него складывалось прекрасно, только иногда накатывала черная, выворачивающая душу тоска. Если вдруг прижимало, что ни вдохнуть ни выдохнуть, Саша отключал телефон, сжимался в дрожащий комок на постели, вгрызался зубами в запястье и, зажмурившись, просто пережидал, пока приступ не пойдет. Он уже по опыту знал, что после пика, когда хочется упасть на колени и волком выть, станет легче. Стисни зубы, помычи немного — и отпустит. До следующего раза…
Ну, а сейчас у него и вовсе все прекрасно. Сегодня долгожданная премьера, целиком — от начала и до конца, от первого до последнего слова его спектакля. «Заново родиться»
Сейчас он выпьет кофе, потом в душ, и жизнь снова станет почти прекрасной, сбывшейся мечтой.
Он посмотрел на свое отражение в окне:
«Ну что тебе надо еще, дураку? Чего не хватает?»
Саша честно не знал ответа на свой вопрос. Ну вот все же есть, всего о чем мечтал, всего добился. И сам! Сам! И слава есть, не чета актеришке из старого московского театра, и роли, и девушка в постели — красавица, а уж деньжищ таких никто в Союзе и не видывал… Так чего не хватает?
Его отражение смотрело тоскливым загнанным взглядом, но ничего не говорило.
Глава 2Зал еще бесновался, гремел криками «Браво», «Бис», на сцену летели букеты, но он не взял ни один из них, раскланялся без улыбки, прижав ладонь к сердцу, и ушел со сцены.
К этому привыкли, уже не осуждали за высокомерие, гений, как никак, таким многое прощается. По дороге в гримерную никого — это отдельно оговорено в контракте, в гримерной приглушенный свет, мягкий замшевый диван и огромный в полстены аквариум — как уж там Бинх договаривался об этом в райдере, он не знал и знать не хотел. Сейчас хотелось одного: рухнуть на диван, сжаться в комок и лежать, не шевелясь, но он себя пересилил, расстелил на полу коврик, вытянулся в позе трупа, тщательно контролируя дыхание. Вдооох-выдох, вдоох-выдох…
«Заново родиться». Его детище. Выстраданное, вырванное даже не из сердца, а из самой сашиной сути выскобленное с кровью и мясом. История погибшей, поруганной любви-страсти. Каждый раз, когда он кричал со сцены в зал свои стихи, был уверен: вот еще немного, и кровь хлынет горлом. Или его стошнит ненавистью, вязкой и чёрной, как нефть.
Постепенно дыхание пришло в норму, сердце перестало бешено рваться из груди,
через 15 минут он перебрался на диванчик, запрокинул голову, уставясь в потолок и наслаждаясь ощущением усталости после хорошо сделанной работы. Хотя чего уж там скромничать? Отлично сделанной.
Когда он только начал воплощать свою идею, отношение окружающих варьировалось от снисходительного подбадривания до откровенного неверия.
— Саша, это глупо! Ты уверен, что режиссура тебе по плечу?
— Месье, вы уверены, что хотите все свои средства вложить в новое предприятие?
— Милый… Твои стихи… Как бы это сказать, слишком уж своеобразные… Не все поймут.
— Моноспектакль? Это кому-то будет интересно?
— Ты что не знаешь, что такого щенка, как ты, без протекции никуда не возьмут.
Саша сделал еще один вдох:
— Вы ошиблись… вы во всём ошиблись.
С тихим деликатным открылась дверь.
— Всё хочу спросить, ты с секундомером у гримерки дежуришь? — не надо было даже голову поворачивать, только его агенту можно было входить после спектакля и то не сразу.
Бинх придержал дверь, не давая ей захлопнуться, он сиял от радости.
— Ты слышишь эти овации? Весь мир у твоих ног сегодня! Ты звезда!
— Ясно. А можно звезде съесть гамбургер и выйти через служебный вход?
Бинх закатил глаза, поморщился:
— Можно вывезти актёра из Союза, но Союз из актёра — никогда! Что за неуместная скромность? Это твой вечер, наслаждайся!
И увидев, что Саша собирается спорить, продолжил строго:
— У тебя сегодня приём в честь премьеры, интервью. И не вздумай сбежать, иначе… К тому же на приему будут твои соотечественники.
- Кто? - Саша почувствовал, как сердце снова бешено застучало в груди.
- В зале было несколько русских, - Бинх налил ему стакан воды, - я не стал говорить перед спектаклем, знал, что ты распсихуешься.
- Кто?.. Кто это был? - Саша отставил стакан, не выпив и глотка.
- Да не знаю я! Какая-то туристическая группа.
В дверь постучали, и Бинх только глаза раздражённо закатил, когда Саша, побелев, подскочил на месте.
— Простите, месье, примите заказ, пожалуйста.
У входа в гримерку два паренька еле удерживали огромный букет, прямо-таки с ног сбивающий кричащей показной роскошью.
— Месье? Вам от почитателя вашего таланта.
Бинх посторонился, позволяя внести пафосный куст в гримерную, сразу тяжело и душно запахло розами и чем-то еще назойливым, привязчивым.
