Про Полковника и ГопникаНа самом деле это "Никита", только с Артемом и Лебедевым в главных ролях)) Очень уж захотелось, так что прости Бессон, я просто играюсь)
Бета
Inndiliya 3Артем лежал на узкой неудобной койке, сжавшись в комок, и заставлял себя дышать глубоко и размеренно, подавляя бурлящее в крови яростное отчаяние. Не сейчас. Не время. Сейчас дышать. Просто дышать. И еще раз. Вдох-выдох… Прогоняя все посторонние мешающие мысли… — не оправдал надежд…— сосредоточился только на цели… мама бы разочаровалась… представляя в мельчайших подробностях… спустил жизнь в унитаз… как он ответит этому мудаку. Еще вдох и выдох. Бутылку он держал в руке за горлышко, крепко, уверенно, и пальцы не скользили по стеклу.
Вот раздался легкий шорох — отъехала дверь. Шаги — кто-то переступил порог. Панель закрылась. Снова шаги, вот остановились, не доходя до кровати.
— Твои полчаса вышли, Артем. Что ты выбрал? Новая жизнь, или?.. — не договорил, но и так все понятно. Артем завозился, сел, все еще спиной к двери, одеяло свисает с колен, прикрывая руки.
— Я выбрал…- он закашлялся, замотал головой.
— Что выбрал? — в голосе за спиной ни толики нетерпения или раздражения. Интересно, а если Артем ответит неправильно, что будет? Ему в затылок уже направлен ствол? Почему-то он уверен, что нет, кажется, он бы обязательно почувствовал. Такое нельзя не почувствовать. Да и не станет этот мудак утруждаться лично.
— Артем? — интонация изменилась, самую малость. — Что ты выбрал?
Пауза. Сердце начало неудержимо разгоняться, в мышцах жжение и нестерпимый зуд, тело требовало действия, немедленно, сейчас.
— Гарантии… — пробормотал он. — Мне нужны гарантии.
Снова пауза.
— Гарантии чего?
Артем, не оборачиваясь, замотал головой, пробормотал быстро и тихо:
— Гарантии, ясно?
Неудобно разговаривать с собеседником, не видя лица, не зная, что у него в глазах, это раздражает, мешает. Любой захочет подойти ближе. И этот тоже захочет. Тут Артем не ошибся. За спиной короткий выдох, словно кто-то раздражен, потом шаги. Теперь на полу рядом с ботинками Артема — начищенные до блеска носы черных ботинок. Рядом, но нужно еще ближе… Поэтому Артем издал неясный хнычущий звук:
— Я хочу…
— Что? — вот оно. К нему нагибаются совсем близко, настолько, что он чувствует чужое, с привкусом кофе, дыхание на виске. — Чего ты хочешь?
Артему нужно сделать одно короткое, но точное движение, и шанс у него только один:
— Вот этого! — опасно острый край розочки упирается в шею точно там где проходит яремная вена. — Этого я хочу, с-сука!
Темные глаза замирают, зрачки в них расширяются, почти закрывая собой радужку, момент растерянности совсем короткий, односекундный, но его хватает, должно хватить. Артем вскакивает на ноги, разворачивает мужчину спиной к себе, шею в локтевой захват, розочку к шее, к коже, так, чтобы чувствовал и осознавал.
— Ну что? Как тебе такой ответ, урод? Что молчишь? Зассал, сука?
В ответ тишина, но неправильная. Нет ни сбитого учащенного дыхания, тело в его руках не наряжено, не каменеет от страха.
— К двери пошел, — толкнул вперед, к стене. — Открывай.
— Интересный ход, — комментирует мужик, и в голосе его, наверное, впервые за время разговора, звучит живой, искренний интерес. — Непродуманный, конечно. Халтурный, но в определённом таланте тебе не откажешь.
— Заткнись! — Бесит это спокойствие, а еще больше бесит, что глубоко внутри что-то отзывается на похвалу. Хочет этого сдержанного одобрения.
— Дверь, я сказал.
— Конечно, — дверь отъехала в сторону, и Артем вышел, толкая перед собой живой щит. Он не знал, что там, за дверью, запретил себе думать, предполагать, просчитывать. Он сейчас сплошные инстинкты и ярость, и этого ему хватит. Должно хватить.
