Глава 7— Саша, просыпайся, — его осторожно, но настойчиво тряхнули за плечо. — Подъем!
Он застонал, уткнулся лицом в подушку, попытался натянуть на голову одеяло, но ему не дали снова нырнуть в сонную негу.
— Все, Саша, пора вставать! — его тряхнули сильнее, а потом и вовсе безжалостно стянули одеяло.
— Выспался? — Меньшиков полностью одетый стоял рядом с кроватью, в одной руке — стакан с кофе, в другой — бумажный пакет, одуряюще вкусно пахло выпечкой на весь небольшой номер. Саша сонно захлопал ресницами, вдохнул, наслаждаясь вкусным кофейным ароматом.
— Доброе утро, Олег Евгенич… — сонливость никак не уходила, подумалось, что сейчас бы тоже хотелось выпить кофе.
— Держи уж, — Меньшиков рассмеялся, протянул ему стакан, достал круассан из пакета, присел на край кровати. — Вот уж не знал, что ты поспать любишь… Раньше-то… — он осекся, будто ступил на запретную территорию, там, где никто по утрам так искренне не смеялся, не нежился в утреннем свете.
Но Саше не хотелось сейчас копаться в прошлом, он взял кофе, благодарно кивнул, устроился поудобней.
— Да когда мне спать-то было? Я эти три года пахал, как проклятый. Знаете, наверное?
Меньшиков неопределенно пожал плечами, а Саше стало интересно, как давно он знает, что Саша жив. Как он узнал? Как жил все эти годы? Но вопросы эти были больные и тяжелые, так что Саша малодушно промолчал. Кофе был горячий, в меру сладкий, круассан нежный и слоистый.
В какой-то момент Саша подумал, что сволочь он все-таки. Кристина мертва. Он сам вчера человека убил и сидит теперь, завтраком наслаждается. Он перестал жевать, потом и вовсе отложил вкуснющий круассан в сторону, но аппетит никуда не исчез, и Саша почувствовал себя совсем уж мерзким человеком, но тут Меньшиков сказал:
— При дневном свете всегда так. Если ты останешься голодным, мертвые от этого не воскреснут, Саша. Так что перестань истязать себя. И если тебе от этого станет легче, чувство вины никуда не ушло, просто затаилось, испугалось солнечного света, но поверь, оно в тебя еще вцепится, когда ты останешься один в темноте.
Саша снова подумал, не потому ли Меньшиков оставлял его у себя на ночь, не потому ли стремился прикоснуться? Боялся остаться в темноте один на один… с чем-то?
Саша уже открыл было рот, но испугался, и в последний момент спросил о другом:
— Олег Евгеньевич, а вы узнали, почему Кристину убили?
— Узнал.
Вот теперь точно стало не до кофе, но Меньшиков предупредил все его вопросы:
— Не здесь.
— Олег Евгеньевич!
— Я сказал, не здесь и не сейчас, Саша. Собирайся, у тебя пятнадцать минут. Мы уходим, билеты я уже купил, поезд отправляется через час.
На вокзале Саша почувствовал себя неуютно, озирался по сторонам, пытаясь выглядеть кого-то в толпе. Кого-то подозрительного, несущего угрозу. Когда в очередной раз споткнулся, оглянувшись на высокого лысого парня с татуировкой на шее, Меньшиков ухватил его за локоть:
— Прекрати играть в шпионов, ты никогда не узнаешь этого человека, если он только сам не захочет.
— Почему? — Саше стало обидно, но в следующий миг он едва удержался от вскрика.
— Потому что мы не в бирюльки играем, — рядом возник тщедушный человечек, которого Саша сразу узнал.
— Это вы!
— Это я, — кисло подтвердил Варгусов.
— Вы были с Кристиной в тот вечер в ресторане?
— И в тот, и в другой, и в третий, — не стал отпираться Варгусов. — Олег, надо поторопиться, и так времени потеряли на пустяки много.
И так посмотрел, что стало ясно, что пустяком он считает Сашу. Захотелось высказать, кто тут человек, который сам себя сделал, а кто сволочь первостатейная, но Меньшиков молча сжал сашин локоть, тряхнул легонько, остынь, мол. Пришлось послушаться.
Терпения У Саши хватило ровно до того момента, как они втроем закрыли за собой дверь купе.
— Что случилось с Крис? Почему? Она хорошая… была!
Меньшиков, внимательно осматривал проплывающий мимо перрон, ничего не ответил, а Варгусов расположился на диванчике, вытянув ноги:
— Хорошая? Не знаю. Вот то, что она была не очень умная, это факт.
— Прекратите!
— Да, да… О мертвых либо хорошо, либо ничего… Но из песни слов не выкинешь. Подружка твоя влезла туда, куда не следовало, за то и поплатилась.
— Влезла? — Саша сжал кулаки. — Да вы… вы ее втянули сами в эту мерзость…
Он покосился на Меньшикова, но тот так и смотрел в окно, Саша видел только прямую напряженную спину.
— Мы? — Варгусов поморщился. — Чудовищ из нас не делай. Иначе такими темпами я в пожирателя младенцев скоро превращусь.
— Ну не вы лично… — стушевался Саша, — организация ваша… ее заставили… принудили…
Меньшиков наконец обернулся, потер переносицу, громко выдохнул, Варгусов хихикнул:
— Господи! Какая у мальчишки твоего каша в голове, Олег… Эту девицу никто ни к чему не принуждал. Уж поверь. Свои услуги она предложила добровольно и за неплохую цену. И не альковные утехи, ты ведь под «мерзостью» их подразумевал?
Саша покраснел, но глаз не отвел.
— Это.
Меньшиков хмыкнул, но комментировать не стал, а Варгусов продолжил:
— Кристина была осведомителем. Или, как бы ее назвали в народе, «стукачом». Следила, кто из вашей замечательной студенческой братии сбивается с ленинского пути. И сделала неплохую карьеру на этом, кстати.
— Но как… — ошеломленный Саша уставился на него. — Я думал… что она… с вами… что вы и она…
— Моя любовница? Бедная овечка, вынужденная лечь на алтарь разврата? Я был ее куратором! И сейчас у меня большие неприятности.
— У Крис неприятности случились посерьезней, — огрызнулся Саша, все еще не в силах поверить, что так удачно сложившаяся в голове картинка оказалась в корне неверной.
— Она сама виновата, — процедил Варгусов. — Если бы она не была такой жадной дурой!
— Как вы можете! Крис мертва, — яростно прошептал Саша. — Вы… вы бы… вам ее хоть немного жалко? Вы представляете, как она страдала?