— Ого! Вот это подарочек! — Бинх сунул курьером чаевые, — Интересно…
— Что там интересного?
— Подарок либо безвкусный, либо… — Бинх наклонился, приподнял несколько склонившихся тяжелых бутонов; толстые стебли опоясывала цепь из массивных звеньев.
— Погоди-ка… сейчас, ты посмотри! — в его пальцах медленно и тяжело покачивалась тяжелая короткая золотая цепь. В толстых звеньях хищно сверкнуло несколько камней.
Бинх удивлённо присвистнул:
— У тебя оригинальные поклонники, Саша… подарить такое украшение… Тут и карточка прилагается.
На прямоугольном глянцево-белом картоне строгими острыми буквами было написано:"Ошейник - всего лишь символ. Настоящее рабство гнездится рождается и гнездится в недрах черепа. В моих силах вернуть тебе лишь символ."
— Это не украшение, — карточка упала на ковер. Саша встал, подошел, словно загипнотизированный матовым золотым блеском, провел пальцами по холодному гладкому металлу. — Не украшение…
Он взял цепь в руки, приложил его к шее, повернувшись к зеркалу, посмотрел, как плотно прилегают к коже массивные звенья.
— Это ошейник, — Саша смотрел на свое отражение и чувствовал, как его постепенно заполняет жуткое обреченное спокойствие. А вот страха совсем не было, наоборот, даже легче стало. Ну вот все и разрешится. Ждал, боялся... А сегодня все так или иначе закончится.
— Дай сюда! — Бинх резким раздраженным движением вырвал цепь, вышвырнул в коридор, от души хлопнув дверью. — Что за параноидальные фантазии? Какой ошейник?
— Это… не просто так, — Саша, отвернувшись к зеркалу, методично снимал грим с лица. — Это они.
— Они? — язвительно поинтересовался Бинх. — Не уточнишь? Инопланетяне? Или просто долбанутая фанатка?
Не дождавшись ответа, выругался:
— Ты сумасшедший, как мартовский заяц! И тебе необходим отдых!
На прием Саша пришел окруженный все тем же ледяным куполом спокойствия. Бинх, уже раскаивающийся в проявленной инициативе, отговаривал:
— Знаешь, а может махнем куда-нибудь? Пляж, море? На Антиб, а?
Саша даже не отвечал.
«Интересно, — думал он с холодной отстраненностью, — кто из них? Усатый? Или… он сам?»
На просторной террасе с выходом в сад на набережной Сены его встретили овациями, сияющая Ирен подхватила под руку, прижалась, замурлыкала довольно:
— Только разговоров, что о тебе! — она горделиво вскинула голову, — Ты бы слышал. Тут и новый Лоуренс, и возрождение театра. Это успех, Саша!
Он привычным движением обнял ее за плечи, пошел рядом, внимательно осматривая колышущееся вокруг море из драгоценностей, обнажённых плеч, развевающихся в тщательно уложенном беспорядке причесок. Кто-то представился, кто-то сунул визитку, кто-то пожал руку… Лица у всех одинаковые, гладкие, как у манекенов…
-…а я, признаться, ожидала увидеть чуть ли не мужика в валенках, но этот русский…
— Что? — Саша наконец обратив внимание на Ирен, — Какой русский?
— Ты меня не слушаешь, — надула она губки, — теперь ничего не скажу!
— Ирен! — Саша сжал руку девушки, и она ойкнула от удивления и боли.
— Прости… — он виновато улыбнулся, поцеловал пахнущие духами пальцы, — не отошел еще после спектакля.
— Тебе сегодня все можно, ты звезда. Этот русский, сопровождающий группу из Союза, знаешь, все ждали такого сурового неотесанного мужика, а приехал… — она выразительно закатила глаза, — Если у них там все такие, понятно, для чего железный занавес. Генофонд берегут. Мне Элен сказала, что у нее трусики можно было выжимать, а он просто поздоровался!
— А группа из Союза тоже здесь?
— А как же! — она презрительно фыркнула, — скупают втихушку запрещенное видео! Мне Элен рассказала. Представляешь, в Союзе до сих пор жесткая цензура, так они и половины последних новинок не видели.
— Представляю.
— Интересно, а если шепнуть этому красавцу-надсмотрщику, что…
— Не вздумай! — теперь он сжал ее руку намеренно сильно. — Ты даже не понимаешь, о чем говоришь!
По лицу Ирен пробежала гневная гримаса, но она мгновенно взяла себя в руки, безмятежно улыбнулась, только глаза сверкнули зло:
— Ты просто невозможен сегодня! Поговорим, когда придешь в себя!
Кокетливо улыбнулась и отошла, покачивая бедрами. В другой день Саша кинулся бы вслед с извинениями, но сейчас он продолжил осматривать залы один за другим. Потом вышел в сад. Уже стемнело, по дорожкам, подсвеченным гирляндами и фонариками, гуляли компании и парочки, кто-то позировал, кто-то давал интервью, хватало и тех, кто уже здорово набрался бесплатного шампанского и далеко не бесплатной, но вовсю продающейся наркоты.
