Внимание!
четверг, 04 апреля 2019
12:15
Сегодня возле самого дома меня окатил из лужи лихой водила. Дай ему боженька здоровья! Естественно, останавливаться и извиняться он не стал, поехал себе. А я пошла домой, утираясь, потому что меня реально окатило с головы до ног.
У самого подъезда мимо головы проносится что-то с такой силой, что ветер в ушах свистнул. Это мной прикормленный ястреб пытался поймать мною же прикормленных воробьев. Воробей шмыгнул в шиповник, а ястреб надо мной начал круги нарезать.
В подъезд я бегом бежала, от греха подальше. Не мой сегодня день.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
вторник, 02 апреля 2019
11:00
Только голову запрокинь
бета Inndiliya
Описание: Меньшиков абьюзит Петрова в альтернативном советском будущем.4
Из машины Саша выбрался, ощущая себя столетним стариком: все кончено, жизнь кончена. Не будет больше ни света, ни тепла, ни улыбок. Новой честной жизни тоже не будет. В подъезде у двери замер, покачиваясь, ткнулся лбом в старенький потрескавшийся дерматин, тихо завыл. Нечестно, несправедливо. Невозможно.
Дверь резко распахнулась, на пороге стояла мачеха.
— Явился, сволочь! — она дернула его за руку, втаскивая в квартиру, — Ты что натворил, ирод? Меня с очереди на квартиру сняли! Премии лишили, сегодня в профсоюз вызвали, сказали, что неблаго… — она задохнулась от возмущения и ярости — неблагонадежная! Это я? Я-то?
Из общей кухни послышался довольный гогот:
— Ты его, Райка, разбаловала! Не ценит сейчас молодежь того. Не понимает!
Саша молча смотрел на нее, не зная, что сказать:
— Раиса Петровна… Я… — голос предательски сорвался, но она не слушала, испуганная обрушившимися новостями, просто хотела излить на кого-то свой страх и злость.
— Сергуньку с работы поперли! Местов больше нету! Как же нету, говорю, если были! А председатель, — она перешла на сдавленный злобный шепот, — морда наглая! Говорит, может и есть, да не про вашу честь!
Она остановилась, перевела дыхание, обвиняюще ткнула в Сашу пальцем:
— Это все ты! Все твои… букеты! Думаешь я не видела? И телефон новый! И часы! Все из-за тебя и морды твоей смазливой, весь в мамашу блудную. Она мужа под монастырь подвела, она… Надо было тебя в детдом сдать, сейчас бы жила, горя не знала!
— Да гони ты его в шею, Рай! — в коридор вышла подруга мачехи, в одной руке стакан, в другой половинка огурца. — Ему восемнадцать давно уж есть, вот пусть теперь узнает, как это — на хлеб зарабатывать. — И она смачно захрустела огурцом.
Саша смотрел, как мачеха шевелила губами, в уголках рта набухали и лопались крохотные пузырьки слюны, а сам уже понял, что делать. Обошел Раису Петровну, прошел в ванную, захлопнул за собой дверь.
Мачеха тут же забарабанила, завопила, требуя открыть, к ней присоединился еще кто-то.
В тусклом зеркале на стене отразилось его лицо, бледное, с лихорадочным нездоровым блеском горящими глазами. Вот, значит, в чем все дело? И тот усач сказал «мордашка смазливая», теперь вот мачеха… Вся его жизнь, мечты, надежды, будущее полетело под откос из-за неудачного набора генов, подарившего ему это лицо.
— Нет! — Саша с силой кулаком ударил по стене, — Нет! Нет! Нет!
Потом с силой рванул дверцу соседского шкафчика, срывая слабенький замок, лихорадочно зашарил по полкам, сбрасывая на пол лишнее.
Наконец нашел, что искал: опасную бритву на длинной перламутровой ручке, предмет соседской гордости. Сейчас она выглядела не так, как в сашином детстве, когда сосед устраивал целый ритуал из утреннего бритья: старая, лезвие в зазубринах и ржавчине. Он сжал ручку крепче, поднес бритву к лицу.
Нравятся смазливые личики? Посмотрим… Посмотрим… — он стиснул зубы, — посмотрим… что вы на это скажете!
У бритвы край острый, пусть и в сколах и зазубринах… Саша смотрел на него и, ненавидя себя все сильнее, никак не решался исполнить задуманное.
«Трус… Тебя такого и надо… Выгуливать!» — ненавистное словечко словно под руку толкнуло, лезвие прошло у самой кромки волос по виску, сверху вниз, спускаясь к подбородку. Глубоко не получилось. Больно… Саша зажмурился, замычал сквозь закушенную губу. Как же больно. Кровь теплыми каплями весело сочилась из пореза. Нужно еще, сильнее, больше!
Старая щеколда на двери ванной не выдержала, мачеха взбешенной фурией влетела внутрь, сжимая в руке тонкий кожаный ремешок от сумочки, за спиной виднелись злорадные лица соседей. На пороге ахнула, взвыла:
— Ты что это удумал! Ты что удумал, стервец! — подлетела, вытянула ремешком по голым рукам, плечам, спине. Саша от ударов прикрыться и не пытался, просто стоял, смотрел на нее, наконец она выдохлась, опустила ремень. И вдруг багровое потное лицо исказилось, сморщилось:
— Сашенька-а-а… Ну… Как же так-то? Я ж только жить начала, с Сергуней вот расписаться решили… — она теперь смотрела не зло. Просяще, виновато.
— Сашенька… ты же можешь все поправить, да? Я же знаю, что ты можешь… Можешь! Ведь можешь! — её вопль ввинчивался в уши, похоже истерика шла на новый виток, — Ну что тебе стоит-то? Большое дело!
В коридоре снова довольно загоготали, выкрикивая похабное.
Бритва выскользнула из онемевших пальцев, бессильно лязгнула об пол. Саша чувствовал, как по лицу сбегают теплые, соленые, влажные дорожки, но остановить их даже не пытался. Зачем он вообще сюда пришел? Искать сочувствия? Помощи? Никто ему не поможет!
Вдруг мачеха замолчала, словно поперхнулась криком.
— Что происходит? — на пороге ванной стоял Меньшиков, до нелепости не вписывающийся в окружающую обстановку. Саша не сдержал истерический смешок: Олегу Евгеньевичу дорогие рестораны подходят, дом загородный, как влитой, машина заграничная. А тут что? Тазики по стенкам да обои потертые. И оказывается пусто в квартире, когда все разбежаться-то успели?
Меньшиков окинул взглядом и Сашу с окровавленным лицом, взбухшими бордовыми полосами, покрывавшими его руки и плечи, и мачеху, все еще сжимающую в руке злополучный ремешок. Лицо его застыло, только коротко и бешено задергался уголок рта:
— Я спросил, что происходит?
Мачеху словно порывом ветра вынесло в коридор, раздался хлопок входной двери. Олег развернулся ей вслед, четко по-военному, Саше показалось, что рука его дернулась к поясу, на котором висела кобура.
— Не надо! — он кинулся к Олегу, обнял со спины, вжался лицом между лопаток.
— Не надо, не надо… — он пытался подобрать нужные правильные слова, которые не позволили бы случиться плохому. Хотя бы с остальными, если уж с ним все кончено.
— Пусти, Саша, — Олег погладил его по запястью. — Ну давай, мальчик, пусти, не бойся.
Он развернулся, приподнял сашино лицо за подбородок, осматривая порез. Потом взял с допотопной стиральной машины полотенце, приложил, останавливая кровь…
— Олег Евгеньевич, — Саша сжал дрожащие пальцы в кулаки, сильно, до боли, и сказал, словно с обрыва шагнул, — заберите меня отсюда…
Стало тихо-тихо. Даже вода в прохудившемся кране перестала капать. Лицо Меньшикова вдруг разом расслабилось, жесткая непреклонная складка у рта будто стала меньше.
— Мальчик мой, — он пригладил сашины волосы, и Саша с удивлением отметил, что его пальцы тоже дрожат. — Сашенька… Конечно.
К холодному лбу Саши прижались обжигающе горячие сухие губы, согревая, окутывая всего знойным тяжелым жаром.
— Олег Евгеньевич… А вы как тут?
— Сашура, ты же сам написал, попросил приехать, сказал, что поговорить хочешь, — Меньшиков говорил невнятно, все не мог оторваться от сашиных волос, наконец глубоко вздохнул, погладил по голове, пропуская между пальцев короткие прядки.
— Ну да, я просил… — значит усатый решил ускорить события.
— Ты… Ты хочешь что-то взять с собой? Вещи? Хотя, нет, ничего не бери, у тебя и так все будет, Сашенька.
— Олег Евгеньевич, я только фотографии возьму. Мамы с папой. И сценарий.
— Да, да, конечно, — еще один горячечный поцелуй в висок, — Иди, бери, что хочешь.