За дверью коридор короткий, видно какое-то совершенно обыденное скучное помещение: столы с компами, папками, бумагами, кто-то печатает, кто-то пьет кофе, даже то ли фикус, то ли кактус в горшочке растет. На миг все замерли, глядя на них, потом мужик поднял руку:
— Все в порядке. Ситуация под контролем. Никому не вмешиваться, просто занимайтесь своими делами.
Делами, разумеется, никто не занимается, но и паники нет, на них просто глазеют, переговариваются украдкой.
— Под каким, блядь, еще контролем, — прошипел Артем, он уже взмок, футболка прилипла к спине и, что хуже всего, бутылочное горлышко стало скользким, как живое, подло норовило вывернуться из пальцев.
— Под чьим контролем ситуация, — поправил его профессорским тоном мужик. И сам же ответил. — Это правильный вопрос, Артем. И, как я уже сказал ранее, выбор делаешь ты. Кстати, ты в курсе, что твои полчаса давно истекли?
Артем чуть не споткнулся, поняв, что этот хладнокровный мудак, в горло которого упирается зазубренный осколок, только что пошутил. Они свернули в другой коридор, такой же обычный, с выкрашенными в скучный зеленый цвет стенами, совершенно пустой. Это безлюдье напрягало. Должна же тут быть охрана. Сигналка? Хоть что-то! Артем до боли прикусил губу, запрещая себе думать. Ничего! Прорвемся! Так они дошли до лестницы.
— Вызывай лифт, — сам он опускать рук не собирался, мышцы и так уже сводило от напряжения. Когда лифт подошел, Артем напрягся, он крепче прижал к себе сухощавое тело так, что неловко ткнулся носом в аккуратно подстриженный затылок, мазнул губами по шее. И занервничал сильнее, остро ощутив неуместную сейчас странную интимность.
— Спокойно стой! — буркнул он, сильнее прижимая острый край к горлу, прячась за спиной у своего заложника, внутренне готовясь, что уж из лифта-то точно повалит минимум какой-нибудь Беркут. В ответ — молчание.
В лифте пусто, из динамиков неслась какая-то дебильная веселенькая мелодия.
— Закрывай! — Когда створки дверей сомкнулись, Артем перевел дух. Замкнутое пространство казалось безопасным, уж тут точно никто не выпрыгнет из-за угла.
— В принципе, ты рассуждал верно, когда ждал засады у лифта. Но вот о спине ты не подумал совершенно, сосредоточился на возможной лобовой атаке. Это неправильно. Запомни: по возможности стой всегда спиной к стене.
В голосе легкое недовольство, словно они на экзамене и Артем лажает, это бесит. Он встряхнул чертова мужика, просто, чтобы напомнить, кто тут главный. В ответ молчание, очень говорящее молчание, и Артем снова до боли прикусывает губу, приказывая себе не паниковать, оставаться спокойным.
— Куда? Вверх или вниз? — он развернул мужика, толкая спиной к стене, — осколок под подбородок. — Куда?
Тот одобрительно кивает:
— Молодец. Знаешь, многие рефлекторно жмут на привычную кнопку. Вниз. Но мы можем находиться в подвале, например.
— Куда?! — еще чуть-чуть, и Артем сорвется.
— Вверх. — Голос и лицо совершенно спокойны. — Хотя подумай ты немного, и сам смог бы понять. Ничего, у тебя будет шанс научиться.
— Да пошел ты! Что там? Коридоры? Лабиринты? — снова одобрительный кивок.
— Там выход, Артем. Но ты не выйдешь. Не сможешь. — В ответе звучит равнодушная убежденность.
— Тогда ты сдохнешь, — Артем очень старается говорить с равнозначной убежденностью, которую не чувствует. — Сдохнешь, ясно?
Двери лифта разошлись, и сердце ухает куда-то вниз, Артем даже людей сначала не увидел, только дула автоматов, направленных на него.
Он рефлекторно отшатнулся назад, прикрываясь заложником.
— Опустили стволы! Все опустили стволы! — никто даже не пошевелился. Его словно и не услышали.
— Они не опустят. Я же сказал, этим выходом ты не воспользуешься.
— Заткнись! — Артем стиснул зубы, заставляя себя не паниковать, думать. — Суки! Я убью его, слышите? Я его убью сейчас!
Он прижимает кажущийся сейчас таким нелепым, перед направленной на него огневой мощью, осколок к шее заложника. Кожа теплая, немного загорелая, видны синеватые вены.
— Я убью его, дайте пройти! — острый край чиркает по коже, оставляя тонкую неровную полосу, которая сразу же набухает алыми каплями.