— Во всех своих страданиях виновата она сама! Алчная идиотка! — взорвался Варгусов, сел, сжимая кулаки. — Все ей было мало! Захотелось продать себя подороже, вот и доигралась!
— Успокойся, — Меньшиков показал на дверь купе. — Или всему вагону расскажем о неудачах русской разведки.
— Кристина приехала в составе туристической группы, как ты понимаешь, о ее роли, настоящей роли, никто не догадывался, — пояснил он Саше.
— Да уж, бедной овечкой она прикидываться умела, — Варгусов покачал головой. — Никто за столько лет её не заподозрил в доносительстве. А два дня назад она позвонила, попросила о встрече. Сказала, что важно. Срочно.
Он скривился, словно от зубной боли, посмотрел на Меньшикова:
— Я, знаешь ли, тоже человек. И дурочку эту столько лет знал, вот и…
— Расслабился, — Меньшиков пожал плечами. — Понимаю. Это ничего не меняет, но я понимаю.
— И что? Что случилось? — Саша переводил взгляд с одного на другого. — Она сделала что-то?
В купе повисло молчание, потом Варгусов поднялся, уставился на Сашу немигающим пристальным взглядом, и как-то сразу стало понятно, что этот вроде бы тщедушный человечек только кажется таковым. А захоти — и не будет у Саши против него ни одного шанса, как прошлым вечером против Меньшикова.
— Что-то сделала, — Варгусов не сводил с Саши изучающего взгляда, от которого по коже холодок пробежал. — И лучше тебе рассказать всё честно. И отдать, что взял. Тебе-то выгоды никакой, неужели сам не понимаешь?
Саше ужасно хотелось оглянуться на Олега Евгеньевича, только оглянуться, чтобы точно удостовериться, что он рядом, почувствовать незримую поддержку, но он не стал. Задрал повыше подбородок и отчеканил глядя в блеклые серые глаза:
— Я ничего не брал! И ничего не знаю!
— Знаешь и отдашь!
— Он не знает, — Меньшиков сел рядом с Сашей.
— Ты этого точно знать не можешь, — Варгусов снова ухмыльнулся, — Один раз он тебя уже обманул.
Ни лицо Меньшикова, ни его расслабленная поза не изменились, а вот Саше стало неловко и обидно, но не за себя. За Олега Евгеньевича.
Хотелось отбрить злыдня Варгусова, но он понимал, что любая его фраза, попытка оправдаться самому или защитить Меньшикова сделают только хуже.
— Вы хоть скажите, что пропало!
— Кристина украла флешку с важной информацией, которую должны были переправить в Союз. Но не успели. Теперь французы хотят ее вернуть, а мы не хотим отдавать, — Варгусов снова впился в сашино лицо хищным взглядом. — Она хотела отдать её французам, не просто так, естественно. И видишь, чем все закончилось.
— В его квартире ничего не нашли, — Меньшиков словно и не заметил нападки. — Может, наши французские друзья постарались.
— Нет, не складывается. Забрали бы - не крутились возле его дома. А за квартирой до сих пор следят. И за театром. И за этой красотулей его. И скоро просто следить и ждать им надоест.
Варгусов выразительно посмотрел на Меньшикова:
— Олег, ты же и сам все понимаешь.
Оторопевший Саша, который только и успевал, что вертеть головой как на турнире по теннису, не выдержал:
— Стоп! Что значит, не нашли? Олег Евгеньевич, мою квартиру что, обыскивали?
— И совершенно безрезультатно. Саша, ты ничего не забыл мне сказать?
— Вроде, нет.
— Вроде! — Варгусов фыркнул, и кончик острого носа у него хищно дернулся. — Знаешь, может, не стоило тебя спасать? Глядишь и вытрясли бы из тебя хоть что-то полезное. Теперь-то уже какая разн…
— Хватит! — голоса Меньшиков вроде и не повысил, но Варгусов ухмыляться перестал и замолчал на полуслове. Потом встал. Посмотрел на ничего не понимающего Сашу.
— Брось, Меньшиков. Все уже решено. Ты бы сам как на их месте поступил? И поступал. Способов-то много, выбирай не хочу. И авария, и сердечный приступ. А то и передоз — модно и по теме.
— Я сказал, прекрати, — вот теперь Меньшиков даже не скрывал клокочущую в нем ярость.
Варгусов однако не испугался, покачал головой:
— Я тебя понимаю, лучше, чем ты думаешь. И отношусь к тебе лучше, чем ты считаешь. Для меня-то уже все кончено. А вот ты… Дураком не будь, Олег. Не стоит оно того, так что дай людям сделать свою работу и живи дальше.
Он хотел еще что-то сказать, но напоролся на пылающий чернотой взгляд, криво усмехнулся:
— Ну, как знаешь, — и вышел.
В купе воцарилась тишина, Меньшиков снова отвернулся к окну, он смотрел на пробегающий мимо пейзаж, а Саша смотрел на него и пытался осмыслить услышанное.
— Олег Евгеньевич… — он откашлялся, — о чем это… При чем тут… авария… и несчастный случай? — он никак не мог подобрать слова, чтобы высказать свою догадку, потому что даже после увиденного, после пережитого за последние сутки, эта догадка казалось нелепой, невозможной.
— Олег… Евгеньевич… Это про меня сейчас… да? Ну конечно, про меня… Я может и не понимаю ничего в ваших делах, но… — пальцы вдруг стали мелко-мелко подрагивать, — но раз все уверены, что флешка эта у меня, то… мне так просто не выпутаться?
— Нет. — Меньшиков наконец развернулся, рывком притянул к себе. — Не говори глупости, Саша. Никто тебя и пальцем не тронет.
— Но логично же, получается? Меня видели с Кристиной, я видел этих людей… И флешка эта чертова у меня, то есть они так думают! А может, я уже и посмотрел, что на ней! А может, Крис мне что-то сказала… — он говорил все быстрее, чувствуя, как парализующий иррациональный страх мешает думать связно.
— Саша! — Меньшиков легонько тряхнул за плечи, потом обнял лицо ладонями. — Посмотри на меня. На меня! — А потом сказал четко и уверенно:
— Я никому не позволю тебя и пальцем тронуть. Не позволю, чтобы с тобой хоть что-то случилось. Ты проживешь долгую счастливую жизнь. Моя работа тебя не коснется!
— Но…
— Флешка с информацией пропала, найти ее не могут, и это сейчас нам на руку.