Мачехи в квартире не было, наверное, к соседям убежала, хотя, кто ей дверь сейчас откроет. Саша выглянул из окна. Черная блестящая машина зловеще поблескивала посреди вымершего в этот чудный летний вечер дворика. Он сунул в старенький любимый рюкзак единственную мамину фотографию, зачитанный уже сценарий с пометками на полях. Джинсы. Пару футболок, чистые носки… Ну вот и все. Жил-жил, а теперь будто и не было его никогда здесь. Саша в растерянности остановился у продавленного диванчика, на котором спал последние 15 лет. Вроде бы нужно что-то сказать или сделать, а он и не знает что.
— Взял, что хотел? — Олег стоял в дверях комнаты, окинул взглядом убогую обстановку, дернул краешком красивого рта. Он казался спокойным, довольным. — Пора, Саша.
Саша кивнул, шагнул было к двери, но остановился.
— Саша? — у Меньшикова вдруг быстро-быстро забилась жилка на шее.
— Я забыл кое о чем. — Раньше он бы себе язык вырвал, со стыда бы сгорел, но не попросил. Но то раньше. Сейчас слова сами свободно срывались с языка. — У Раисы Петровны проблемы на работе. С квартирой и с премией что-то. И у ее жениха тоже… Его уволили.
На лице у Меньшикова явственно обозначилось облегчение. Он улыбнулся знакомой уже улыбкой:
— У твоих родных нет никаких проблем, Саша. Завтра сможешь им позвонить и убедиться.
Сначала Меньшиков отвез к доктору, естественно не в районную поликлинику, а в незнакомое здание, где сияющим и белым было все: от улыбок медсестер до полов. Там сашин порез осмотрели, обработали.
— Вы не переживайте, Олег Евгеньевич, не останется и следа у вашего протеже, — к Саше пожилой доктор не обращался.
Пока доехали до загородного дома, сгустились сумерки, небо потяжелело, нахмурилось. Их встретил теплый уютный свет, льющийся из окон, но Саша не обманывался ни этой теплотой, ни этим уютом. А он ведь мечтал, что дадут ему народного или заслуженного, и будет у него вот такой же дом, просторный, и огромный участок с яблонями… Можно будет приглашать друзей.
— О чем задумался, Сашенька? — Олег остановился рядом на пороге, не торопил. Ждал.
— Ни о чем. Дом у вас, Олег Евгеньевич, красивый. Большой.
Саша прошел в холл, снова встал, не зная, куда ему теперь в его новом статусе. Вот кстати еще один вопрос: он теперь официально кто? А неофициально? От вопросов, возникающих один за одним, разболелась голова.
— Иди за мной, — Олег провел его на второй этаж, — распахнул дверь. — Нравится?
Просторная комната, два огромных окна, так что наверняка и утренние, и вечерние закаты заливают все светом. Мебели немного: кровать, стол, пара кресел. Сдержанные цвета. Белый. Горький шоколад. Морская волна. Саша осматривался, осознавая, что это не просто безликая гостевая, эту комнату делали для него. Вот книги на полках. Шекспир. Островский. Ибсен. Про эти пьесы он рассказывал, как хотел бы сыграть Бориса. Гамлета. Вот ноутбук на столе. Новейшей модели.
«Эх, Олег Евгенич! Вот подкоплю и куплю себе такой! Видите, как в рекламе», — услышал он, как наяву, собственный голос из далекого беззаботного прошлого.
Вот компактная кофемашина и кофе-бар на широком подоконнике.
Это он Меньшикову говорил о своей бессоннице, когда над ролью работает. Встать бы, кофе выпить, да сценарий почитать, да куда, когда мачеха?
Диски с его любимой музыкой и фильмами, подборка журналов, которые он покупал при Меньшикове.
Кожу продрало ознобом, Саша не знал, как ему реагировать на такое… внимание.
— Сократ сказал, что любовь — это голод человека по всему тому, что ему не достает. Голод по красоте, по юности, невинности, искренности. Ты даже не представляешь, как я изголодался, Сашенька, — Олег стоял прямо за его спиной, так близко, что Саша ощущал его дыхание на шее. — Изголодался по тебе.
Еще ближе. Теперь по рукам, плечам, спине медленно скользят чужие руки, нежно-нежно, невесомо, едва касаясь.
— Я с ума сходил. Работать не мог. — У Саши вырвался горестный рыдающий смешок. Так вот чего усатый так за Меньшикова забеспокоился. Он спохватился, сжал губы, но Олег словно не услышал.
— Только о тебе и думал. О тебе, Сашенька. — Он рывком развернул Сашу лицом к себе, бережно обхватил ладонями лицо, чтобы не потревожить обработанный порез.
— Сашенька… Мальчик мой… — со стоном, отчаянным сухим блеском в глазах прижался к губам, потом начал целовать щеки, скулы, надломленные брови, нос…
Саша стоял неподвижно, руки безвольно повисли вдоль тела и единственное, что он ощущал, это страшную, непомерную для одного человека усталость. Меньшиков почувствовал его обреченную безучастность, остановился, выдохнул сквозь стиснутые зубы.
— Это ничего, Сашенька, ты привыкнешь… Научишься. Ложись, отдыхай. Выспись. А об остальном — завтра. Все завтра.
Поцеловал коротко в щеку и вышел.
Меньшиков оказался прав: Саша привык и научился.
Привык, что не принадлежит больше самому себе, что каждый его шаг, каждое решение зависит теперь от другого человека.
Привык, что его трахают регулярно и научился не показывать, что неприятно, или больно, или просто не хочется.
Хотя справедливости ради надо сказать, Олег боли специально не причинял, старался быть осторожным, нежным. Наверное.
В первый раз все шептал что-то успокаивающее, покрывал поцелуями глаза, щеки, губы, выцеловывал линию бровей, скул.
А Саше было тошно, хотелось зажмуриться, сжаться, как детстве, подтянуть колени к груди и укрыться под одеялом, чтобы ни одно чудовище не нашло. Только вот не спрятаться от настойчивых рук, умело трогающих в самых стыдных местах. Никогда Саша себя таким уязвимым не чувствовал, как в кровати перед Меньшиковым: голый, соски припухшие зализаны, колени раздвинуты в стороны, так что мышцы ноют, а между ягодиц — скользкие умелые пальцы. И шепот:
— Ну же, мальчик, расслабься… Не зажимайся, больно будет… Вот так… Вооот… Хорошо тебе?
Саше было бы легче, если бы его просто ткнули лицом в подушку и отодрали по-быстрому, так он, дурачок, думал, пока Меньшиков не взялся за него по-настоящему. Почувствовав, как в него вталкивают что-то горячее, непомерно большое, заскулил, забился, упираясь руками в грудь, отталкивая.
— Ну что ты… Сашенька, сейчас будет легче… — легче не становилось, но вырываться Саша перестал, лежал жмурясь, сглатывая слезы. Олег не позволял отвернуться, все заглядывал в глаза. И толкался внутрь измученного сашиного тела, быстро, сильно, жёстко и бесконечно долго.
— Изголодался… Потерпи, я так изголодался, Сашенька.
И потом, когда Саша лежал на спине, чувствуя, как саднит и ноет между ягодиц, прижимался губами к виску, шептал, что Саша научится… Что все будет хорошо.
С тошнотворной правдивостью, от которой мутило его самого, Саша понимал: привык он и к другим вещам. Деньги теперь можно было не то что не экономить, вообще не считать. Олег в первую же неделю подарил вкусно пахнущее натуральной кожей портмоне, в отделениях которого матово поблескивали кредитные карты. Саша сначала пытался отчитываться, мол, вот в буфете купил булочку, вот в автомате газировки попил и приятелей угостил… Так Олег посмотрел удивленно, словно и не понял, о чем Саша толкует, потом рассмеялся и сказал, что ему не интересно, на что Саша тратит свои деньги.
Привык Саша и к тому, что гонка за ролями и неизбежные в любом театральном коллективе интриги его не касаются. Нет, желающих выскочку зелёного подсидеть хватало, но идиотов среди них не было. Особенно после случая с Никитой Татаренковым.
Это случилось в первый же день, когда Сашу вернули в первый состав и роль Гамлета. Перед репетицией режиссер объявил, что Гамлета играет Петров, по труппе пробежал шепоток, но неявный. Саша прекрасно осознавал, что обсуждение, наверняка, продолжится за его спиной, но без сплетен ни одна труппа не обходится.
Репетиция прошла плохо: Саша и сам понимал, что играл вяло, слабо. Школярская халтура это была, а не игра, и все пытался наскрести в себе хоть немного недавней ярости и злости, обиды на несправедливость. Отличный бы Гамлет получился, злющий, мстительный! Но выходило скучно, серо. Никак.
Хуже всего, что режиссер на сашины потуги не реагировал, уж лучше бы накричал или прогнал со сцены. Все легче было бы. Остальные тоже не подначивали, не возмущались, что сцену вынуждены на себе тащить, не кричали: Сашка, хватит филонить.
После репетиции Саша переодевался, когда заметил в зеркале пристальный взгляд Татаренкова, ехидный, с улыбочкой.