В ответ только тишина. Ему не приказывают сдаться или отпустить заложника. Слышно только его рваное сбивчивое дыхание, только его беспомощные выкрики.
— Они не уйдут. Они не опустят. — В спокойном голосе слышится нечто, отдалённо похожее на сочувствие.
— Так прикажите им! — Артем снова впечатал его спиной в стену, он кричит, но им обоим понятно, что это уже и не требование — мольба.
— Они меня не послушают. У них есть инструкция на подобный случай.
— Нет! Нет! Нет, твою мать! — позже Артем сгорал от стыда припоминая и свои неумелые захваты, и как он был открыт, так что его даже слепой снайпер мог бы снять, и свои дурные непродуманные действия. Но это потом, а сейчас он чувствовал бездонное горькое отчаяние — вот сейчас все и закончится. Его жизнь закончится. Короткая, бесполезная, никакая…
— Артем, — на загривок легла теплая уверенная ладонь, не сжимая, не захватывая, пальцы просто огладили осторожно. — Тебе не нужно умирать сейчас. Тебе просто необходимо сделать правильный выбор, и все.
Он уже никого не держал, держали его. Нет, не так, не держали — поддерживали, не давая свалиться в пропасть. Ладонь на шее, другая на запястье.
— Опусти, это уже бесполезно. Ты и сам понял, — не осталось ничего, даже разозлиться толком не получалось, только обида и горечь поражения. Все проебал. Все было зря.
— Опусти, — подчиняясь мягкому давлению, Артем разжал пальцы: бутылочное горлышко жалко звякнуло об пол.
— Вот и молодец. Разумный выбор, — и снова внутри какая-то его часть отзывается на похвалу. Им нет нужды больше стоять рядом, ему не нужен больше живой щит, но Артем, не осознавая, стоит близко-близко, черпая силы не в привычной ярости, а в уверенности, исходящей от стоящего рядом.
Мужчина улыбнулся. В этой улыбке не было веселья или радости, в ней очень мало тепла. Это улыбка человека, хорошо сделавшего свою работу, удовлетворенного результатом.
— Разумный выбор, Артем, — повторяет он. 4 Полковник Лебедев всегда был убежден, что жизнь, по большей части, устроена просто и правильно. Есть, конечно, развилки, сбивающие с пути, громоздится на обочинах хаос, но если поступать из соображений полезности и разумности, то и развилки, и крутые повороты тебе не страшны. Лебедев так и жил, стараясь поменьше полагаться на неверные и отвлекающие эмоции, больше слушать голову. Странно было, что окружающие не всегда понимали его принципы, но мнение окружающих Валентина Юрьевича Лебедева никогда особо не волновало.
В школе Валентин не был отличником, но нужные ему предметы знал сверх школьной программы
Всегда сдержанный, всегда не по-детски рационально рассуждающий, сообщил родителям, что намеревается стать военным, никого это решение особенно не удивило.
В армии с ее строгим распорядком, до последней запятой расписанными уставами, регламентами и строгой субординацией, он почувствовал себя на своем месте. А поскольку вовсе не являлся солдафоном из анекдотов с одной извилиной, а был умным, целеустремленным молодым человеком, способным при необходимости принимать нестандартные решения, заметили его нужные люди еще во время обучения. Так что карьера Лебедева стартовала ракетой.
Лейтенант, капитан, майор, полковник… Ступеньки, которые для иного человека были крутыми и скользкими, Лебедев преодолел с легкостью, а все потому что никогда не отступал от принципа: разумно то, что полезно.
Он и женился, как многие думали, из этих же соображений, и мало бы кто поверил, что когда юный лейтенант Лебедев увидел тоненькую смешливую Олечку, то впервые про свои принципы забыл. И про то, что назначение ему могут выдать в любой уголок их необъятной Родины, и не ко времени сейчас долгие ухаживания, а для мимолетной интрижки слишком был брезглив. И уж конечно не знал и того, что симпатичная девушка была единственной и любимой дочерью замминистра.
Когда непривычно рассеянного Лебедева спросили, на кого это он засмотрелся, Валентин подумал с полминуты, прикидывая что-то в уме, а потом ответил:
— На свою будущую жену, — и пошел делать предложение. Прямо в шумном зале офицерского ДК.