— Да… — Саша вдруг заморгал, осененный внезапной догадкой.
— Что такое?
— Олег Евгеньевич! Ее не там искали!
Меньшиков кинул быстрый взгляд на дверь:
— Рассказывай.
— Я тогда вымок, пока до машины дошел, поэтому мокрую куртку снял, сухую надел. У меня в машине всегда смена одежды хранится, на всякий случай… Так вот. Эти куртки — одинаковые. Даже если за мной следили, могли и не понять, что я одежду поменял. Так что… если Крис мне и правда подложила что-то в карман…
— То эта флешка так и лежит в куртке в машине, — закончил Меньшиков задумчиво. А потом вдруг притянул Сашу к себе и поцеловал, это было неожиданно. Настойчивый, жадный, властный поцелуй, Саша словно бы и не решал ничего, одной рукой Меньшиков удерживал его за талию, другой за затылок и целовал напористо, так, что голова закружилась. Саша смутно осознал, что дверь купе отъехала в сторону, что появившийся на пороге Варгусов застыл, потом буркнул что-то и вышел снова. Ошеломленный напором, он всхлипнул, сам потянулся, чтобы обнять, но Меньшиков уже отстранился, отошел к двери.
— Саша, извини. Мне не стоило, но ему не нужно было видеть, что ты мне о чем-то важном рассказал. А у тебя всегда на лице все написано.
Саша смотрел на Меньшикова — такого спокойного, сдержанного, чувствуя, как исступленно колотится сердце, как горят губы, и чувствовал, что обида стискивает горло.
— Не надо извиняться, Олег Евгеньевич, — выпалил он звенящим от напряжения голосом. — Вот за это извиняться не надо. И шарахаться от меня, слово я зачумленный, тоже не надо. Это… нечестно!
— Саша… — Меньшиков потер переносицу и Саша вдруг увидел, что не такой уж он и непрошибаемый, и что вид у него уставший. — Саша… Я не железный. Ты думаешь, мне легко принять то, что я делал с тобой тот год? Что я на самом деле с тобой делал…
— Я уже забыл…
— А я нет. И я не имею права… Не имею…
- А я имею! Я имею право решать! И я решил, что..
В этот раз в дверь купе постучали.
— Входи, - Меньшиков, не дожидаясь, по Варгусов войдет, открыл дверь.
— Вы закончили? — вид у того был такой, словно ему пришлось съесть лимон, тщательно пережевывая.
— Мы подъезжаем. У нас есть план?
— Есть. — Меньшиков кивнул. — Мне тут Саша признался, что заезжал к приятелю и у него переоделся. Куртка с флешкой осталась в другой квартире.
— Олег Евгеньич, вы что…- но Варгусов перебил его, закатившись мелким дребезжащим смешком.
— А это мой наивный юный друг было то, что называется «медовой ловушкой». Ты получаешь удовольствие — мы получаем информацию. Я смотрю, славного боевого прошлого кое-кто не забыл.
— Знаешь, Варгусов, я к тебе тоже отношусь лучше, чем ты думаешь, — Меньшиков вдруг улыбнулся. — Так что езжай-ка ты за флешкой. Вернешь — может и сохранишь голову на плечах. А я вмешиваться не стану, все равно не моё это дело.
Варгусов подозрительно сузил и без того маленькие глазки:
— Щедрость какая… А ты чем займешься?
— Нам с тобой все равно делить нечего, — пожал плечами Меньшиков. — Так что я в аэропорт. С Сашей попрощаюсь. — И он приобнял окончательно запутавшегося Сашу за плечи.
— Ну да, ну да… — Варгусов натянуто улыбнулся и кивнул — Что, и докладывать не станешь?
— А меня официально здесь и нет. Забыл? Да не переживай ты так. Может еще и обойдется.
Глава 8Когда они остались одни в купе, Меньшиков предостерегающе вскинул брови:
— Тш…
Саша послушно проглотил вертевшиеся на языке вопросы. Наконец Меньшиков кивнул, можно.
— Вы его специально не туда отправили? Но зачем?
— Так надо, Саша.
— Но… для чего? — он беспомощно смотрел в красивое и совершенно спокойное лицо, чувствуя себя ребенком, по незнанию и глупости впутавшимся в серьезные взрослые игры.
— Так надо, Саша, — повторил Меньшиков, потом вдруг улыбнулся и мягко, почти невесомо, прикоснулся к сашиной щеке. — Все будет хорошо, мальчик, я тебе обещаю.
Саша замер, наслаждаясь ощущением, потом, в который уже раз не удержавшись, потянулся вперед всем телом, боясь, что его снова оттолкнут, заставят держать проклятую не нужную ему дистанцию, но его не оттолкнули. Меньшиков обнял, прижал к себе крепко, как когда-то давным-давно, сто лет назад.
— Сашенька… — почти стон, горячий выдох в шею.
Саша пытался вжаться ближе, теснее, удержать и не отпустить, чтобы теперь уже точно не выпустить.
— Олег Евгеньевич… Я вас одного не отпущу, слышите? И сам теперь никуда не уйду! — шею щекотнул негромкий смешок.
— Вот как?
— Я решил, я уже все решил, — Саша никак не мог понять, почему внутри все сжимается от непонятной тревоги.
Но вот к виску снова прижались теплые губы, беспокойство ушло, развеялось.
Меньшиков отстранился, посмотрел смеющимися глазами, обвел кончиком пальца упрямо выпяченный сашин подбородок.
— Решил, значит? Не страшно?
— С вами — нет. — Он и правда не боялся больше. Саша приготовился спорить, убеждать, но Олег Евгеньевич кивнул:
— Со мной, так со мной. Мне нужно сделать несколько важных звонков, а ты вот что: выйди из здания вокзала, возьми такси. Только не бери первого, кто с предложением кинется. И жди меня в переулке. Я подойду.
— Хорошо. Ну так я пойду? — Саша все не решался оторваться от Меньшикова. Осмелев, сам потянулся, коснулся губами точеной скулы, потом еще раз и еще. Осторожно. Нежно. Голова кружилась от того, что можно, что теперь позволено. - Я идти должен, да? - прошептал в теплые приоткрытые губы. - Я сейчас.. вот сейчас..
— Погоди, — Олег Евгеньевич улыбнулся, взъерошил Саше волосы. — Теперь иди.
И подтолкнул Сашу к двери купе.