— Не переживай, Сашок, все ж понятно, — он расстегнул камзол, потянулся, с наслаждением разминая мышцы.
— Что тебе понятно, Татаренков? — на Сашу из зеркала смотрело его хмурое выцветшее отражение.
— Ну… — татаренковское отражение в ответ смачно зевнуло, — почему ты не в форме сегодня.
— И почему?
Татаренков зло усмехнулся:
— Так всю ночь трудился, да, Саш? Но зато сразу видно, что там, где нужно, постарался как следует. — И он ткнулся языком в щеку, похабно намекая.
Следующее отпечаталось у Саши в памяти отдельными кадрами. Вот он смотрит на гримасу Татаренкова в зеркало, а вот уже хватает его за ворот камзола и дергает на себя. Вот по полу весело скачут-разлетаются фальшивые жемчужины, вот лицо Татаренкова заливает что-то густое и красное, а лицо искажается от страха и боли.
Это уже потом рассказали, что Офелия заглянула в их гримерку и увидела, как тихо и страшно Петров пытается задушить Никиту, как она завизжала на весь театр, как Сашу оттаскивали четверо, а он хрипел и рвался из их рук.
После в кабинете худрука Саша угрюмо рассматривал сбитые в кровь костяшки рук и пытался понять, как ему жить дальше? По всему выходило, что никак.
Богомолов сунул Саше стакан с водой, влил в рот что-то резко пахнущее, наполнившее рот вязкой горечью. Саша замычал, мотая головой
— Пей давай! И хватит вести себя, как институтка! — худрук прикрикнул, поджал губы, зашагал по кабинету.
— У меня дед четыре года в концлагере провел, — вдруг ни с того ни с сего сказал он. — Четыре года в аду. Отношение, как к скоту. Голод. Болезни. Били его страшно. Он мне говорил, что все гвоздик ржавый прятал, вены хотел распороть.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Да ни за чем, Петров. Ну так вот… Гвоздик этот он каждую ночь доставал, к венам примерялся, да так и не решился. Или Бог отвел, оградил от греха.
— Бога нет.
— Помолчи уж… Не тебе рассуждать, что есть, чего нет. Ты, Петров, судя по поведению, вчера из гнезда вывалился! А потом… Четыре года прошли. Красная Армия деда и других освободила. Вернулся он домой. Женился, детей завел, и зажил счастливо. Я вот, видишь, родился. Сижу, с тобой разговариваю.
Он остановился напротив Саши, встретил спокойно хмурый взгляд:
— Это я к тому веду, Петров, что у каждого в жизни свои четыре года случаются, когда ржавый гвоздик единственным выходом видится. Но все проходит, Петров.
Саша не веря помотал головой:
— Лучше бы концлагерь.
Худрук усмехнулся:
— Молод ты еще. — Он глянул в окно. — Собирайся. Приехали за тобой.
Саша вытянул шею, выглядывая: по двору быстрым шагом шел Меньшиков. Видно, прямо со службы, в черном форменном кителе, такого Олега Саша видел редко, и такой Олег его пугал, хоть и противно в этом признаваться.
— Я пойду, пожалуй, а ты думай, Петров. — Богомолов вышел.
Саша его понимал, сталкиваться с Меньшиковым сейчас никому не хотелось, вот только он никуда уйти не мог. Так и сидел, разглядывая ковер под ногами, пока в глазах не зарябило. Вот негромко хлопнула дверь. На загривок легла прохладная ладонь, взъерошила волосы.
— На меня посмотри.
Голова весила целую тонну — не поднять, но выбора ему никто не давал. Олег смотрел сверху вниз и особенно рассерженным не казался.
— Ну и что тебе этот несчастный Татаренков сделал? Ты в курсе, что повредил ему горло? Хорошо, что обойдется без фатальных последствий и я сейчас говорю про последствия для тебя.
— Язык распустил.
Меньшиков фыркнул и картинно изумляясь всплеснул руками:
— Неужто врал всё? Клевету распускал, Сашенька?
Саша взвился с дивана, встал, чтобы быть вровень, открыл рот, ответить достойно… и закрыл. Потом открыл снова и снова закрыл.
Меньшиков наблюдал за пантомимой с явным удовольствием:
— То-то и оно, Сашенька. Учись принимать правду, какой бы она ни была… И потом… Бить морду — это пошло. Есть и другие методы.
Он снова улыбнулся, но от этой улыбки у Саши внутри все заледенело, Меньшиков перемену в настроении уловил, притянул к себе, шепнул в ухо:
— Ты у меня мальчик горячий, несдержанный, я все понимаю, но в следующий раз думай о последствиях. Ну так что? Мне применять к этому… как его? Никита, верно? Специальные меры? Чтоб язык не распускал, на честных комсомольцев не клеветал?
Саша отчаянно замотал головой. Татаренков, конечно, та еще скотина языкатая, но некоторых вещей и лютому врагу не пожелаешь. Меньшиков довольно улыбнулся.
— Вот и молодец. А сейчас поехали, пообедаем. Как в добрые старые времена.
Как в старые добрые времена обедать не получилось. Что-то безвозвратно исчезло из их отношений, и никогда Саша больше не чувствовал себя с Меньшиковым так просто, так свободно и уютно, как раньше. Ездили они в дорогие местечки с красивым видом, и величественно текла Москва-река, и золотились закаты, курил свои сигареты Меньшиков, спрашивал о театре, о роли, Саша отвечал. Но все не то, все не так.
Саша чувствовал себя, словно он на сцене играет роль, но плохо играет, слова-то выучил назубок, а эмоции правильной нет, нерва нет. Просто тянет свою лямку до антракта, а там в театральном буфете опрокинуть по-быстрому сто грамм, чтоб не так муторно было.
Непонятно, чувствовал ли Меньшиков его настроение. Должен был, он, читающий людей запросто, как открытую книгу, вел себя с Сашей так, словно все правильно, все так идет, как должно. Разозлился за все время на Сашу по-настоящему один раз.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
3
)
Поделиться
понедельник, 01 апреля 2019
11:35
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
воскресенье, 31 марта 2019
12:28
Воистину!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
10:12
Мёртвые души, сука!!!! Оргии!!! Я теперь никогда не смогу проводить уроки, как раньше!!! Я же ржать буду, как лошадь!!!
Бордель!!! Гоголь поперся в бдсмный элитный бордель с цепями, кнутами, воском и подозрительными собаками!
Господи, напишите кто-нибудь про это! Попал наш Николенька в нехороший бордель, его раскрыли, потому что недотепа и приключилось с ним бяка. А потом его Гуро спас и откомфортил.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
10:05
У меня закончилась тушь, ладно, думаю, пойду - куплю.
Захожу в первый попавшийся магазин с косметикой, беру что-то из ооочень масс маркета, а мне продавщица на кассе:
- Вы видели, что синюю взяли?
И ведет к прилавку, помогает выбрать новую приличного цвета, за неприличный у нас и уволить могут.
- Вот эта - удлиняющая.
- Беру, - говорю.
- Погодииите! А вот эта супер удлиняющая, а вот эта супер пуш-ап, а вот эта три дэ...
Серьезно??? Вот есть какая-то разница? Разница есть, когда нарастишь ресницы, вот там прям сразу чувствуется неладное))
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
09:59
Всё-таки в формате сериала "Гоголь" прелесть что такое!
Доставляют все. И Николенька, трепетный и... и трепетный, отбивающийся от влюбленной Оксаны. А мавка прям домагивается нашего мальчика! Он ей:
- Оксана! Отвернись, я оденусь!
А она, стерва такая:
- Ой да чему там дивиться?)))
Оксана, там все дивное не для тебя, а для Якова Петровича!
Гуро - тролль дцатого уровня.
Бинх, прекрасный и саркастичный!
" Этого мужика медведи задрали! Мы их в прошлом году недостреляли, так они до сих пор по погребам варенье таскают" - ржала в голос)))
Понравилось, как Николенька решил со своими видениями разобраться. Понял, что все зависит от состояния шока и решил у себя немедля этот шок вызвать. Пошел в мертвецкую и цоп обезображенный труп за лицо! Ну и натурально в беспамятство на тело и упал.
@темы:
Гоголь
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
суббота, 30 марта 2019
09:48
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
3
)
Поделиться
пятница, 29 марта 2019
23:59
Почему когда говорят про Меньшикова, сразу вспоминают его Костика, Чацкого ещё что-то такое положительно-восторженное-оптимистичное. Ну почему Олег Евгеньевич не сыграл злодейского злодея? У него шикарное отрицательное обаяние!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
8
)
Поделиться
13:00
Про меня!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
09:24
Мне никогда не понять мужиков, это какой-то отдельный подвид хомо ублюдос.
Сестра разводится с мужем. Ну ок, бывает. Муженек забрал все, что маман его дарила, чайник, микроволновку, посуду. Ну ок. Без претензий.