Позже эту историю пересказывали с придыханием и блеском в глазах. Она стала новой Золушкой для всех девчонок, стремившихся найти мужа среди стройных юношей в ладно сидящей форме. История о том, как юный лейтенант подошел к беззаботно болтающей с подружками девушке и серьезно сказал ей:
— Завтра я должен ехать во Владивосток, но сегодня мы еще успеем подать заявление в Загс. Выходите за меня замуж.
И девушка сначала отчаянно покраснела и смутилась, а потом присмотрелась к лейтенанту повнимательнее, что-то такое углядела в темных глазах и согласилась.
Что сказал папа замминистр, когда узнал о решении своей вчерашней школьницы дочери история умалчивает. Но услали подающего надежды лейтенанта в самый что ни на есть медвежий угол, без шансов выслужиться, а молодая жена уехала вслед с одним тощим чемоданчиком. Впрочем уже через год пара вернулась в Москву, поселилась в трехкомнатной служебной квартире, а Лебедев резво зашагал по карьерной лестнице, не спотыкаясь. Кто-то связывал такую резкую перемену к лучшему с рождением дочери Юлечки, кто-то с болезнью и на этой почве не свойственной замминистру отходчивостью. Неважно.
Важно другое. Тот поступок в ДК офицеров цветущим майским днем был единственным импульсивным необдуманным поступком Валентина Юрьевича Лебедева и он о нем не жалел ни разу, вплоть до того дня, когда его жена пожаловалась на странную тянущую боль в груди.
Какой-то глупый человек сказал, что лучше уж любить и потерять, чем не любить вовсе. Лебедев был уверен, что дурак, который это написал, никого не любил и не терял.
Стоя на кладбище и невидящими сухими глазами глядя, как опускают в черный провал могилы гроб с телом любимой жены, он проклял и майский день, и аромат сирени, и себя, юного эмоционального дурака, подошедшего к смешливой тоненькой Олечке.
С тех пор старался Лебедев поступать разумно, правильно. Мироздание этих благих намерений не оценило, и если на службе дела шли как нельзя лучше, то отношения с Юлькой совсем разладились.
Тем страшным летом, когда Оля умирала, Лебедев решил, что свои последние беззаботные каникулы Юлька проведет, как обычный подросток, хотел подарить дочери три лишних месяца детства.
Юлька же, приехавшая в Москву уже после похорон, отца возненавидела, объяснений, что все было сделано для ее же блага, не поняла и не приняла. Так что отношения с дочерью довольно долго напоминали затяжной военный конфликт, постепенно переросший в холодную войну.
Он проснулся, как обычно, за десять минут до сигнала будильника. Не стал дожидаться звонка, вот Юлька, пока еще жила дома, обожала валяться в постели до обеда, сибаритствуя с чашечкой кофе и ноутбуком. Лебедев подобного не понимал и не одобрял. Проснулся — вставай. Изредка теплыми всполохами вспыхивали даже не воспоминания, призраки воспоминаний. Теплое, мягкое, прижимающееся к груди, шелковистые пряди волос, щекочущие нос, тонкие руки обнимающие за шею и тихий смех… Что-то из другой ненастоящей, так и не прожитой до конца жизни. Сейчас утро состояло из точного списка дел. Пробежка, душ, завтрак. Проверка расписания и дел на сегодня. Проверка почты и сообщений. На срочные звонки ответить сейчас же. На несрочные — после завтрака.
Кухня темная, пустая, стерильная, с запахом кофе и сигарет. Даже странно, что когда-то здесь было шумно, что-то шкворчало и шипело, разбрызгивая масло, что-то звенело, бурлило… Что-то билось с веселым звоном и непременно на счастье. Иногда тьму и стерильность этого помещения нарушали яркие, до рези в глазах, картинки: перепачканный в муке вздернутый нос, Юлькина мордашка с усами от молока, шкворчащая на сковороде яичница, теплый уютный круг света, над пузатым чайником и блюдом с пирожками. А в ушах звучало далеким дразнящим эхом: «Опять допоздна сегодня?»
Но непрошенные картинки и голоса со временем тускнели, словно бы вымывались из памяти. Вернуть их Лебедев не пытался, без них проще, спокойней.
На работе его ценили, все, что было поручено полковнику Лебедеву, выполнялось в срок, шло без сбоев и проколов.
С утра по внутренней сети пришло письмо без пометки срочно, так что Лебедев отложил прочтение на после обеда.
Прочитал, потом перечитал.