Саша пошел по дорожке, и тут его сердце замедлилось, а потом забилось все быстрее и быстрее… В этом не было ничего рационального, сплошные инстинкты… вот сейчас… прямо сейчас… Он прошел еще немного…
В укромном уголке сада собралась компания из шести или семи человек, все они расположились полукругом и завороженно смотрели на высокого мужчину. Он стоял спиной к Саше, стройный брюнет в строгом черном пиджаке, что-то рассказывал, изящно жестикулируя одной рукой. Лица Саша не видел. Мужчина обнимал хрупкую блондинку, его пальцы по-хозяйски уверенно ласкали ее обнаженную спину, а она потягивалась, выгибалась томно, по-кошачьи и тоненько смеялась. Вот она подняла руку, пальчиками пригладила коротко подстриженные волосы на затылке мужчины, царапнула ноготками шею. Саша, подошедший совсем близко, увидел, как девушка наклонилась совсем близко к его уху, шепнула что-то.
Тот прервал свой рассказ на французском и ответил по-русски:
— Конечно… Как скажешь, дорогая, — поцеловал тонкие пальцы.
Одного звука этого голоса было достаточно чтобы купол спокойствия, под которым Саша прятался весь вечер, разлетелся мелкими острыми осколками. Он издал невнятный звук и остановился.
— Саша! — один из зачарованных слушателей отмер, приветливо махнул рукой, — Олег, позвольте вам представить. Наша молодая звезда! Из тех, кого скоро назовут национальным достоянием.
Время словно замедлилось, одно сплошное слоу-мо, даже звуки стали трудноразличимыми, неразборчивыми. Меньшиков поворачивался медленно, несколько секунд, или минут, или часов… Саша и забыл, какой он красивый, как он разглядел это только в самый последний день, и сейчас эта красота ударила наотмашь. Будто и не было последних трёх лет. Тонкое породистое лицо, прямые черные брови, пряди спадающих на лоб волос. А вот взгляд изменился, никогда раньше Меньшиков не смотрел на Сашу так равнодушно, с холодным вежливым интересом:
— Видел ваш спектакль. Небесталанно, молодой человек.
Саше словно горло перетянуло колючей проволокой:
— Рад что вы оценили, — прохрипел он.
— Звезда, значит?
— Да! Взлетел как комета, и это всего за три года! Вы не поверите!
— Ну почему же, — протянул Меньшиков, — поверю. Я, знаете ли, и не такие взлеты видывал. — он помолчал, — И падения.
Саша все пытался придумать, что ему сказать, что-то язвительное, злое… что-то, из-за чего с лица Меньшикова слетит это выражение скучающего пренебрежения. Но он только стоял и смотрел, как блондинка что-то шепчет на ухо, облизывая губы острым розовым язычком, а Меньшиков, улыбаясь, прижимает ее к себе.
— Ну все господа, ваш вечер был бесподобен, а теперь вынужден откланяться. Дела.
Кто-то хохотнул, и Меньшиков добавил:
— И удовольствия.
И он пошел к выходу, продолжая прижимать к себе льнущую блондинку.
Сашу он просто обошел, как обошел бы фонарный столб.
Иногда Саша представлял их с Меньшиковым встречу, что он скажет, что сделает, как повернется и гордо уйдет, иногда видел эти встречи в кошмарах, подробности которых не запоминал, но они всегда оставляли после себя ощущение липкого ужаса, а иногда после таких снов подушка была мокрой, хотя он и не помнил, как и почему плакал.
Но ни в его дурных залихватских фантазиях, ни в кошмарах не было такого, чтобы от него просто уходили… равнодушно, безразлично…
Когда Меньшиков ушел, а компания отправилась пить еще куда-то, а Саша пошел к своей машине, с минуту он просто стоял рядом, не зная, куда ехать и что вообще делать дальше, потом сел за руль, изо всех сил хлопнув дверью. Внутри закипало что-то злое, требовавшее выхода сейчас, немедленно.
К дому он подъехал далеко заполночь, чудом успев притормозить, вывалился из машины, посмотрел на зияющие на блестящих боках царапины, вмятину на крыле, разбитую фару. Попытался вспомнить, что произошло. Бесполезно: вроде сначала был прием, потом один клуб, потом другой, после которого дорога слилась в ослепляющую огнями ленту.
Что-то настойчиво заверещало, Саша огляделся, не сразу понял, что это телефон:
— Ты что творишь! В сети уже появился ролик с тобой в главной роли! Ты в порядке? Ты где? — надрывалась трубка. Мешала сосредоточиться. Саша все пытался понять про себя нечто важное, что объяснит наконец, что с ним не так, почему ему плохо в вечер величайшего триумфа.
Он отшвырнул трубку не глядя, в нем клокотало что-то, чему он не мог дать названия, душило, не давало дышать, мыслить. А он не мог понять, почему. Радоваться дураку надо, что нет до него ни Меньшикову, ни НКВД никакого дела.
— Никакого дела, — хрипло пробормотал он, — никакого дела. — Под ногой что-то глухо звякнуло, покатилось по тротуару: пустая смятая жестянка из-под колы.
Он смотрел на нее и в голове вдруг возникла простая и оскорбительная, как пощечина, мысль.