Муженек свалил, оставив долги по квартплате. Ну, блядь, ок! Квартира принадлежит сестре.
Но он, сука, ни разу за три недели не проведал сына. Заболевшего трехлетнего ребенка с высокой температурой. Любящий папочка только один раз позвонил и спросил: Мож лекарства какие нужны?
Не нужны уёбище! Без тебя разберемся!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
3
)
Поделиться
четверг, 28 марта 2019
23:07
Выходные!!!
Десятидневные каникулы практически закончились, и я один-единственный день позволила себе не пойти в школу. Всех нах, мне тоже нужно отдохнуть перед последним рывком.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
10:41
Все уже, кажется, высказались, не буду выделяться.
Если бы сериал закрыли после 4-5 сезонов, я думаю, шум бы поднялся до небес. И до сих пор поклонники бы скорбели (гляньте на любителей "Светлячка). Но сериал протянул 14 сезонов и, к сожалению, последние из них стали отличной анестезией.
Нет, я нисколько не жалею, что их сняли, и это была целая эпоха. Но я очень хочу увидеть мальчиков в новых ролях, хочу, чтобы они раскрылись в новых интересных персонажах. Я желаю им карьерного взлета и благодарна за их титанический труд.
Когда такой плакат держат Винчестеры, начинаешь беспокоится всерьез. О конце света.))
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
10:24
Замечательный люди фанфикеры изобрели новый термин - "стекло", и я поняла, что знатный стеклоед! Но, естественно, только при условии, что потом чашка снова станет целой.
Иди на хрен, Ганнибал!
Как и обещала, двум моим замечательным читателям (ах-ха-ха!!!! меня читают!!!), в этой части рассыпаю стекло. Не знаю, насколько оно будет резать, я все же не совсем садистка. За гуманизм и прочее))
Только голову запрокинь
бета Inndiliya
Описание: Меньшиков абьюзит Петрова в альтернативном советском будущем.
3
В день, когда всё рухнуло, Саша забежал во Дворец пионеров, куда ещё мелким совсем ходил, директор попросил зайти, провести беседу с ребятней.
— Побудешь, Сашок, живым примером. Рос ведь без отца, балбес-балбесом, а посмотри каким стал! Ого-го! — Василий Александрович, для своих — дядя Вася, торжественно поднял палец.
— Да ладно Вам, — Саша скромничал, но губы сами собой расплывались в широченной улыбке.
С ребятней он поговорил, рассказал, как решил актером стать, как поступил, как учиться было здорово, они, смешные, слушали, разинув рты.
Страшное случилось, когда пацаны разбежались, а Саша прощался с Василием Александровичем, обещал не забывать, заглядывать и прочее, прочее…
— Василий Александрович, — на пороге кабинета стояла его верная помощница, бледная, губы трясутся. — Тут к вам…
В коридоре сначала послышались тяжелые шаги, потом в кабинет зашли двое в форме. Бесцеремонно отодвинули секретаршу, по-хозяйски огляделись.
— Гражданин Латышев? Собирайтесь, поедете с нами.
Саша увидел, как над верхней губой у дяди Васи выступили бисеринки пота, но он ответил спокойным голосом:
— Я только жене позвоню. Чтоб… не ждала, — набрать номер он не успел, один из вошедших, ухватил за запястье, вывернул, забирая телефон.
— А вот этого не надо. Никаких звонков, гражданин Латышев. Супругу вашу мы сами обо всем предупредим.
От этой просьбы, произнесенной четким, равнодушным голосом Сашу накрыло странным чувством, будто кто-то взял за шиворот и сунул в машину времени, в дождливый августовский вечер, когда вот так же к ним в дом пришли. За папой. Саша даже почувствовал призрачный шлейф одеколона, который окутал его, когда папа прижал к себе, прощаясь:
— Ты хорошо себя веди, Сашенька. Слушайся Раю, а я скоро вернусь.
Саша никогда не видел папу таким растерянным, беспомощным, он даже не подозревал, что его большой и сильный папа может говорить таким тихим испуганным голосом.
— Ты, главное, будь хорошим мальчиком, Сашенька, хорошо?
Он все оглядывался через плечо, даже когда его уводили из квартиры, подталкивая в спину, потеряв терпение.
И Саша вдруг совершенно точно понял, что папа не вернется, потом сам удивлялся собственной прозорливости. С отчаянным — «Папочка» — хотел выбежать следом, но Рая, домработница, больно вцепилась в плечо, не пустила:
— Куда! Тихо сиди, слышишь! Тихо! Сами виноваты, она сама виновата, знала, что творит, под что семью-то подводит!
От Раи кисло и удушливо пахло потом, щами, которые она варила на обед, и чем-то еще. Только позже Саша поймет, что страх тоже имеет свой запах.
Саша потом часто просыпался по ночам, все еще слыша испуганный шепот отца, и чувствуя дыхание Раи и ее шепот: «Сама виновата во всем!» Однажды он даже спросил Раю, кто такая «она», но Рая только отмахнулась:
— Ну тебя, Сашка! Нашел, что вспомнить. Знаешь, как в народе говорят, не поминай лихо, пока спит тихо. Вот и нечего попусту языком молоть.
Кабинет обыскивали с нарочитым показным пренебрежением, по-хозяйски открывали шкафы, вытряхивали на пол содержимое. Один из рванул стеклянную дверцу шкафа, в котором хранилась гордость дяди Васи: кубки за победы. Сияющие награды с печальным звоном рухнули на пол, раскатились по во все стороны.
— Товарищи, осторожнее! Это же дети, дети выиграли! — Василий Александрович кинулся было поднять.
— Куда! — крикнул один из мужчин, кулаком ударил директора по голове. Из рассеченной кожи хлынула кровь, моментально заливая половину лица.
— Вы что творите! — оцепенение, охватившее его спало, Саша кинулся вперед. — Какое вы право имеете!
Договорить не успел и удара не заметил, просто правая сторона лица полыхнула болью, а во рту появился тошнотворный вкус. Он захлопал ресницами и тяжело осел на колени, в ушах шумело, словно он приложил к уху огромную морскую раковину. И сквозь звуки прибоя он услышал знакомый голос, только вот интонации были совсем чужие:
— Кураленко, почему арестованный до сих пор не в машине? Что вы тут устроили? — Меньшиков стоял в дверях, досадливо хмуря тонкие брови, потом скользнул недовольным взглядом по Саше, — Это еще что такое?
Ну вот теперь все будет хорошо! Саша почувствовал облегчение, привык, что рядом с Меньшиковым не надо ни волноваться, ни беспокоиться и сейчас поверил, что Олег Евгеньевич как всегда волшебным образом появился в самый необходимый момент, и все проблемы разрешатся сами собой. А потом с его зрением произошло странное: исчез и дядя Вася, и двое военных, и сам кабинет исчез, остался только Меньшиков, стоящий в распахнутой двери, словно в деревянной раме. И Саша увидел его форму, погоны на плечах с тремя звездочками, кобуру, холодный, ничего кроме сдержанного раздражения не выражающий взгляд, сжатые губы — все это он рассмотрел как-то разом, отчетливо, ясно.
— Нет. Олег Евгеньевич, — он думал, что сейчас закричит, но оказалось, просто шевельнул онемевшими губами. Кто-то встряхнул его за ворот, как щенка.
— Этого куда, товарищ Меньшиков?
Что ответил Меньшиков, Саша не слышал, увидел только, как тот дернул уголком губ и вышел.
Из дворца Пионеров его вывели быстро, втолкнули в стоящий у ступеней автомобиль, он хотел оглянуться, уверенный, что видит это все: белые мраморные статуи, двор, заросший черемухой, огромные сияющие окна — в последний раз. Ему не дали, пихнули в спину, подгоняя.
Ехали молча, водитель с Сашей не разговаривал, даже когда он набрался смелости и сам спросил, в чем обвиняют Василия Александровича, к нему даже не обернулись, словно он был пустым местом, хотя, наверное, так и было теперь.
В голову лезли глупости: как теперь с ролью, кому отдадут Гамлета? И что долг не успел вернуть, десять рублей брал, и что теперь скажут пацаны, с которыми сегодня беседу проводил. Саша эти мелочи не отгонял, уж лучше так, чем думать о том, что его теперь ждет, и о том, кем оказался Меньшиков.
Теперь все встало на свои места: перепуганный Хейфец, грустная молчаливая Кристина, даже роль, которую ему дали. Как тогда Меньшиков сказал? «Я скажу — и все будет»
А сейчас он скажет — и ничего не будет. Ни театра, ни ролей, ни жизни… Как он на Сашу смотрел… А точнее, не смотрел.
— Приехали. — Саша так глубоко погрузился в свои горькие мысли, что не заметил, как машина остановилась перед воротами, за которыми виднелась широкая аллея, ведущая к большому двухэтажному дому
— Выходи, парень, — шофер нетерпеливо барабанил пальцами по рулю, — Олег Евгеньевич ждет…
— Это что… его дом?
— Ну, а чей же?