Запрос на ликвидацию. В самых безликих, безэмоциональных выражениях до сведения полковника Лебедева доводилось, что материал, им предоставленный, не оправдывает надежд и, самое главное, выделенный бюджет. Общий тон письма был вроде бы и официальный, но чувствовалось в нем глубоко между строк запрятанное неуставное ехидство. Что, мол? Облажался, Лебедев?
Валентин Юрьевич поморщился, он и не сразу понял, о каком материале идет речь. Лишь когда открыл приложенные к письму видео, картина прояснилась. Нахальный гопник, решивший по глупости — как там сейчас молодежь говорит — отжать у него мобилку, а заодно и бумажник. Нахальный обкуренный лохматый пацан, каких сотни бродит по улицам. И на этого бы Лебедев не стал тратить время, если бы не одно большое жирное НО. Операция, которую он разрабатывал уже несколько месяцев, обманчиво простая задача, никак не складывалась, но теперь, когда появился этот озлобленный на весь мир, не обременённый ни воспитанием, ни образованием зверёныш, появилась надежда на благоприятный исход.
Впрочем, с табула раса проще работать, не надо стирать уже написанное, а инстинкты у пацана были отличные. И самое главное, он хотел жить, и за то, что считал своей личной жизнью и свободой, дрался до конца изо всех своих силёнок.
Лебедев даже позволил ему провернуть по- детски наивный трюк с осколком стекла, интересно стало, насколько далеко зайдет?
Мальчишка порадовал, не глупым, по-киношному наивным планом, конечно, а упертостью и умением правильно оценить ситуацию, понять, когда правильно и необходимо сдаться.
Лебедев вспомнил ощущение внутреннего ликования, когда под его ладонью молодой упрямый разъяренный зверь оскалился, но все-таки послушно сдался, принимая условия игры. Потом нет-нет, да и возникало фантомное ощущение жара, когда мальчишка тащил его по коридору, зло выкрикивая бессильные и яростные ругательства, как жмурился, стряхивая злые слезы, как послушно обмяк под его ладонью.
Уж что-что, а потенциально хороший материал Лебедев видел сразу, под всей этой гопотяцко-босяцкой шелухой, под злостью, грубостью, он смог разглядеть главное - характер. А теперь кто-то недостаточно квалифицированный решил спустить наработку Лебедева в унитаз. Это было неприятно.
В дверь постучали и тут же открыли.
— О, я вижу, ты уже ознакомился? — Бондарчук вошел, решив не тратить время, кивнул на фотографию Артема. — Жаль, жаль, конечно. Но парня придется пустить в расход.
Жалости в его улыбке было еще меньше, чем воды в Сахаре. Лебедев промолчал, ждал, что будет дальше. Федор молчанием не смутился, продолжил сокрушаться лебедевским провалом. Наконец представление надоело:
— Знаете, Федор, я рад что вы свою неудачу восприняли так легко. Некоторые бы себя поедом ели, все-таки такой материал: бери да работай. Это в общем, правильно, чувство вины — деструктивно, так, кажется, психологи говорят.
— Что? — когда угроза нависала над ним, Бондарчук начинал соображать удивительно быстро. — Лебедев, ты не юли, подпиши и все. Ты кого нам дал?
— Я вам предоставил идеальный материал для операции. Не моя проблема, что вы не в состоянии работать грамотно с предоставленными возможностями.
— Идеальный? — вот теперь Федор не играл. — Ты на это глянь! — он швырнул на стол папку. Личное дело Артема. Биография, предварительная характеристика и текущие результаты.
— Вот, полюбуйся. Агрессивен, никаких сдерживающих факторов, неуправляем, Лебедев! Да будь он хоть Джеймс Бонд потенциальный, если он неуправляем, толку нам с его потенциала и возможных способностей! Он не слушает! Не желает учиться. У нас не школа для трудных подростков, Лебедев, нам он нужен готовым к действию через полгода, а все текущие результаты говорят об одном: это! — он постучал по фотографии Артема, — Пшик! ноль!
Лебедев взял фотографию, вгляделся в угрюмое настороженное лицо. Результаты говорили о том, что он ошибся, этого зверька не приручить, дикий, подлежит ликвидации. Но что-то внутри протестовало, он же помнил… Было, было что-то… ведь послушался тогда у лифта, и не потому что испугался оружия, или смерти, просто в тот момент Лебедев случайно и неосознанно нащупал что-то… рычаг, кнопку, на которую надавил.
— Ну, чего ждете-то, товарищ полковник, — Бондарчук уже не ерничал. — Не можем мы на него больше время тратить.