Его выбросили, как мусор. Использовали и вышвырнули. И нет Меньшикову дела ни до его страданий, ни до метаний, ни до ночных и дневных кошмаров.
— Сволочь! Ненавижу! — Саша взвыл, пнул дверцу машины, и еще раз, и еще, и еще… — перед глазами стояло скучающее красивое лицо.
-… ненавижу! — хотя бы тень вины, или страха, или… еще чего-нибудь… только не это равнодушие.
Тихий голосок внутри нашептывал, что оно и к лучшему! Сейчас можно спокойно вернуться к себе, выпить снотворного и заснуть, а потом пойдет старая жизнь, главное не высовываться сейчас, дров не наломать. И радоваться надо, что про тебя забыли.
«Заткнись, — Саша уже научился хорошо распознавать этот тихий трусоватый голосок, — Заткнись!»
У ярко освещенного входа в отель его встретил бой, вышколенный мальчишка и бровью не повел, увидев состояние сашиной машины, только вежливо спросил, не нужны ли услуги автосервиса. Саша отмахнулся, прошел внутрь, в холл, подошел к стойке. Девушки улыбнулись, потом узнали его и,растеряв профессиональную бесстрастную вежливость, разулыбались по-настоящему. Саша облокотился на стойку, понизив голос, смущенно признался, что жутко рассеян, вот и потерял визитку дорого друга и возможного партнера по будущему проекту. К чести отельных девушек сопротивлялись они долго, минут пять, потом назвали номер комнаты, в которой остановился привлекательный месье из Союза.
В лифте напускное спокойствие снова слетело, он нервно подпрыгивал на месте, переступал с ноги на ногу, сжимая кулаки, пролетел по коридору к нужному номеру и… замер с поднятой рукой. Постучать? Пнуть дверь?..
Так и стоял, таращился на дверь, рассматривал затейливую ручку с какими-то вензелями, латунную, а может медную табличку с номером… В голове ни единой мысли. Пусто…
И когда дверь внезапно распахнулась перед его лицом, Саша едва не вскрикнул от неожиданности, в животе похолодело, но это оказалась блондинка из сада, она удивленно посмотрела на Сашу, потом улыбнулась. С непонятно откуда взявшейся внимательностью Саша отметил и примятую прическу, и смазавшийся макияж, да и было в ее лице и движениях сытое успокоенное довольство. Злость с новой силой стукнула в виски.
— А вы, месье звезда, тоже к нашему русскому гостю? — пропела блондинка, улыбнулась игриво и проскользнув мимо Саши, легко зашагала к лифту. Еще и обернулась напоследок, подмигнула.
В огромном номере было тихо, Саша прошел в гостиную и остановился, будто на стену налетел: на стуле небрежно брошен пиджак, на столе пепельница, пачка сигарет… И в воздухе такой трудноуловимый аромат, сразу и не разберешь, чем пахнет, просто что-то до тянущей боли в груди знакомое.
Гостиная, как и во всех люксах, просторная и нежилая, безликая. Перед спальней постоял, толкнул дверь — пусто… Огромная кровать в беспорядке, покрывало сброшено на пол, и в воздухе явственно чувствуется тяжелый мускусный запах. Саша осмотрелся: возле кровати на полу валяется рубашка, на прикроватном столике зажигалка.
Знакомая картина. Он невесело усмехнулся. Декорации те же — актеры другие. Взял в руки зажигалку, крутанул колесико, выбивая огонек пламени — погасил.
На боку гравировка «От М.Н.С.» Надо же… А он и не замечал раньше.
— Это очень дорогой подарок от близкого человека. — Голос прозвучал за спиной совсем рядом, Саша сжал крепче зажигалку, не оборачиваясь. — А поскольку близкие люди, которым можно доверять, это большая редкость, сия вещица мне дорога. Положи её на место.
Вот теперь он обернулся.
Меньшиков стоял у кровати, волосы влажные, на обнажённых плечах полотенце, а взгляд… Он-то на Сашу и подействовал, как красная тряпка на быка — все то же холодное брезгливое безразличие. Он крепко-крепко сжал зажигалку, так что грани больно впились в ладонь:
— От дорогого человека, вот как?
— Что тебе нужно, Саша? Мой последний подарок не был достаточно красноречивым? В этой стране я не обладаю ни влиянием, ни полномочиями, так что ни с ролями, ни с карьерой не помогу… — он нарочито медленно осмотрел Сашу с головы до ног, — Но, как я понял, ты и без меня неплохо справился. За три года и такой взлет. Впрочем, стартовые площадки ты находить умеешь, в этой способности тебе не откажешь.
Это было уже слишком, Саша со странным, напоминающим рычание, звуком кинулся на Меньшикова, схватил одной рукой за горло, другой с силой толкнул в грудь, валя на кровать, придавил сверху:
— Как вы смеете? Вы! Вы! Как смеете мне такое говорить!
Выражение красивого лица не изменилось, не дрогнуло, и уж конечно, не появилось на нем и тени страха.
Саша наклонился ниже, прошептал, кричать не мог, горло стиснула невидимая жестокая рука:
— Как вы смеете! Вы меня использовали! Как… Как вещь какую-то… Как куклу, у которой ни чувств, ни мыслей, ни желаний! Вы мне… всю жизнь сломали!