Саша вышел из машины, огляделся. Тихо, мирно. Шелестят какие-то зеленые кусты, пичуга поет негромко… Даже странно, его жизнь кончилась, а тут поют птицы. Шофер, вышедший вслед за ним, подтолкнул в спину:
— Насмотришься еще. Пошли, Олег Евгеньевич не любит, когда опаздывают. — Ухватил Сашу за плечо, не грубо, но твердо повел за собой к крыльцу, по террасе, через пустой просторный холл, на второй этаж, подвел к двери, постучал:
— Олег Евгеньевич? Я привез, как велели, — только после этого толкнул дверь, завел Сашу в просторную комнату, оказавшуюся рабочим кабинетом.
— Спасибо, Сергей. Вы на улице подождите, пока мы тут поговорим.
Меньшиков стоял у длинного стола, просматривал бумаги, быстро пробегал глазами, ставил подпись, поднял глаза на Сашу, отбросил ручку. — Присядь пока. Чаю хочешь? Или сначала умыться?
Саша молча смотрел на него, такого незнакомого, чужого в этой черной страшной форме. Но заботливый тон и взгляд… И то, как бережно повернул сашино лицо к свету, осматривая разбитую губу. Будто ему не все равно, что с Сашей.
Будто там, во Дворце Пионеров, чужак натянул на себя лицо Олега Евгеньевича. Говорил его голосом.
— Ну здесь ничего страшного, — Меньшиков подошел, ласково обвел кончиком пальца след от удара на скуле, тронул уголок губ.
Саша наконец отмер:
— А что со мной… будет теперь? Меня… — он все силился и никак не мог выговорить страшное «посадят в тюрьму». А может, и отправят в лагерь…
Меньшиков странно посмотрел:
— А что с тобой будет? Сейчас умоешься, поешь, отдохнешь, потом поедешь домой. — Он помолчал и вдруг улыбнулся и неестественно небрежным тоном предложил, — Или у меня заночуй, чего тебе туда-сюда мотаться. Места много.
— Но… Василий Андреевич…
— А вот про Василия Андреевича лучше забудь. Был Василий Андреевич, да весь вышел.
Саша не выдержал:
— Нет… Ну как же так! Я думал, что Вы… А вы на самом деле!.. Вы!.. Вы людей…
— Что я, Сашенька? — выражение ласковой нежности исчезло, теперь перед Сашей снова был просто человек с лицом Меньшикова, в черной форме, небрежно присевший на край стола и наблюдающий за сашиной истерикой с отстраненным любопытством.
— За что вы дядю Васю? — выкрикнул Саша. — Он хороший человек, да вы знаете, сколько он сделал? Для детей, для меня?
— Знаю. Я свою работу, Сашенька, делаю хорошо, так что жизненный путь товарища Латышева мне отлично известен.
— А вы ворвались, обыск устроили, избили! Для него теперь все кончено, да? Был человек и не стало, как ластиком стерли? А жену его тоже?
— Для гражданина Латышева кончено. Что касается его супруги, вопрос решается. Казалось, Меньшикова только забавляет сашино возмущение, он наблюдал за его метаниями по кабинету, как взрослый наблюдает за детской истерикой около витрины со сладостями.
— Решается? Да кем решается?
— Компетентными в этих вопросах людьми. Саша, у тебя кровь.
Разбитую губу саднило, на языке снова появился неприятный соленый привкус.
— Успокойся и сядь, — Саша упрямо сцепил зубы, остался стоять.
Меньшиков словно и не заметил этого мелкого демарша, смочил лежащую на столе льняную салфетку водой из графина, подошел:
— Покажи. — Бережно стер выступившую кровь. От этой нежной заботы Сашу замутило, он никак не мог совместить две личности в одном настоящем живом человеке, ну не мог бесчувственный энкавэдэшник с таким бессердечием, безразличием говорящий «вопрос решается» и заботливый Олег Евгеньевич быть одним человеком. Кто-то из них подделка, фальшивка. Кто-то просто притворяется. Саша попытался отодвинуться, но ему не позволили, на щеку легла теплая ладонь.
— Мальчик, ты сейчас рассуждаешь о делах, в которых ничего не смыслишь. Я понимаю, творческая личность, богемная среда… Но я очень надеюсь, что у тебя хватит здравого смысла не кричать о подобных вещах в неподходящих компаниях.
— А вы, значит, компания подходящая? — хмуро спросил Саша, его запал понемногу выветривался, накатывала усталость.
— Я — компания понимающая. Но я не всегда буду в нужном месте в нужное время, как сегодня.
— А иначе что? — Саша снова попытался отойти, и ему снова не позволили. — И меня вот так вот? В марусю, и нет больше артиста Петрова? У нас в стране так проблемы решаются, да?
Он снова попытался отойти, и ему снова не позволили. Меньшиков удержал за загривок.
— Любое государство, Саша, это не волшебное королевство с молочными реками и кисельными берегами! Государство - огромная и сложная машина, и чтобы эта машина функционировала без сбоев, сломанные детали необходимо удалять!
— Удалять, значит. — вот кем были его отец и дядя Вася. Все они — сломанные детали. Ненужные, удаленные. В глазах защипало. Саша попытался вывернуться, не хватало еще позорно разреветься.
— Сашенька. — Меньшиков теперь не удерживал, а ласково поглаживал по спине. — Ну что ты, мальчик. Тебе не о чем беспокоиться. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Живи, играй. Кто там у тебя Гамлет? Вот и играй, мальчик. Играй себе, об остальном я позабочусь. О тебе позабочусь.
Саша только позже понял, что в тот злополучный вечер происходило в кабинете, почему он не оттолкнул Меньшикова раньше, почему не заорал, чтоб отпустили, чтобы перестали прикасаться.
Его ведь Меньшиков и раньше постоянно трогал, спокойно, без тени смущения, сомнения, будто нет ничего более естественного чем короткое объятие, подбадривающее поглаживание между лопаток, пальцев, ерошащих пряди волос. Он потом часто вспоминал, и все не мог решить: его расчетливо приучали не бояться чужих объятий, или не мог сдержаться Олег Евгеньевич, очень уж хотелось потрогать новую игрушку. Честно сказать, Саша и сам льнул к ласкающим рукам, как бездомный щенок, истосковавшийся по нежности и участию. После ареста отца ласки ему перепадало сущие крохи.
Только в этот раз было по-другому, раньше у Меньшикова голос не срывался, и дыхание не сбивалось, и глаза не были такими черными, не светился в них лютый пугающий голод.
— Ну же, Саша, хватит уже меня мучить… Ты ведь и сам все понимаешь, верно? Не мог не понимать, не мог не видеть, мальчик мой… мой… Не могу больше.
— Что вы такое говорите…
Меньшиков не ответил, только рука на сашиной щеке теперь откровенно ласкающим чувственным жестом очертила скулу, контур уха, скользнула к губам.
— А ты не догадываешься? Столько дней, Сашенька, все для тебя, все тебе, а ты будто и не понимаешь. Хватит играть со мной, хватит притворяться…
Саша, словно окаменев, стоял, чувствуя на лице быстрые сухие поцелуи: скулы, переносица, брови, глаза… И только когда к его губам прикоснулись чужие, горячие, жадные, с приглушенным воплем забился, выдираясь из объятий изо всех сил. Меньшиков попытался удержать, но Саша неуклюже замахал руками отбиваясь, и сам перепугался, когда тишину комнаты разбил резкий звонкий звук шлепка, отскочил к двери.
Меньшиков остался у стола, таким Саша его никогда не видел: волосы растрепаны, под глазом мелко пульсирует синеватая тоненькая жилка, а на щеке уродливое алое пятно — след от сашиной нечаянной пощечины.
— Олег Евгеньевич, я вам благодарен за все, но… Мне ничего не нужно больше. Ничего от вас больше не нужно! Я благодарен за все…
— Благодарен, значит. — хрипло повторил Меньшиков, он коснулся пальцами щеки, потом посмотрел на них неверяще, и в его глазах появилось новое хищное выражение.
— Ну так покажи мне, как ты благодарен, Сашенька. Давно пора!
— Олег Евгеньевич, вы что… Что вы такое… — губы тряслись, он никак не мог выговорить слова, да и не знал даже, как, какие слова подобрать нужно, чтобы обозначить, описать, назвать произошедшее. — Олег Евгеньевич… Вы же… пошутили, да?
И на одну коротенькую секунду показалось, что вот сейчас Меньшиков рассмеется, и скажет, что Сашка просто розыгрышей не понимает. Или возмутится, что он себе надумал, да пусть даже разозлится, накричит, выгонит, только чтобы не смотрел этим новым пугающе-голодным взглядом.
— Ну что ты, Сашенька, смотришь-то на меня так? — Меньшиков, взял со стола пачку сигарет, резким движением выбил одну. — Будто ты не знал, к чему все идет?
— Я не знал, — горло пересохло.