На вокзале была обычная толчея, Саша отмахнулся от особо настойчивых таксистов, как учил Меньшиков, выждал 15 минут, а потом кинулся к парочке, уже укладывавшей вещи в багажник одной из машин:
— Тысяча извинений. Вы не уступите мне машину? Я оплачу Вам поездку! Он торопливо достал из кошелька несколько купюр.
Таксист не удивился, когда Саша попросил отогнать машину в узкий переулок и подождать.
Он сел в такси, не сводя глаз с переулка, вот сейчас знакомая фигура появится, Меньшиков улыбнется ему, сядет рядом и можно будет сидеть совсем близко, соприкасаясь плечами, чувствуя чужое тепло… Они найдут эту чертову флешку, отдадут кому нужно, и от Саши отстанут, и можно будет наконец спокойно обсудить… Что и как именно обсудить, Саша не мог объяснить даже сам себе. Просто не может же все просто так закончиться. Чтобы он оставался в Париже, а Олег Евгеньевич уехал в Москву… И плевать, нормальный он или ненормальный… Просто ему, Саше, нужно, чтобы Олег Евгеньевич был рядом, слышать тихое «Саша, мальчик…» Он вспомнил их поцелуй в купе, и как Меньшиков на него смотрел… Когда так смотрят, не бросают, не уезжают навсегда, не оглянувшись.
— Месье? Вашего друга что-то долго нет.
Саша вынырнул из своих сумбурных размышлений, посмотрел на часы. Получалось он уже почти полчаса сидит и просто ждет. Он выскочил из машины, метнулся из переулка назад к вокзалу, вслед донесся протестующий вопль:
— А деньги, месье???
— Не уезжайте, я сейчас!
Он, задыхаясь, расталкивая спешащих по своим делам, беззаботных прохожих, побежал обратно. Поезд еще стоял, проводники помогали выйти задержавшимся пассажирам.
— Мужчина из этого вагона! Он ехал со мной в купе, высокий брюнет! — Саша затряс за плечи проводника.
— Месье, пустите… Пустите. Да пусти ты меня! — растерял тот профессиональную вежливость. — Вышел этот брюнет за тобой. Сразу. И ушел.
— Куда! Куда ушел?! — Саша снова кинулся на вокзал, потом в переулок, осененный отчаянной надеждой, что Меньшиков уже ждет у такси. Не ждал.
— Месье, так мы поедем?
— Поедем. — Он назвал адрес и прибавил — Если поторопитесь, накину сверху.
Им повезло, не попали в ни в пробку, ни в аварию.
У дома Саша не глядя вытряхнул из портмоне наличные, бросился к парковке. Его машина стояла на своем обычном месте. Он щелкнул брелком, и она послушно мигнула фарами в ответ. Куртка лежала на заднем сиденье. В карманах ничего не было.
Саша попытался вспомнить, так ли он ее оставил, но не смог. Он выбрался из машины, сжимая в руках бесполезную куртку, огляделся. Что делать дальше он не знал.
Весь оставшийся день Саша то впадал в состояние апатии, то лихорадочно метался по квартире, пару раз даже собрался куда-то бежать, но у самого порога понимал, что не знает, куда именно. Номер Меньшикова он набирал каждые десять минут и в конце концов, когда в очередной раз услышал вежливое механическое: «Аппарат абонента выключен или недоступен», еле удержался, чтобы не швырнуть его в стену. Удержала мысль: а вдруг позвонит? Или напишет? Ответит?
Но внутри уже крепло болезненное понимание того, что не напишет и не ответит.
Когда скрутило в горестной судороге так, что он сжался в скулящий комок на полу, вцепившись зубами в запястье, чтобы не заорать, Саша подумал: когда он сбежал, Олегу Евгеньевичу было так же плохо? Он тоже метался от двери к окну? Набирал бесчётное количество раз номер, выученный наизусть? Гнал от себя дурные мысли? Пытался смириться с дурными мыслями? Чувствовал, как глубоко внутри разрастается мертвенный безжалостный холод, который словно бы вытесняет тебя из нормальной жизни? Отгораживает от остальных живущих? Потому что остальные, обычные люди будут продолжать есть, пить, любить, ненавидеть, смеяться, плакать - будут жить. А ты нет. Для тебя все закончилось.
- Нет, пожалуйста, нет, нет, нет, нетнетнет...- Саша и сам не знал кого просит. Впрочем сейчас это было и неважно, потому что на его просьбы никто не откликался.
А вечером в дверь заколотили так яростно, словно собирались снести ее к чертям, Саша распахнул, не спрашивая — на пороге стоял Варгусов, взлохмаченный, с бутылкой в руке. Он ввалился в квартиру, отпихнув Сашу, обвел взглядом гостиную.
— Где Олег Евгеньевич?
Варгусов издал неприятный булькающий смешок:
— Где? А ты не догадываешься, да? Стоишь тут… словно орлеанская дева, невинная и непорочная…
Саша пропустил мимо ушей идиотскую шутку:
— Вы виделись? Он взял флешку, да?
С лицом Варгусова произошло странное, насмешливая клоунская гримаса исчезла, углы губ поползли вниз и в глазах заблестели слезы. Он вдруг рухнул на диван, обхватил голову руками и провыл:
— Флешку… Флешку он нашел… Меньшиков… дуррак, что ты натворил-то…
— Почему… натворил, — еле выговорил Саша помертвевшими губами и едва успел увернуться от полетевшей в его голову бутылки.
— Да потому что ты еще жив, щенок проклятый! Ты что, совсем тупой? Не можешь сложить два и два?
Саша только головой покачал, подошел ближе, посмотрел в налитые кровью и пьяной яростью глаза:
— Что с Олегом Евгеньевичем? Мы же… мы договорились с ним встретиться… Чтобы вместе…
Варгусов ухватил его за ворот футболки, притянул к себе:
— Ты, Петров, к этому часу должен был валяться с перерезанной глоткой, как ненужный случайный свидетель, а я и Меньшиков с флешкой должны лететь в Москву. А теперь напряги извилины, звезда, ты жив-здоров, французы от нас отстали, а флешки у меня нет. Какой вывод напрашивается?
Саша отшатнулся, пытаясь осознать произошедшее. Вспомнилось вдруг: «Никто тебя не тронет. Я обещаю». Он уже тогда все решил… Прощался с Сашей…
— Он отдал ее… за меня? — тишину комнаты разорвал телефонный звонок, Саша было вскинулся, но звонили не ему. Варгусов достал из кармана свой:
— Да… Да… Нет… Слушаюсь, — он встал, трезвея на глазах, пошел мимо Саши к двери, но остановился, выдохнул в лицо яростным злым шепотом.