Вот теперь в темных глазах что-то дрогнуло:
— Ты сам ко мне пришел, Саша! Не поздновато ли по утраченной невинности убиваться? — а потом сделал незаметное глазу движение и вывернулся и хватки.
— Вы же знаете, — давясь от ненависти и обиды сказал Саша, — я не мог не прийти! Знаете сами, что тогда со мной было бы!
— Ну, хватит, — Меньшиков встал, подошел к шкафу, на Сашу не смотрел, — эта твоя любовь к актерству переходит всякие границы. — Он сосредоточенно перебирал вешалки с абсолютно одинаковыми белыми рубашками, — Вернулся бы на исходную точку вот и все. Добивался бы успеха честно. Только ты ведь не захотел честно? Да, Сашенька?
Сорвал с вешалки рубашку, надел.
— Ты хотел всего и сразу! А потом и этого стало мало, верно? И ты свой последний спектакль разыграл!
Он перестал возиться с запонками, посмотрел на Сашу:
— И вот этого последнего спектакля я тебе не прощу.
Саша сполз на пол у самой кровати, происходило что-то странное, он никак не мог ухватить разбегающиеся мысли. Они словно читали каждый свою роль, но из разных пьес. Путаница. Театр абсурда!
— Олег Евгеньевич, — он заставил себя собраться, — Вы заставили меня… заставили стать вашим любовником! — впервые произнесенное слово осело на губах горечью. — Угрожали моим близким! Угрожали мне психбольницей. А теперь… теперь… — воздух вдруг стал слишком густым и не проходил в горло, Саша судорожно хватал губами, но вдохнуть никак не получалось. — Вы использовали… Как игрушку! А теперь… новую нашли, да? Не нужен больше? Наигрались?
Перед глазами потемнело, а в ушах раздался тихий тоненький писк, который становился все громче и пронзительнее…
«Я сейчас потеряю сознание.» — отрешенно подумал Саша.
Глава 3— Саша! Саша, послушай. — Сквозь пронзительный писк пробился уверенный спокойный голос, — ну-ка посмотри на меня, мальчик.
Теплые твердые пальцы ухватили за подбородок, удержали, — Я хочу чтобы ты сделал для меня кое-что. Прямо сейчас.
Саша вяло мотнул головой, реагируя больше на тон, чем на сами слова.
— Я хочу, чтобы ты сделал три глубоких вдоха. Сейчас, Саша. Вместе со мной.
Он послушно сделал вдох, потом выдох, потом еще… и еще…
— Хороший мальчик, — его ласково погладили по щеке, — еще три вдоха со мной. Медленно.
Шум в ушах проходил, и темнота перед глазами рассеялась, можно было попытаться встать.
— Нет! Сиди. Сделай для меня еще кое-что. Ты ведь сделаешь?
Он только кивнул, потершись щекой о ладонь.
— Назови мне по порядку, какие фильмы получили Оскар за последние 15 лет. Не сомневаюсь, такой амбициозный мальчик должен знать их все.
Саша удивился, но переспрашивать не стал, если надо, значит надо. Подумал немного, припоминая:
— Красота по-американски. Гладиатор. Игры разума. Чикаго…
Меньшиков тихонько пренебрежительно хмыкнул, и Саша, встревожившись посмотрел на него, тот ободряюще улыбнулся:
— Умница. Дальше.
— Малышка на миллион.
К «Бёрдмену» Саша понял, что больше не задыхается, понял и то, что сидит на полу, прижавшись к плечу Олега Евгеньевича.
Он вздрогнул, напрягся, и Меньшиков тут же отодвинулся, а потом и вовсе встал, налил стакан минералки.
— Выпей. Тебе лучше?
Саша поднялся, ноги были ватными, в висках просыпалась тупая неотвязная боль, но это пустяки, можно перетерпеть. Поганее всего стало от осознания простого факта: он впервые за три года почувствовал себя спокойным и полностью умиротворенным, когда сидел на полу гостиничного номера, а Меньшиков гладил его по щеке и просил дышать.
Теперь, успокоившись, Саша остро осознал глупость и нелепость своего поступка. Ну и чего хотел добиться? Чтобы Меньшиков сказал «Прости, Саша, я виноват»? Зачем прибежал, вломился в номер, устроил безобразную бабскую какую-то истерику.
— Я ухожу, Олег Евгеньевич, — он аккуратно поставил стакан на столик. — Простите. Мне не следовало приходить.
— Сядь, — Меньшиков не шевельнулся, голоса не повысил, но Саша просто физически ощутил, как словно толкнуло к ближайшему креслу. Он встряхнулся, сбрасывая наваждение, заставил себя собраться. — Не сяду! Я уже сказал, что ухожу, и вы меня не заставите остаться. Сами сказали, что ни власти, ни влияния в этой стране у вас нет.
Меньшиков помолчал, потом вдруг улыбнулся и повторил:
— Саша, пожалуйста, присядь. Я хочу разобраться в произошедшем. И ты тоже хочешь, иначе не пришел бы сюда. Ко мне. Ты ведь за этим пришел, верно? — он пытливо всматривался в сашино лицо.