— Чего ты не знал? Что тебя, щенка наивного, к такому театру как Ермоловка и на пушечный выстрел без протекции не допустили бы? Что главные роли просто так даром не раздаются? Что никого бесплатно по дорогим ресторанам не выгуливают и подарков не дарят?
От уничижительного словечка «выгуливают» у Саши по скулам поползли алые пятна, будто это его только что отхлестали по лицу, будто Меньшиков не словами его бил, а пощечин надавал.
— Чего ты не знал, Сашенька? — вкрадчиво и страшно спросил Олег Евгеньевич, — что за все в этой жизни надо платить?
— Так платить?
— Ну это уж ты сам решай! — Меньшиков отшвырнул измочаленную, так и не зажженную сигарету и достал новую. — Но больше ни от судьбы, ни от меня бесплатных милостей не жди. Я не для того с тобой столько валандаюсь, чтобы из меня дурака делали!
— Я не такой! — отчеканил Саша, сжимая кулаки, чувствуя, как первая оторопь проходит. — Я ухожу, Олег Евгеньевич.
— Иди, — легко согласился тот, закуривая. — Я водителю скажу — отвезет тебя, даже машину дам, что ж ноги-то зря бить, доедешь с комфортом, — он затянулся, глядя в окно, и Саша отчетливо увидел, как у него шее быстро-быстро пульсировала вена. Он помедлил.
— Олег Евгеньевич, — сердце почему-то кольнуло, никогда уверенный в себе невозмутимый Меньшиков не выглядел таким растерянным.
— Ну чего тебе еще? — тот повернулся к Саше, усмотрел в его лице непрошенное сочувствие, и взгляд стал совсем бешеным:
— Пошел вон! — процедил он. — Вон, я сказал!
Из кабинета Саша вылетел, промчался не оглядываясь по коридору, успел услышать только, как тяжело и гулко грохнуло за спиной, будто кто-то запустил в дубовую дверь чем-то тяжелым.
Поначалу произошедшее казалось не таким уж страшным, под грузом обрушившегося на него знания о настоящем месте службы Меньшикова, его намерениях относительно него, Саши, аресте дяди Васи, новость о том, что его снимают с роли Гамлета задела не так сильно, как могла бы. Саша только покивал молча, когда режиссер сказал, что вопрос о переводе Петрова в театр имени Ермоловой был принят поспешно и, возможно, ошибочно, и вообще в Москве актеров избыток, а вот на периферии, в провинции, необходимо поднимать культурный уровень населения…
Он даже обрадовался, чем дальше от Москвы, тем лучше, уедет, начнет новую честную жизнь без подачек, забудет все произошедшее, как глупый нелепый страшный сон. Забудет Меньшикова.
Через неделю после памятного вечера возвращался из театра и увидел припаркованный у подъезда знакомый автомобиль. И внутри враз заныло, отозвалось тягучей болью, такой, что не вдохнуть, не выдохнуть. Словно переломанные ребра впиваются обломками костей, раздирая изнутри.
— Саша, давай поговорим спокойно, — Меньшиков шагнул из тени на освещенную желтым фонарем дорожку.
— Не о чем! С роли меня уже сняли, из театра не сегодня-завтра попрут, только мне все равно! Лучше уж так, чем-то, что вы предложили!
Черные резкие тени странным образом искажали правильные черты спокойного лица, словно Меньшикову тоже больно, словно он тоже страдает из-за предательства, разрушившего все. Глупости, конечно, такие как он не страдают, и Саша с непривычной жестокой мстительностью продолжил:
— Я сам попрошу, чтоб подальше от Москвы, чтоб подальше от вас! Не видеть вас больше! Одним воздухом с вами не дышать…
Он все выплескивал и выплескивал накопившиеся за эти дни злость, боль, измучивший его страх, не дававший спать по ночами. Говорил и говорил, срываясь на крик.
Меньшиков слушал молча, только поигрывал зажигалкой, высекал и гасил слабенький огонек, высекал и гасил. Потом сел в машину и уехал, а Саша поплелся домой, чувствуя себя, как после тяжелейшего из спектаклей.
А еще через два дня его встретили у театра.
— Петров? Александр? С нами пройдите, пожалуйста.
И сразу будто ноги отнялись. Подумалось, что это из-за вчерашних его криков, не стерпел Олег Евгеньевич вот и...
Раньше Саша удивлялся, ну почему никто из задержанных не пытается сбежать, не орет во все горло, а теперь сам послушно пошел, чувствуя, как внутри все сворачивается в тугой узел.
Его проводили к стоявшему у тротуара автомобилю:
— Присаживайтесь.
В просторном салоне царил приятный прохладный полумрак, и Саша заморгал, привыкая к нему после ослепительного летнего дня. Напротив на сиденье сидел моложавый старик и доброжелательно улыбался в густые ухоженные усы. Смотрел на Сашу, словно на любимого внука, принесшего дневник с пятерками.
— Ну здра-авствуй, здра-авствуй, — пропел он. — Так вот ты каков, Сашенька. А я-то все думаю, все гадаю, что там за зазноба появилась у Олежи моего, что он покой потерял, ни есть, ни спать, ни работать не может.
Тут маска доброго дедушки треснула, пошла рябью, и теперь он отчетливо напомнил кота, толстого пушистого Лаврентия, любимца всего двора и Саши тоже, пока он не увидел, как ласковый мурлыка играет с полуживым мышонком. Лаврентий с точно такой же ласковостью на круглой морде разжимал когти и позволял зверьку отползти на полметра, потом догонял одним прыжком, и Саша слышал отчаянный писк пойманного мыша.
— Зазноба? — переспросил он просто, чтобы не молчать.
Старик подмигнул весело:
— Уж я ножичком полосну-полосну, выпью кровушку, за зазнобушку-чернобровушку, — чьи стихи-то, Сашенька?
— Блока. Поэма «Двенадцать».
— Умница какая! — усатый аж в ладоши захлопал, восторгаясь сашиной сообразительностью. — Ну вот! Не совсем дурачок! Я Олеже так и сказал: Сашенька — мальчик умный, просто ему объяснить надо все, как следует. Верно?
Он помолчал и добавил уже без улыбок:
— Вот сейчас я тебе и объясню, щенок ерепенистый.
Сашу от этих слов, от тона, каким они были сказаны, морозом по коже продрало, он испуганно заозирался, прикидывая, как лучше выскочить из машины.
Усатый наблюдал за ним с холодным кошачьим любопытством и в глазах читалось явственное «Ну и куда ты бежать-то собрался, дурашка?»
Тут машина мягко качнулась и тронулась.
— Куда мы? — сашин голос позорно сорвался, дал петуха — Куда вы меня везете?
— Да не переживай, сейчас просто прокатимся в одно исключительно приятное местечко. Не то, о котором ты подумал. Сегодня трогать тебя никто не собирается.
Тут усатый сокрушенно вздохнул, покачал головой и пояснил:
— Олежа расстроится. Уж больно деликатного характера. Вот и с тобой потому колеса на турусах разводит. Ээх! — Он вдруг заговорщицки подмигнул, — Не я тебя первый увидел!
Сегодня трогать не будут. Саша почувствовал, как намеревавшееся проломить грудную клетку сердце постепенно успокаивается. Не будут. Не сегодня.
Оставшийся путь проделали в молчании, Саша смотрел в окно, пытаясь понять, куда его везут, но маршрут был незнакомый, мысли перескочили на Меньшикова. Как его усатый назвал? Олежа? Но холодный строгий Меньшиков и ласковое «Олежа» никак не складывались в одно целое, как детали от двух разных пазлов.
«О-ле-жа…» — повторил про себя Саша и чуть не подпрыгнул на сиденье, когда ему ответили.
— Ну это я его так… по-домашнему. Старые знакомцы-то. Вот и приехали.
Машина остановилась у чугунной кованой ограды, что за ней — рассмотреть было нельзя, мешали кусты сирени и еще какой-то буйной зеленой растительности. Водитель вышел, молча открыл дверь перед Сашей.
— Где мы?
— Ты там, где тебе и нужно быть. Да ты не бойся. Вот видишь, калиточка? Входи смело, погуляй, осмотрись… С народом пообщайся, — тут усатый хохотнул.
За калиткой был ухоженный сад: дорожки, лавочки, клумбы. Аккуратно подстриженная ярко-зеленая травка на ухоженных газонах.
И фигуры в белых пижамах, словно сомнамбулы, бродящие по только им понятному маршруту. Сначала Саша подумал, что это обычный больничный дворик, непонятно, зачем его сюда привезли, но потом один из больных, проходящий мимо, поднял голову, уставился на него пустым ничего не видящим взглядом.
— Эй?..- шепотом позвал он больного, вроде бы молодого совсем мужчину. Лицо гладкое, словно бы и без возраста. Тот не ответил, даже не услышал. Глаза как у статуй, белые, пустые. Больно наткнулся на скамейку, попытался сделать шаг, да так и замер, словно персонаж в компьютерной игре с неумелым игроком. Постоял немного… потом замычал тоскливо, протяжно, с раззявленных губ потекла тонкая ниточка слюны.