— Олег вылетел рейсом Париж-Москва. В аэропорту его уже будут ждать товарищи из нашего отдела, и не с цветами, как ты понимаешь. Превысил полномочия, вмешался в чужую операцию. Пошел на несанкционированную сделку. — Он посмотрел в стремительно бледнеющее сашино лицо, похлопал по плечу. — Он ведь даже прятаться не стал. А знаешь почему? Понимает, что достать его легче легкого, достаточно надавить на одну болевую точку. А ты живи, артист. Наслаждайся.
Глава 9По Варгусову решение-то уже давно было принято, даже не жаль его, дурака. Позволить собственному информатору за нос тебя водить и не заподозрить ничего? Это плохо, не будет с такого человека толку. Так что приказ о ликвидации Никита Сергеевич подписал без угрызений, а вот над второй бумагой задумался.
И дело тут не в личном отношении, хотя стоило признать, что поперек всех инструкций, прикипел Михалков сердцем. Чувствовал слабость за собой, потому и спрашивал с Олега строже, чем с остальных и спуску ему не давал, и на самое сложное, самое грязное дело не жалел бросить. И каждый раз наполнялся гордостью, когда Меньшиков кивал невозмутимо, а потом так же невозмутимо и бесстрастно докладывал о проделанной работ.
Никита Сергеевич задумчиво подергал себя за кончик холеного уса.
— Эх Олежа, Олежа… Да что ты нашел в этом мальчишке, чтоб за него жизнь… больше - честь служебную положить?
В памяти всплыл насмерть перепуганный пацан, ни силы, ни стойкости, ни ума особого Михалков в нем не разглядел. Даже разочаровался, думал, что Олег себе кого поинтересней присмотрел.
Впрочем, многие не поняли и Михалкова, когда без малого двадцать лет назад выбрал он себе в отдел не матерого волкодава на освободившееся место, а тонкозвонного Меньшикова. За спиной-то не один сослуживец тогда пальцем у виска покрутил, мол, стареет Никита Сергеевич, разучился правильных людей выбирать. Это ж надо, мало того, что пацана зеленого выбрал, так еще кого? Медовую ловушку! Только что из чужой койки вынул!
Михалков потом с особым удовольствием наблюдал, как у хохмачей вытягиваются лица, когда юный Олежек буром, катком попер наверх по карьерной лестнице. Умный, хваткий, умеющий быть изощренно жестоким и, что важнее всего, беззаветно преданный благодетелю. Всегда помнил, кому обязан повышением и тем, что не надо больше по чужим койкам прыгать.
Никита Сергеевич даже рассмеялся в усы, но вспомнил, что сегодня крайний срок, пора по любимцу своему решение принимать. Вздохнул тяжело.
И ведь не смягчишь никак, не замнешь. Олег ценную информацию французам отдал, особо и не таился. Все ради актеришки… Михалков чуть не сплюнул, но тут в мозгу словно засвербело, зацарапало. Он прокрутил в голове недавние мысли, пытаясь понять, что его заинтересовало. Раз есть интерес, значит польза какая-то, выгода имеется… Посмотрел на документы на столе. Фотография Меньшикова, его личное дело, доклад о поездке от Варгусова… А вот недавняя совсем — пацан меньшиковский. На сцене, глаза распахнуты, рот приоткрыт… Актер… Михалков снова пробежался взглядом по докладу, потом по фото. Еще неясная мысль постепенно принимала все более четкую форму, тут, конечно, надо многое обдумать… Но если все получится, и волки будут сыты и некоторые овцы уцелеют.
— Никита Сергеевич, разрешите? — в дверь заглянул Бондарчук, — вы приказывали вам лично докладывать, если новости появятся по Меньшикову.
Михалков нетерпеливо махнул рукой:
— Не тяни. Что за новости? Французы?
— Нет. — Бондарчук мотнул лысой головой, — Этот актёр. Зарегистрировался на рейс Париж — Москва. Прилетает завтра в 12.00.
— Вооот как? — Михалков откинулся на спинку кресла, потер ладони. — Прилетает значит? Один?
— Да. Ему Олег все документы сделал… Паспорт… Квартиру оформил…- Бондарчук смотрел в сторону, голос спокойный, но чувствовалась под этим спокойствием бурлящая ярость и обида. Михалков только усмехнулся: вот они, люди. Что уж там у Олега с Федором, было - не было, он не знал, в личную жизнь своего протеже не совался, больше чем следовало. Но когда Олег заболел мальчиком своим, Федор только что слюной от бешенства не капал. Помнится, пришлось его несколько лет назад к себе вызвать, пожурить по отечески. Михалков ханжой не был. В постели развлекайся, с кем хочешь, вот только чтоб работе не мешало.
— Значится так… Актера в аэропорту встретить. И привезти ко мне сюда, — он усмехнулся, заметив, какой мстительной радостью вспыхнули глаза Бондарчука, — Вежливо встретить, Федор. Как дорогого и очень полезного нам гостя. Ясно тебе?
— Так точно, — ответил тот. — Никита Сергеевич, он что, совсем дурак? Не понимает, что никто его здесь больше не прикрывает?
— Ну… Насколько я помню, ума там большого нет… Но это и неважно.
Михалков взял сашину фотографию, всмотрелся повнимательнее:
— Головой-то жить, Федор, оно может и безопасно, но не всегда правильно. Всё. Свободен.
Оставшись один, Михалков удовлетворенно вздохнул. Что ж… На ловца, как говорится, и зверь бежит. Завтра главное правильно беседу построить, чтобы не испортить ничего.
И для этого нужно побеседовать с Олегом.
При звуке открывающейся двери Меньшиков встал:
— Добрый день, Никита Сергеевич. — Михалков усмехнулся с удивленным восхищением. Будто не в камере со дня на день расстрела ожидает, а в собственной гостиной принимает не слишком приятного гостя. Он осмотрел своего любимца, кивнул удовлетворенно. Как и просил, ребятки не усердствовали.
— Добрый, добрый, Олежа… — он присел на койку напротив, махнул рукой. — Заносите.
Охранник вкатил сервированный на двоих столик.
— Время к обеду, а один я не люблю, составишь компанию старику?
— Это вместо последнего ужина приговоренного? — Олег не рисовался, не играл в героя, ему и правда просто нужно было знать: сегодня или нет? Он вообще выглядел спокойным расслабленным. Знал Михалков это чувство: когда ты сделал все, что от тебя зависит и сделал хорошо, правильно. Долг свой исполнил — а остальное уже и неважно, даже твоя собственная жизнь. Только в какой момент для Олега постельная игрушка стала важнее всего? И тут же одернул себя. Неправильно так думать. Не игрушка. Не тот Меньшиков человек, чтоб размениваться по мелочам.