— Только за этим и пришел, — угрюмо подтвердил Саша.
— Тогда расскажи мне все от начала и до конца. Что за бред… — он торопливо поправился, когда Саша оскорбленно вскинул голову, — что за история с психлечебницей и твоими родными?
Саша садиться не стал, подошел к окну, за которым сиял полночный Париж, светилась огоньками Эйфелева башня. Рассказать… Как можно рассказать о самом страшном и унизительном, что с тобой было? О том, каким беспомощным он себя чувствовал, мелким, незначительным. Как испугался. Как расплакался, потеряв ошмётки достоинства и самоуважения.
— Эта машина ждала меня у театра… — начал он наконец, не узнавая собственный голос, сначала медленно, спотыкаясь о каждое слово, потом все быстрее и быстрее, память перенесла его в золотистый июньский вечер, и он говорил и говорил, и про то как улыбался усатый мужчина, как показал ему доносы, как кричал и бился в припадке парень в больничной одежде. Как ему приказали «не строить из себя целку» и про «смазливую мордашку», про крики мачехи, про собственную истерику в ванной, как хотел лицо себе порезать, как о самоубийстве думал, про всё, про всё, про всё…
Саша даже Бинху этого не рассказывал, стыдно было, и только сейчас осознал, как измучили его воспоминания, которые он нес в себе, как тяжелую гноящуюся рану, не зажившую до конца.
Когда слова закончились, он понял, что все-таки сидит в кресле, мерно покачиваясь из стороны в сторону, а Меньшиков стоит рядом на коленях, массируя его похолодевшие, дрожащие пальцы.
— Ну вот и всё, Сашенька, ты молодец, мой смелый мальчик.
— Мне снова дышать, Олег Евгеньевич? Или фильмы называть? — он рассмеялся коротким дребезжащим смешком. Лицо Меньшикова расплывалось, теряло четкость. Саша снова почувствовал себя ужасно уставшим, совсем обессилевшим.
Что ответил Меньшиков, он уже и не разобрал, просто услышал уверенные, успокаивающие интонации, сам потянулся к теплому, к надежному, прижался, закрывая глаза и проваливаясь в темноту.
Разбудил Сашу аромат кофе, не открывая глаз он завозился, потянулся за вкусным запахом. Над головой раздался тихий смешок:
— Проснулся? Вовремя.
Саша потянулся, мышцы ломило как после перенесенной болезни, но в голове прояснилось, он зевнул и открыл глаза. Номер был залит солнечным светом, на столике рядом стоял поднос с завтраком.
Конечно, надо было встать и уйти. Прямо сейчас уйти и не оглядываться, но после вчерашнего разговора в нем что-то изменилось, самую малость, но и от этого уже легче. Будто огромный смерзшийся грязный ком внутри начал таять и вышла со вчерашними слезами та мерзость, что прицепилась четыре года назад.
Так что вскакивать он не стал, взял чашку, с удовольствием отпил. Меньшиков сидел в низком кресле около стола, просматривал что-то на экране ноутбука. Время от времени тоже делал глоток из своей чашки.
«Наверное надо было послушать Бинха, — мысли текли неспешно лениво, — мне бы сейчас вскочить… чашку об пол и дверью напоследок хлопнуть погромче… А я не хочу. Вот так бы и сидел наверное, всю жизнь… Надо записаться все-таки…»
— Куда записаться, Сашенька? — спросил Меньшиков не отрываясь от работы. Оказывается, он опять заговорил вслух.
— К психиатру, — Саша сначала сказал, а потом аж поморщился он собственной глупости. Ну что он за посмешище, усмехнулся широко:
— Я к тому, Олег Евгеньевич, что мне бы сейчас чашку эту об пол. И уйти. И чтоб ненавидеть вас всю жизнь, верно? А я сижу, кофе пью…
Меньшиков смеяться не стал, посмотрел серьезно, потом встал, подошел к Саше, присел на край кровати:
— Ты не сумасшедший и не дурак, ты… смелый мальчик, на которого слишком много свалилось. И который пытается справиться со всем в одиночку.
Саша смущенно опустил глаза, подвинулся, и в ногу впилось что-то твердое: зажигалка, которую он взял вчера со стола, потом машинально сунул в карман да так и забыл.
— Это ваша. Подарок от дорогого друга, — протянул он Олегу Евгеньевичу зажигалку. Тот глянул, что там Саша ему отдает, и лицо его застыло. Саша увидел, как резко обозначились скулы, отвердел подбородок, уголок рта зло дернулся.
Саша невольно сжался, он и забыл, каким страшным может быть Меньшиков.
Меньшиков взял зажигалку, встал, держа ее в руке. Странное дело, Саше показалось, что он ее сейчас швырнет в распахнутое окно, такой яростью повеяло от напряженной фигуры.
— Олег Евгеньевич… — Меньшиков все-таки повернулся, медленно, словно с усилием.
— Саша… ты должен знать, Сашенька. — Меньшиков вдруг с силой растер лицо ладонью, потом снова сел перед Сашей на кровать. Близко. Лицом к лицу.