— Вот дурень! — подбежавший санитар ухватил больного за плечо разворачивая, тот дернулся, словно прикосновение чужой руки обжигало, взвыл, дернулся в сторону:
— Нельзя! Нельзя! Нельзя! — пола халата зацепилась за скамью и не давала отойти, но больной все равно дергался, не замечая, что ткань рвется.
— Да стой ты, полудурок! — санитар попытался удержать голосящего за плечо, но тот в панике уворачивался от протянутой к нему руки. Раздался треск ткани, пола халата порвалась, и больной упал на газон, свернулся клубком, отчаянно всхлипывая и повторяя:
— Нельзя, нельзя, нельзя…. — он бился головой о землю, лицо перепачкалось землей и зеленым травяным соком, но продолжал повторять, словно заклинание, словно молитву: — Нельзя, нельзя, нельзя…
— Нельзя! — санитар сплюнул. — Где твое нельзя раньше-то было? Когда всем подставлялся? — он перевел взгляд на оцепенело наблюдавшего за страшной картиной Сашу.
— Ты смотри-смотри, парень. Вишь, нельзя ему теперь. Ну после лечения-то всем нельзя.
— После какого лечения? — губы слушались плохо.
— Известно какого! Раньше за шашни-то с мужиками к стенке ставили, а сейчас гуманизм, — он снова смачно сплюнул. — Попался на горяченьком — пожалуйте к нам. На лечение. У нас-то с этими делами строго…
Санитар еще что-то говорил, периодически сплевывая, но Саша уже не слышал, воздух вокруг него сгустился плотной тяжелой шапкой, давил на голову, забивался в уши, так что в ушах стоял только глухой гул. Он постоял покачиваясь из стороны в сторону и медленно побрел к калитке, почти не отличаясь от остальных бедолаг в этом страшном месте.
Он бы, наверное, так прошел мимо ожидавшей его машины, но водитель ухватил крепко за локоть, как только что санитар несчастного безумца, впихнул в салон. Саша неловко упал на сиденье, все еще ощущая себя под тяжелым душным куполом. Звуки сквозь этот купол доносились искаженные, приглушенные, виски немилосердно давило, словно кто-то безжалостный сдавливал их тисками.
— Ну что, Сашенька, прогулялся? — прогудел усатый.
Саша с трудом сфокусировал на нем взгляд, голова кружилась, и круглая усатая морда расплывалась, словно Саша смотрел из-под толщи воды.
— Зачем вы мне это показали? — язык ворочался с трудом, — Саша потряс головой, стряхивая с себя хмарь. — Зачем вы мне это показали? Зачем! Вы! Мне! Это! Показали?! — где-то в груди разгоралась раскалялась добела отчаянная бесшабашная ярость. Терять-то уже нечего. — Зачем! Вы Мне это показали??? — заорал он, привстав с сидения, и нависая над усатым, сжав кулаки. Он готов был ударить, чтобы стереть эту ненавистную улыбочку, но мужик успел первым. Коротко, жестко, без замаха, даже и не ударил, а ткнул кулаком куда-то в живот. Саша задохнулся, с тихим сипом осел на пол, зашелся в мучительном кашле.
— Вы только посмотрите… Какое невероятное сочетание тупости и отваги, — задумчиво прокомментировали над его головой, а потом перед лицом веером разложили несколько исписанных листов.
— Ты почитай, Сашенька. Почитай.
Саша трясущимися руками взял один:
— Что это? — он прочитал раз, потом другой. Странное дело: буквы складывались в слова, слова в предложения, но общий смысл ускользал.
«Я, Никитин Алексей Викторович…
Я, Ильин Петр Владимирович…
Я, Яковлев Владимир Петрович.
…Александр Петров приставал с непристойными предложениями…
…порочил честь советского гражданина…
…трогал за половые органы…
...предлагал себя в качестве…»
— Этого не было… Не было… — он сжал листы, не замечая, что порезал ладонь.
— Ну, здрасьте! Как это «не было!» — удивился мужик, — А кому ты сейчас это докажешь? Чем же ты с ними занимался-то по вечерам? Не репетировал же! Не было!..
Саша стоял на коленях, ожесточенно разрывал эти проклятые доносы, а изнутри скребло черное безнадежное отчаяние. Ну глупо же! Наверняка, есть электронный экземпляр… Он устало поднял голову, посмотрел на своего мучителя:
— Как они могли?
— А как они не могли? — усмехнулся тот.
— Ну что вам надо-то от меня? Что вам нужно?
— Так ты и сам знаешь, Сашенька. Прекрати целку из себя строить, Олежу расстраивать. Иначе… — кивнул за окно, где за красивой кованой оградой весело зеленел парк, — Сам понимаешь. Ведь понимаешь?
Саша кивнул.
— Вот и славно, — повеселел усатый. — Ты садись, садись. Отвезем тебя домой. Эээхх ты, дурачок. На тебя такой человек внимание обратил, а ты ерепенишься. Хотя надо признать, ради такого лапушки можно и поднапрячься, вон мордашка-то какая! — и он потрепал Сашу по щеке. От этого собственнического жеста Саша с коротким вскриком шарахнулся в угол, затравленно сверкнул глазами из-под растрепавшейся челки.
Но мужик вроде и не рассердился, погрозил пальцем по-отечески, мол, смотри у меня, и вышел из машины.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
14
)
Поделиться
09:50
Фанфикеры - удивительные люди, они пишут про Гуро и Фандорина!
Прошу напишите кто-нибудь про Митю Арсентьева и Колю Ивушкина! Ну ведь логично получается: вырвался Ивушкин из плена, приехал, счастливый и на танке. А что у нас с такими делали частенько? Правильно! Вот и Ивушкина под арест, а делом его занимается Митя. И вот Митя ходит, допрашивает, допрашивает, допрашивает.
А потом они упали и стали трахаться!
И понимает, что Ивушкин, конечно, никакой не предатель и надо его вытаскивать и оставлять себе. А Ивушкин понимает, что Митя красивый. Но случается какая-нибудь дрянь... Вот..
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
среда, 27 марта 2019
08:11
Ноут еле дышит, адский племяш признался, что уронил, когда поливал цветочки.
Потому просто сохраняю здесь на всякий случай.
Фичок-с
1
Только голову запрокинь
ficbook.net/readfic/7973638
Направленность: Слэш
Автор: serial.2013 (
ficbook.net/authors/2236708
)
Беты (редакторы): Inndiliya (
ficbook.net/authors/1469921
)
Фэндом: Олег Меньшиков, Александр Петров (кроссовер)
Пейринг или персонажи: Олег Меньшиков/Александр Петров
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, Драма, Hurt/comfort, AU, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Изнасилование, Кинк, Нехронологическое повествование
Размер: планируется Миди, написано 8 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: в процессе
Описание:
Меньшиков абьюзит Петрова в альтернативном советском будущем.
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
1
Расчерченный ажурными тенями потолок ритмично покачивался над Сашей, сумеречные узоры скользили, перетекали один в другой. Это было красиво. Хотелось бездумно смотреть на игру теней, затеряться в ветвистых переплетениях.
Саша от сильных жестких толчков проезжал спиной по скользкому холодному шелку, бился макушкой об изголовье кровати, но не позволял себе отвлечься и бездумно любоваться воздушной вязью. Нельзя просто лежать. Нельзя показывать, как хочется, чтобы побыстрее все закончилось. Меньшиков не любил, когда Саша не выказывал никакой реакции, и Саша очень старался, чтобы недовольство Олега не обрушилось на него. Нет, его никто не бил, конечно. Собственно, на него и голос-то не повышали. Но это было и не нужно, больше всего на свете Саша боялся вызвать неудовольствие Меньшикова, поэтому в постели очень старался, даже если уставал после спектакля.
— Все хорошо? — голос спокойный, ровный, будто Меньшиков не сексом занимается, а у себя в кабинете беседует с подозреваемым. Это так называется. Беседовать. Сашу передернуло, внутренне, конечно, о том, чтобы проявить свое истинное отношение внешне он и помыслить не мог, вряд ли даже осознавал его.
— Саша? — прохладные, даже сейчас пальцы, очертили подбородок, сжали, требуя ответа.
— Хорошо, — он вскинул ресницы, посмотрел прямо в черные провалы глаз. Лицо скрыто тенями, но никакой легкости и ажурности, словно над ним нависла театральная маска трагедии.
Саша постарался улыбнуться, глядя в скрытое тенями лицо, погладил запястье, следя за тем, чтобы не показалось, что он пытается оттолкнуть руку. Этого Олег тоже не любил, не то чтобы Саша сопротивлялся даже в самом начале их отношений, но экспериментировать он не пытался.
— Мне нравится, продолжайте, пожалуйста, — он бы хотел увидеть лицо над ним, чтобы понять, получилось ли, не сердятся ли на него.