Лебедев рассеянно перебирал фотографии, на одной из них, скачанной из соцсети, Артем был снят с дружками, смотрел в камеру и чему-то заливисто по-мальчишески хохотал. Яркие глаза, с необычным лисьим разрезом, широкая обаятельная улыбка. Лебедев знал этот тип людей, они всегда в центре внимания, не прикладывая к этому усилий. Для таких как Артем, чтобы обратить на себя внимание, достаточно просто войти в комнату, им достаточно просто быть. Солнечный, яркий, согревающий своим внутренним светом. В озлобленном на весь мир, напавшем на него диком звере, это сияние еще можно было угадать. Почти исчезнувшие потускневшие отблески этого чудесного света. Но он еще теплился глубоко внутри, под яростно вздыбившейся шерстью.
— Нет. Нам нужен именно этот мальчик.
— Мальчик, — фыркнул раздраженно Бондарь. — Ты видел, что этот мальчик сделал с другим курсантом? Уж не знаю, что они не поделили…
— А может и стоило поинтересоваться, — отчеканил Лебедев, этот разговор начал раздражать. — Приказ на ликвидацию я не подпишу, и ситуация если и вызывает сомнения в профпригодности, то не этого молодого человека.
— А ты, Лебедев, конечно, считаешь, что справился бы лучше?
Валентин промолчал, но на лице у него было отчетливо написано — да, справился, да лучше, — прочитал Бондарчук на внешне невозмутимом лице.
— Вот как… — какое-то мгновение они смотрели друг на друга, потом Бондарчук усмехнулся, отводя взгляд. — Если это такой ценный… бесценный ресурс, как ты утверждаешь, то давай, Лебедев, покажи класс!
Стало смешно, в последний раз его брали на слабо в младшей группе детского сада, кажется. А теперь зарвавшийся сослуживец считает, что может им манипулировать.
Лебедев уже хотел сказать, что думает о такой топорной попытке, как Бондарчук его опередил:
— Я могу и сам решить вопрос с ликвидацией, то, что я пришел сегодня к тебе, это просто вежливый жест и не более. Вдруг у тебя какие-то свои… особенные планы… — многозначительная пауза, взгляд шарит по лицу в попытке высмотреть хоть что-то, трещину, сквозь которую можно проникнуть в разум, внутрь. Надавить. Нажать.
Лебедев задумчиво смотрел на фото смеющегося Артема, хмурого Артема, безучастно уткнувшегося нарочито равнодушным взглядом в пространство. Что бы Бондарчук себе ни надумал насчет этого мальчика, он не прав. И одновременно прав. Никто не требовал от Лебедева самостоятельно беседовать с парнем, вербовать, уговаривать. Личные контакты с номером 113 были вовсе необязательны. Как необязательно было подставлять горло под зазубренный осколок, разыгрывать из себя заложника. Но он это сделал, глупый нерациональный поступок за долгое-долгое время.
— Ну, так что ты решил, полковник? Берешься за три месяца из этого… агента сделать или мне сразу…- Бондарчук сложил пальцы пистолетиком, — Пиф-паф!
Это было глупо, не по-взрослому, и уж, конечно, против всех его правильных и разумных принципов, делающих жизнь упорядоченной и безопасной.
— Как поступать с предоставленным материалом решать только вам, — хотел сказать Лебедев, но вдруг вспомнил отчаянный взгляд, как от Артёма шибало жаром, словно он был в лихорадке, как в последней отчаянной попытке он готов был шагнуть за самый край, и как вдруг расслабилось под его ладонью чужое сильное, гибкое тело, как послушно, доверчиво зашагал рядом, словно его вели на поводке.
— Договорились, — услышал он свой голос, — через три месяца для планируемой операции у нас будет нужный агент.
Когда за и не пытающимся скрыть свое ликование Бондарчуком закрылась дверь, Лебедев взял в руки фотографию Артёма, которому уже присвоили порядковый номер.
— Что ты такое, номер 113, — спросил он хохочущего мальчика на фотографии, из-за которого он совершил второй нерациональный поступок за долгое-долгое время.
-
-
15.10.2019 в 18:12-
-
16.10.2019 в 08:26-
-
16.10.2019 в 12:56Полковник такой арматурно-прямой. Представляю, каким он часто бывает жестоким даже не задумываясь об этом. Наш гопник наверняка ещё не раз (если уже не) пожалеет, что не выбрал свои похороны. И это прекрасно))
Спасибо!
-
-
16.10.2019 в 12:58