— Я не самый хороший человек, Саша, когда думаю об этом, то сам себе честно говорю, что человек я не самый хороший. Много я натворил. И на сделку с совестью частенько шел. И лес рубил так, что щепки летели. Понимаешь?
Саша молча кивнул, уж про лес и щепки он понимал очень хорошо.
— Но я никогда, слышишь? Никогда и ни за что не сделал бы с тобой ничего плохого. Только не с тобой. Моя работа может коснуться кого угодно, но не тебя. История с угрозами… — он замолчал, по лицу словно судорога от боли пробежала, — я даже не знал о ней. Я верил, что… что тебе так нужны роли, Саша. Что ты сам мне написал, сам попросил забрать.
— Я не писал, — тихо-тихо сказал Саша.
— Теперь знаю.
— Я не такой. Ради ролей я бы не стал…
— И это теперь знаю… Я ведь с ума сходил… Всё понять тебя не мог. Не складывалась никак картинка-то… Теперь вот сошлась…
— Олег Евгеньевич.
— Подожди, Саша. — Меньшиков крутанул привычным жестом колесико зажигалки — Я… я очень виноват перед тобой, мальчик… И понимаю, что такую вину искупить нельзя, потому и прощения не прошу. Но я очень виноват…
Он высек огонек — потушил. Потом вдруг посмотрел на зажигалку диким взглядом, грязно выругался и отшвырнул вещицу куда-то в угол комнаты.
— Олег Евгеньевич…
Меньшиков поднял на него воспаленный больной взгляд, встал.
— Мне сейчас надо уехать, поговорить с одним старым… знакомым. А ты отправляйся домой. Только прошу тебя не садиться за руль, я видел твою машину.
— Но… — Саша почувствовал себя растерянным совершенно, — мы ведь увидимся?
— Конечно. Я сам тебе позвоню.
— Мой номер…
Меньшиков улыбнулся:
— Я знаю твой номер, Саша.
Из отеля Саша вернулся на такси, в телефоне неуклонно росло количество пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, но не хотелось ни с кем говорить. После минутного утреннего затишья мысли и чувства опять были в беспорядке.
Итак, Меньшиков не имеет отношения к шантажу в машине, в это Саша поверил сразу и безоговорочно. Тогда получается, что? Поселил Сашу у себя, обеспечил место в театре, роли, дарил дорогие подарки?.. Нет, все не то! Саша помотал головой, отмахиваясь от неважного, несущественного. Не в ролях, не в подарках дело! В другом. В том, как Меньшиков смотрел на него, как притягивал к себе для поцелуя по утрам, как звал его «Сашенькой», как беспокоился, когда Саша заболел или когда задержался в вечер взрыва «Чайки». Это и было главным.
А как же все его страхи? Саша прикрыл глаза, вспоминая, чего он так боялся, почему все время чувствовал себя зверушкой на поводке…
И не смог вспомнить ни единого случая, когда Меньшиков, реальный, настоящий Меньшиков, его ударил, или прикрикнул на него, или принудил к чему-то…
Получается, он, Саша, был настолько испуган, что сам себя засадил в клетку длиной без малого в год?
Горло стиснуло, он всхлипнул, прижал ладони к сухим глазам. Как же так вышло…
Получается, выбор у него был всегда? Или не было?
«Я не самый хороший человек, Саша. Наверное, даже плохой», — прозвучало в голове.
«Не самый хороший, — согласился он. — Но вы и не чудовище, каким я вас рисовал, Олег Евгеньевич… Тогда кто же вы?»
Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не сразу понял, что в квартире не один.
— Ирен? — на полу в гостиной лежало её платье, у двери в спальню туфелька на высокой тонкой шпильке. — Ирен, ты дома? Прости, я не позвонил, встретил одного человека, он тоже из России…
Все еще продолжая объясняться, Саша вошел в спальню и замолчал на полуслове. Что говорить в подобных неловких ситуациях, он совершенно не представлял. Неловко было и молодому блондину, который показался Саше смутно знакомым, впрочем приглядываться к краснеющему и пытающемуся прикрыться подушкой человеку было неприличным, он и не стал. А вот Ирен неловко не было: она смотрела с вызовом, даже не пыталась потянуться за одеялом. Молчание затягивалось.
— Я… сварю кофе. Кто-нибудь будет?
Несчастный блондин глупо хихикнул, тут же с силой шлепнул себя по губам, запечатывая смех, и посмотрел вопросительно на Ирен.
— Я буду! — она продолжала смотреть на Сашу, готовая отразить любое нападение, но он просто повернулся и вышел на кухню.
Она подошла через пять минут, уже затянутая в узкие черные брючки и свитерок под горло, взяла чашку.
— А где твой… друг? — ответом были торопливые шаги в холле и хлопнувшая дверь. Какое-то время они пили кофе молча, потом Саша не выдержал:
— Зачем? То есть… Почему так? Здесь, куда я могу вернуться в любую минуту? Ты же не дурочка, Ирен?
Она невесело усмехнулась:
— Да именно поэтому! — увидела его непонимающий взгляд, с силой грохнула чашкой о стол. — Вот поэтому! Тебе же плевать, да, Саша? Почему ты не ударил меня?