— Нет, Олежа. С последним ужином придется подождать, — Михалков налил себе кофе, отпил, причмокнул губами. Видел как у Олега в глазах интерес вспыхнул, но объяснять ничего не стал. Решил подождать, пока сам спросит.
Олег присел, налил себе кофе, взял со столика сигареты, закурил, сигарету правда держал без прежнего изящества, будто больно ему, неловко.
Михалков поморщился, видеть это было неприятно.
Олег пил кофе молча, наслаждаясь вкусом, вопросов не задавал. Ну да… Это же его Михалков сам учил, еще несмышленого совсем, когда стоит паузу потянуть, когда наоборот надавить на человека, да как посильнее, да чтоб побольнее. Интересно, неужели Олег уверен, что переиграет?
— Хорошо, Никита Сергеевич, я спрошу. Зачем я вам еще нужен? — Олег улыбнулся с равнодушной вежливостью человека, уверенного, что для него все решено и предрешено, и оттого совершенно спокойного.
«Знал бы ты, как мало стоит твое спокойствие», — подумал Михалков. Тянуть не стал, сказал прямо:
— Завтра мальчик твой в Москву прилетает. Один. Я уже распорядился, встретим, проводим… — сказал и впился глазами, очень уж интересно было, какая эмоция первой появится. Она самая честная, неподдельная. Радость? Беспокойство? Вон Федор может и мнит себя несчастным с разбитым сердцем, однако на Олега он больше обижается, значит себя ему жальче всех.
Меньшиков побелел, полыхнул глазами, грохнул кофейной чашкой о поднос:
— Зачем?
— Зачем летит? Так не знаю, вот встретимся, побеседуем…
— Зачем вы впутываете Сашу?
— Мы впутываем? Олежа, дорогой, ты ничего не забыл? Кто мальчишку с собой таскал всюду? Кто из-за него работать нормально перестал? Подумаешь, горесть какая! Шлюшка театральная ноги не раздвинула!
— И вы помочь решили, — Олег стал совсем белым, только черно и страшно темнели глаза.
— Ну помог, — Михалков развел руками, нисколько не смущаясь. — Сейчас вижу — зря. Он бы уехал куда подальше, ты бы переболел! Но нет! Ты же, Олег, полумер не знаешь! Чуть не свихнулся, потом помчался в Париж. А потом и вовсе… — он не договорил, потому что если предыдущее можно было хоть как-то понять, историю с отданной флешкой Михалков понимать отказывался.
— Олег… Ты понимаешь, что натворил? Что ты… наделал? — закончил он совсем другим тоном, уже без рисовки и позерства, посмотрел, качнул разочарованно головой.
Олег под этим взглядом обмяк, опустил лицо в ладони:
— Простите, Никита Сергеевич… Я бы искупил… чем мог, только скажите, — проговорил глухо.
Михалков тяжело встал, подошел, положил тяжелую ладонь на склоненные плечи, Олег вздрогнул, вскинул горящие сухим блеском глаза. Красивый… И двадцать лет назад, пацаном был хорош, а сейчас и вовсе глаз не оторвать. Михалков подцепил подбородок пальцами, всматриваясь в тонкое породистое лицо, пытаясь понять, когда упустил, что просмотрел… Почему такой послушный, такой преданный вдруг решил оборвать поводок. Предать. Не только Родину, его лично предать.
Он наклонился, чтобы не упустить и грана боли, которая, он точно знал, сейчас появится на этом красивом лице, проговорил негромко:
— Я твоего мальчишку встречу лично. И побеседую, как умею, ты меня знаешь. И искупать не ты, а он будет.
В коридоре промокнул платком разбитую губу, кивнул охране:
— Особо не усердствуйте, и лицо не трогайте…
На следующий день Никита Сергеевич все никак не мог решить: встретить актёра в аэропорту или все-таки в кабинете дождаться. Хотелось потрясти его как следует. Он усмехнулся, понимая, что с одной стороны, пусть, пока доедет, обдумает, зачем везут, сам себе все страсти представит, тогда и возни с ним будет меньше.
Когда позвонил Бондарчук и каменным голосом доложил, что объект доставлен, приказал отвести в кабинет. Пусть еще посидит, подождет, полезно будет.
— Есть, — отозвался Бондарчук сухо. Михалков только головой покачал, что вчера вечером Федор у камеры меньшиковской часа три как пес просидел, даже доктора поперек всех инструкций притащил, ему уже доложили. Вот сейчас пытается то ли укорить, то ли неодобрение продемонстрировать. Детский сад.
Никита Сергеевич просмотрел срочные бумаги, потом несрочные, сделал несколько звонков важных, потом жене позвонил, узнал, как там внуки, выпил кофе и наконец прошел в кабинет, по его расчетам актёр уже должен дойти до правильного состояния. Перед тем, как зайти, проиграл в уме их последнюю встречу, тогда мальчишка перепугался до обморока, и сейчас неплохо бы ему напомнить, у кого он в гостях и что с ним сделать можно. Михалков немного побубнил себе под нос разминаясь, а потом зашел:
— Ну здраавствуй, здраавствуй, — пропел он приветливо, до мельчайшей детали воспроизводя интонации, с которым поздоровался при первом знакомстве.
В ярко-голубых глазах мальчишки плеснул глубинный ужас, он вцепился пальцами в край стула, побледнел, но подбородок вызывающе вздернул, сжал трясущиеся губы.
Надо же. Храбрится.
— Здравствуйте, — ответил сдержанно, глаз не отвел. Михалкову стало интересно, он обошел стол, сел в кресло, сложив руки на животе, благодушно улыбнулся.
— Ну, Сашенька, как поживаешь?
Мальчишку отчетливо передернуло, и он негромко, но твердо сказал:
— Не называйте так. Меня зовут Александр Андреевич. — Помолчал и добавил. — Спасибо. Бывало и лучше.
— Ну, Александр Андреевич, так Александр Андреевич, — покладисто улыбнулся Михалков. — Может, чаю? Или кофе? А то и поужинать хотите?
Но мальчику до меньшиковской выдержки далеко было, так что он сразу с места в карьер кинулся:
— Вы же меня не для чая-кофе привезли! Так что хватит уже… Лучше сразу скажите, что вам нужно?