— Я не бью женщин…
— Почему ты не ударил его? Почему не устроил сцену? Почему не орешь на меня?
— Я… не знаю… — вранье, он прекрасно знал ответ, и что самое паршивое, она тоже знала.
— Потому что тебе плевать! Ты… ты добрый, хороший, щедрый… Но ты никогда по-настоящему не был ни со мной, ни моим. Знаешь, сколько раз я просыпалась ночью и думала, что ты встал и ушел, а потом видела, как ты спишь рядом… Ты даже в такой момент не был со мной, ты всегда с кем-то другим… У тебя взгляд становится такой… Сразу понятно, что ты где-то в другом месте, с кем-то… Не со мной…
Она уже не злилась, глаза влажно блестели, голос прерывался.
— Я так не могу… Не могу бороться с каким-то чёртовым призраком!
— Ирен… — он притянул её, уже плачущую к себе, погладил по волосам, подрагивающим плечам. — Не плачь, только не плачь…
В его объятиях она постепенно успокоилась, потянулась за зеркальцем.
— Ты очень красивая, — сказал Саша честно, поцеловал её в щеку, пахнущую ванилью и вдруг подумал, что ему больше нравятся другие ароматы… Дымные, горьковатые… С ноткой железа и мускуса…
— Скотина! — щеку обожгла пощёчина. — Какой же ты сукин сын!
Прежде чем Меньшиков позвонил, прошло семь дней и за это время Саша успел известись сам и довести до белого каления окружающих, включая вечного оптимиста Бинха. Он не выпускал из рук телефон, каждые пять минут проверяя входящие, каждые десять — электронную почту, каждый час звонил консьержу, узнавал, не оставлял ли ему кто-нибудь сообщения. Всю неделю его швыряло от странной дурной эйфории к отвращению к самому себе. От нетерпеливого болезненного ожидания звонка, до панического страха, что не позвонит вовсе. А то он твердо обещал сам себе, что даже если позовут — не пойдет. Глупо это всё… И не нужно. Ни ему, ни Олегу Евгеньевичу не нужно.
Впрочем и работники сцены, и ребята из музыкальной группы, и партнеры по спектаклю отнеслись к Сашиной нервозности и рассеянности крайне снисходительно. Тут на руку сыграл уход Ирен, так что все вокруг были уверены, что Саша просто болезненно переживает их внезапный разрыв. Он никого не переубеждал в обратном, так было проще.
Один умница Бинх не поверил в историю о трагическом разрыве и каждый раз выразительно закатывал глаза, когда Сашу сочувственно хлопали по плечу и говорили что-то вроде:
— Держись, старик. Ну бывает…
Звонок раздался, когда Саша после спектакля приходил в себя, и успокоившееся было сердце заколотилось о ребра с такой силой, что он прижал ладонь к груди. Бинх, со вкусом рассказывающий, как прекрасно публика принимает новый спектакль, недоуменно нахмурился:
— Что такое? Кто звонит?
Саша невпопад кивнул, откашлялся и ответил на звонок:
— Слушаю?
— Ты можешь через час прийти в «Две мельницы»? Надолго не задержу, обещаю.
Саша ни на секунду не поверил, что Меньшиков выбрал для встречи его любимый ресторанчик случайно. В их общем московском прошлом он всегда знал, где и с кем Саша проводит время. Значит и сейчас он… что? Интересуется? Следит? Саша и сам не знал, что ему следует чувствовать: оскорбиться или испугаться? Погрузившись в размышления, нервничающий из-за предстоящей встречи, он едва не столкнулся на узком тротуаре с высокой стройной брюнеткой.
— Простите…
— Саша? Это же ты? Это ты! — лицо девушки прикрывали очки в массивной оправе, но узнал он ее мгновенно.
— Крис!
Она улыбнулась, как ему показалось, с облегчением:
— А я думала, ты не вспомнишь.
— Крис! Как же я рад тебя видеть! Сколько времени прошло?
— Почти четыре года, — она прижалась к нему, худенькая, легкая, — Но я за тобой следила! — она шутливо погрозила пальцем.
— Да… — он вспомнил один из их последних разговоров. Он все пытался доказать, какой замечательный у него новый знакомец, а она только головой недоверчиво качала. Кристина уже тогда все прекрасно понимала, чем подобные знакомства заканчиваются, но Сашу предупреждать не стала.
Кристина широко улыбалась, нервно переступая с ноги на ногу, словно породистая лошадь, которой не терпится сорваться с места.
— Кристин, у меня сейчас встреча важная. Я спешу, но позже мы можем прогуляться, покажу тебе Париж.
Она отрицательно покачала головой, оглянулась, потом снова повернулась к Саше:
— Я спешу… Саша, ты заходи ко мне в отель вечером. Хорошо?
— Если ты думаешь, что так удобнее… — удивился он, редко приезжие сидели в номере, предпочитая вместо этого прогулки по туристическим местам.
Кристина все так же широко улыбаясь порывисто обняла Сашу, прижалась всем телом, шепнула на ухо:
— Только обязательно приходи!