Михалков чуть приподнял брови, отмечая про себя, что ни ума, ни выдержки у мальчишки за эти годы не прибавилось. Но это и не надобно, зато похорошел, вон, глаза-то как сверкают.
— А вам, Александр Андреевич, что нужно, позвольте полюбопытствовать? Это же вы к нам из заграницы изволили пожаловать? Неужто гастролей хотите?
Мальчишка помолчал, покусал губу, потом мотнул головой, ни дать ни взять молодой бычок и выпалил:
— Вы же знаете! Знаете, что мне… Кто мне нужен. Я здесь из-за Олега Евгеньевича, мне Варгусов сказал, что его арестуют и накажут. Так вот, он ни в чем не виноват, — он ударил по столу кулаком, приподнялся, нависнув, — Не виноват! Это все из-за меня случилось, слышите!
Михалков к такому оказался не готов… Снова подумал, ну что Олег… Это Олег-то! Мастер по созданию многоходовок, тонких, изящных, нашел в этом пацане, простом как средневековое стенобитное орудие? Из-за кого себя погубить решил?
— Ну раз вы говорите, что не виноват, — развел он руками, — то мы, конечно, его отпустим. Прямо сейчас. Жаль, Александр Андреевич, что вы немного припозднились и второго участника вашего ударного пионерского отряда, мы отпустить уже не успеем.
— Почему? — тот удивился и похоже искренне.
— А мы его уже расстреляли.
Ну наконец-то этого юного идиота проняло, Петров побелел, с ужасом уставился на Михалкова:
— Как… расстреляли? За что?
— А за то, что работу свою плохо сделал! — гаркнул Никита Сергеевич. — За то, что документы важные просрал! Ты что решил, будто мы тут в бирюльки играем, Александр Андреевич? — он швырнул замершему пацану в лицо заранее заготовленный документ. — Ты читай, читай…
Тот схватил, забегал глазами по строчкам:
«По обвинению в преступной халатности… измене… приговаривается Меньшиков Олег Евгеньевич к высшей мере наказания… привести в исполнение…»
Это же сегодня… Сегодня?
А дальше случилось сценарием не предусмотренное: с яростным рычанием мальчишка кинулся вперед в совершенно бессмысленной попытке, прямо через стол, сметая на пол документы, уронив стул, нелепо, неуклюже, однако Никита Сергеевич, едва-едва успевший отшатнуться, удержать за плечи, услышал, как по-звериному лязгнули зубы возле горла.
— Ах ты… щенок, — то ли возмутился, то ли восхитился он, наблюдая, как хрипящего от бешенства мальчишку скручивают вбежавшие в кабинет молодцы.
— Аккуратно, нам работать еще, — он встал, поморщился, возраст все-таки давал о себе знать, не по летам уже этак кувыркаться-то. Поднял упавший приказ, ткнул рвущемуся из наручников пацану в лицо:
— И что он все-таки в тебе нашел? Глаза-то есть, Александр Андреевич? Так разуй: подписи об исполнении не стоит!
Он скрутил документ в трубочку и небольно, но обидно шлепнул обмякшего мальчишку по макушке:
— Фу! Плохой мальчик! Плохой! — тот ответил белым от ненависти взглядом, но Михалков только усмехнулся. — Ну что, Александр Андреевич? Психовать будем или дела делать?
Дождался сдавленного:
— Дела делать…- однако промолчал, выразительно приподняв брови. Пацан не сглупил. — Я прошу прощения за несдержанность. Я хочу… все сделать правильно.
— Вот и молодец, — и кивнул чтобы отпустили, сняли наручники.
Петров, стиснув губы, замер напротив, напряженный, глаза так и сверкают, больше Никита Сергеевич решил не тянуть, веером разложил перед ним несколько фотографий. Пацан посмотрел, потом пожал плечами брезгливо:
— Кто это?
И впрямь, надо признать, мужчина на фотографиях красотой не отличался, болезненно полный, с бледной пористой кожей, толстый нос с широко вырезанными ноздрями, уголки мясистых, словно вывернутых, губ опущены вниз. Но гаже всего были глаза: маленькие, глубоко посаженные, даже на фото было видно, что ни доброта, ни благородство ему не свойственны.
— Это, Александр Андреевич, Экхарт Беккер, сотрудник германского посольства. И очень нужно, чтобы он стал еще и моим сотрудником. Вот в этом ты мне и поможешь.
— Мне… Мне что с ним, поговорить надо будет?
Михалков посмотрел в наивные бирюзовые глаза и с удовольствием пояснил, — Тебе надо будет ноги перед ним раздвинуть. Качественно. Добросовестно. Так, чтобы все остались довольны.
В этот раз дошло до мальчишки быстро, но ни кидаться, ни истерик устраивать он не стал. Сгорбился над столом, опустив голову, так что длинная русая челка полностью скрыла лицо. Видно было только по-девичьи тонкие пальцы, сжимавшие фотографию. В кабинете стало тихо, Михалков молчал, не торопил. В таком деле нужна полная добровольность (в определенном смысле, конечно) и осознанность. Согласится сейчас, а потом взбрыкнет, или еще хуже — болтать станет не вовремя, и что делать тогда? Нет уж, пусть сейчас себе представит всю картину в красках, так сказать.
— Герр Беккер — известный у себя на Родине меценат, покровитель искусств. Это все знают. А вот тот факт, что он падок на юных служителей искусства, известен далеко не всем, уж больно хорошо следы заметает, так что иногда и концов не найдешь.
Удивительно, но подтекст Петров уловил, оттолкнул от себя фотографии, поднял голову, уставился на Никиту Сергеевича:
— Это значит, что после того, как он меня… как я все сделаю, меня могут убить?
— Могут, — Михалков ободряюще улыбнулся. — Но ты, Александр Андреевич, не бойся. Как же он тебя убьёт, если мы весь процесс на камеру запишем?
— Запишете??? — вот теперь у пацана прорезался голос, лицо запылало.
— Ну, а как мы компромат-то получим? Ты что, честное пионерское дашь, что он тебя оприходовал?
Вид у мальчишки совсем больной стал, он несколько раз порывался что-то сказать, но никак не мог, застревали слова в горле.
— Но я тебя не тороплю, — прогудел Никита Сергеевич, — я понимаю, тут подумать надо, решиться. Вот ты и подумай. И знаешь что, Александр Петрович? Я вот тоже подумал: а давай ты с Олежей встретишься, поговоришь? Ты что ж, зря сюда летел? Соскучился, небось?
— А можно? Правда можно его увидеть? — теперь в бирюзовых глазах светилась искренняя признательность.
Михалков чуть не сплюнул: ну что за дурачок! У него перед носом наживкой машут, чтобы сам побыстрее на крючок насадился, а он благодарит. И что в нем Олежа увидел-то? Хотя может, эта наивность и привлекла?
— Правда, можно, — и набрал Бондарчука. — Федор? Зайди-ка.
Бондарчук возник в дверях моментально, словно только и ждал, покосился хмуро на Петрова.
— Распорядись там, чтоб Александра Петровича за город отвезли, в меньшиковский особняк. У него там встреча важная. А ты потом назад ко мне, аппаратуру проверить, чтоб не как в прошлый раз.
— А Олег Евгеньевич разве у себя? — удивился Петров.
— Нет. Но камера — не самое приятное место для свиданий. Вы думайте, решайте. Как приедете — дадите мне ответ.
Камеры и звук были в полном порядке, так что Никита Сергеевич попросил принести себе кофе и кивнул замершему столбом Бондарчуку:
— Устраивайся уже, чего встал-то? Только, Федор, давай без мелодрам тут. Нам этот немецкий боров нужен, как евнуху яйца. Так что у мальчишки должна быть мотивация, ее-то мы и предоставим в лучшем виде.
На экране Петров с дурацким видом бродил по просторному холлу, подошел к креслу у камина, провел ладонью по изголовью, бормотнул что-то под нос. А что — не слышно.
— Федор, ну что со звуком-то опять! — Михалков недовольно посмотрел на Бондарчука, но тот не отреагировал, весь словно вытянулся, заострился, нацеленный на одну точку на экране.
— Олег Евгеньевич! — ахнули с монитора, Петров рванул к Меньшикову, но замер в полушаге, распахнув глаза.
— Перестарались, — сокрушенно вздохнул Михалков, — хотя, может, оно и к лучшему.
Плохо. Надо было вчера охрану окоротить. Они, конечно, не усердствовали, но для лопуха зелёного и это «не усердие» может показаться страшным.
На экране Петров наконец-то отмер, подошел к Олегу, с объятиями кидаться не стал, не совсем дурак, видно.
— Олег Евгеньевич…- так и стоял, не решаясь ни обнять, ни просто коснуться.
Олег на мальчишку смотрел безо всякого выражения, Михалков подумал уж, что сейчас отмахнется и выйдет, уж он-то точно понимал, что встречу эту им не по доброте душевной устроили, да еще не в камере, а в знакомой обстановке.
А мальчишка так и смотрел, не отводя глаз, с силой прикусывая губу, и видел и неловкую позу, которая бывает, когда не знаешь, как встать, чтобы было не то чтобы не больно, а просто хоть немного полегче стало, и то, что пиджак не сидит щегольски, а словно велик на размер, и синяки под глазами, и стесанную чужим кулаком скулу. Смотрел, взгляда не отводил. Только пальцы сжимал напряженно. Это хорошо. Пусть поймет, какие последствия могут быть, если откажется.
А потом Олег вдруг улыбнулся, поманил Петрова к себе:
— Сашенька… Ну что ты, мальчик, — обнял, прижимая одной рукой, губами коснулся виска.
Рядом Федор издал сдавленный звук, полный ярости и удивления. Да уж, удивляться было чему, Михалков и не знал, что Олег умеет так светло улыбаться.
— Олег Евгеньевич, — Петрова точно заклинило, и, судя по голосу, он собрался рыдать и каяться, и это было бы совсем не к месту.
— Щенок… сопляк…- процедил Федор, — И что только…- продолжать он не стал, но Михалков его понял, подлил себе еще горячего кофе.
— Ну что-что? Это на работе кругом волкодав на волкодаве. А тут приходишь домой и встречает тебя такое вот… Глазенки голубые, волосенки светлые… Взгляд глупенький, наивный. Сам весь в высоких материях. Может, Олежа с ним душой отдыхал. — Потом не удержался и добавил. — Ну и не только душой, конечно. Вон розанчик какой.
А на экране Меньшиков поднял взгляд, посмотрел точно в камеру. Никита Сергеевич отсалютовал чашкой с кофе:
— Уж прости, Олежа. А ля герр, как говорится…
Меньшиков будто услышал, усмехнулся понимающе, потом снова сосредоточился на мальчишке:
— Саша, успокойся и расскажи мне все. Ну давай, мальчик, — а потом приподнял вконец растерявшегося мальчишку за подбородок, поцеловал. И так поцеловал, точно не знал ни о камере, ни о записи, точно одни они в целом свете и не грозит одному расстрел, а другому участь может и пострашнее, будто бы все время мира у них впереди.
Грохнула дверь, Бондарчук с бледным, исказившимся от гнева лицом, вышел из кабинета. Нарушение, конечно, вопиющее, но Михалков возвращать не стал, смотрел на экран, где мальчишка плавился в объятиях Олега, а тот целовал и целовал, неторопливо, уверенно.
— Думал, что уже не увидимся, — он пригладил растрепанные волосы, обвел кончиком пальца припухшие влажные губы.
Михалков даже с такого расстояния видел, какой поплывший у мальчишки взгляд. Но вот Петров тряхнул головой, точно морок согнать хотел.
— Олег Евгеньевич, я все исправлю. Мне этот ваш усач сказал, что я могу… компенсировать ущерб.
— Усач? — Олег снова глянул в камеру. — И что он предложил?
Михалков напрягся. Как отреагирует Олег на то, что его драгоценного Сашеньку подложат под другого, он мог себе представить. Как и то, что Олег вполне в состоянии мальчишку отговорить, уж он-то аргументы нужные отыщет, найдет на что надавить. Но Петров поднял чистый-чистый, совершенно честный взгляд, и сказал:
— Надо отвезти в Париж какую-то информацию. И там передать во время приема одному человеку. Вот и всё.
— Ай молодца!..- Никита Сергеевич не удержался, зааплодировал. — Вот тебе и щенок, вот тебе и сопляк!
— И все? — Олег недоверчиво вглядывался в совершенно безмятежное лицо. — Саша, это все? Отвезти и передать?
Но Петров, видно, не зря свои букеты и овации получал.
— Я и сам удивился, но мне ничего объяснять не стали, сказали чтоб отвез. Ну и не болтал.
И так естественно у него вышло, так натурально, без перегибов, что Михалков губами причмокнул и сделал себе заметочку, что из Петрова может выйти… Что-то… Если выживет, конечно, и не сломается. Может и не зря Олег так к нему прикипел.