Послышался тихий вздох:
— Сашенька. — Толчки стали резче, дыхание над ним тяжелее, Саша не выдержал, с присвистом выдохнул, сквозь стиснутые зубы.
Меньшиков замер, тяжесть, придавливающая к кровати исчезла, Олег отстранился, подхватил Сашу под колени, потянул на себя. По груди скользнули две ладони, задевая соски, Саша это не с любил, слишком остро реагировал, а терять над собой контроль не хотелось. Вдруг сделает или скажет что-нибудь неправильное.
Олег склонился над ним, к самому лицу, так что Саша увидел глаза и сплошную черноту в них, различил, как подрагивают крылья носа, поблескивает полоска зубов. Потом его поцеловали, сначала коротко, словно бы случайно мазнули по губам, потом настойчиво, жадно.
— Ну же, мальчик, — одна рука на груди, поглаживает, ласкает, другая вниз, к паху. — Сашенька…
Пальцы на члене умелые, ловкие, Меньшиков хорошо знает, что делает, так что Саша закрывает глаза, отвлекаясь от ажурного узора и сосредотачивается на ощущениях, изо всех сил старается зацепиться за слабые тусклые искры вымученного удовольствия. Чем быстрее он откликнется, тем быстрее все закончится.
— Вот так, Сашенька. Нравится тебе? Скажи, что нравится, — судя по всему, у него получилось, Меньшиков быстро целует в закрытые глаза, брови, продолжает жесткие сильные толчки.
Саша стонет, но вовремя сдерживается, следит за тем, чтобы не прикусить губу. Олегу не нравятся искусанные губы. По позвоночнику прокатилась волна наслаждения, Олег подхватил его под коленями и теперь трахает не останавливаясь. Сашу снова подтолкнуло к этой проклятой спинке, но на макушку легла мягкая ладонь, и теперь он упирался в нее, а не бился о жесткое дерево. От этой немудреной заботы затопила такая волна благодарности, что он, всхлипнув, сам потянулся к Олегу, обхватил за плечи, подаваясь бедрами навстречу толчкам. Осталось немного, он потерпит. Черные глаза на бледном лице над ним расширились, словно от изумления, Олег снова выдыхает его имя, наклоняется, вжимаясь лицом Саше в шею, прижимается сухими губами, целуя.
Толчок, еще.
Как всегда, когда Саша думал, что больше не выдержит, все закончилось. Между ягодиц и в паху стало влажно, но он терпеливо лежит, вставать сразу нельзя. Уходить первым нельзя, если только Меньшиков сам не скажет. Впрочем, он знал, что ждать долго не придется, после секса с ним не нежничали. Секунды текли, вот Меньшиков приподнялся на локте, вглядываясь в сашино лицо, потом поцеловал в самый краешек губ. Саша замер — как реагировать на такое он не знал, поэтому просто улыбнулся, потом откашлялся:
— Спасибо, Олег Евгеньевич, — прозвучало глупо, но на него не рассердились.
— Иди в душ, — мужчина скатился с него, вытянулся на спине, прикрыв глаза.
Саша встал с постели, старательно контролируя позу, выражение лица, пошел к дверям. Ну вот все и закончилось, еще немного и можно будет вымыться, пойти в свою комнату.
— После душа возвращайся. Сегодня будешь спать со мной.
Ванная комната в доме была огромной, больше чем вся сашина старая комната в коммуналке, и уж точно больше чем комнатка в общежитии, куда он раньше так рвался. Здесь была утопленная в полу просторная ванная, душевая кабина, и огромное окно, выходящее в сад. Раньше Саша такие комнаты только в глянцевых журналах видел, мечтал, что вот устроится в театр, станет известным и будет у него огромная ванная, в которой можно валяться часами, нежась в пушистой ароматной пене, и никто из соседей не будет в дверь барабанить с воплями:
— Сашка, не один живешь! График соблюдай.
Да и не хотелось в старенькой облупившейся ванной нежиться. Только вот и в этой, роскошной, тоже не хочется, особенно когда Меньшиков дома. У Саши внутри словно тикающий секундомер, контролирующий все его перемещения по дому. И сейчас в груди где-то ноет и отсчитывает секунды: а не слишком ли он задерживается? Олег Евгеньевич ждать не любит. Поэтому быстро в душ, тщательно проследить, чтобы гель был без ярко выраженного аромата, ему специально такой привозили, Олег не любил на Саше чужие посторонние запахи. Как-то Саша взял гель с ароматом лаванды, уж больно красиво выглядел флакон с бледно-лиловыми бескрайними полями на этикетке, но Меньшиков отправил заново душ принимать.
Вытереться, расчесать волосы, но не приглаживать сильно. Из аптечки в стенном шкафу Саша достал упаковку снотворного, повертел в руках, но выпить не решился. Придется потом объяснять — зачем, а врать Олегу он не умел.
Надеть пушистый халат. Все. Выходя Саша посмотрел на шикарную ванную. Когда-то он думал, что вот оно счастье: большой дом, огромная ванная без соседей за дверью. Ну дураком же был.
Он надеялся, что Олег уже задремал и можно будет тихонько устроиться на краю широкой кровати, может, даже удастся поспать. Обычно, когда его оставляли на ночь в хозяйской спальне, он спал плохо, чаще просто лежал, смотрел на потолок или в стену, ждал утра. А потом в театре гример, замазывая синяки под глазами, поджимал губы и ухмылялся понимающе, режиссер недовольно кривился, но вслух, разумеется, никто ничего не говорил. Да и что бы они могли сказать?
«Саша, скажи своему энкавэдэшнику, пусть не трахает тебя в ночь перед спектаклем, поумерит аппетиты!»
Нет, таких дураков в их театре не было. Да и во всем Союзе тоже.
Но в спальне его ждали, Саша аккуратно повесил халат на спинку массивного кресла, лег на свою половину, потом немного подвинулся к Олегу, тщательно соблюдая нужную дистанцию: не настолько далеко, чтобы казалось, что он сторонится, не настолько близко, чтобы посягнуть на личное пространство. Говорить ничего не стал, пустой болтовни после секса Меньшиков не любил, во всяком случае не требовал ее от Саши, да и сам все больше молчал.
Он вытянулся, стараясь расслабить напряженные мышцы, получалось плохо, рядом с Олегом он всегда был в странном болезненно-тревожном ожидании, словно готовился, что его вот-вот ударят, хотя Олег не ударил ни разу.
На шею уже привычным жестом опустилась ладонь, поглаживая рассеянно, словно кота или другую домашнюю зверушку. Саша понятливо повернулся, чтобы гладить было удобнее. Выучил уже, что Меньшикову нравится ерошить волосы на затылке.
Наверное это должно успокаивать, убаюкивать, но Саша так и лежал, глядя в темноту, пока дыхание рядом не стало размеренным и глубоким, а поглаживающая рука не замерла на шее, придавливая, мешая дышать полной грудью, но ему, конечно, и в голову не пришло отодвинуться и сбросить ее. И Саша просто ждал, когда наступит утро.
В окна барабанил дождь — настойчиво, громко. Вот в такой же дождливый вечер Саша и встретил Олега Евгеньевича Меньшикова.
Он улыбнулся, вспоминая: хороший был вечер, несмотря на последствия.
Они все возвращались с репетиции, и Саша был на таком подъеме, что никак не мог избавиться от ощущения, что все прекрасно, вот отыграет он выпускной спектакль, и обязательно позовут во МХАТ, или в Ленком. Роль давалась ему легко, он словно бы делал шаг не на сцену, а врывался в новый мир, натягивая шкуру своего героя, тщеславного, эгоистичного хлыща Победоносикова. Саша словно и собой переставал быть, отступал в тень, позволяя Победоносикову управлять его телом, говорить его губами.
Пьеса была, конечно, не новая, но это же сам Маяковский, классика. Правда, желая сделать произведение идеологически более верным, режиссер переделал финал, и Победоносиков благополучно перевоспитывался дружным коллективом и даже находил любовь в лице самоотверженной и честной комсомолки Зои.
После репетиции решили прокатиться в парк Горького, набрали с собой пирожков и лимонада, устроились на траве. Сначала было весело, разговаривали, хохоча и перебивая друг друга о том, какое прекрасное будущее всех ждет. Первая красавица курса Кристина мечтательно протянула тряхнув темной гривой:
— Вот отыграем выпускной и …
— И к себе в родной колхоз, — продолжил с мрачным весельем Костя Крюков. — Не всем, знаешь ли, повезло в первопрестольной нужными знакомствами обрасти.
Все замолчали, прикидывая собственные шансы попасть в какой-нибудь из столичных театров, хотя бы из самых захудалых. По всему выходило, что у большинства шансы эти невысоки.
Несколько лет назад НАРКОМПРОС выступил с заявлением, что число выпускников театральных институтов превышает спрос, а потому незачем им всем обивать пороги московских театров. Заговорили о «распределении молодых специалистов», о «направлении в нужные объекты».
— Вот направят куда-нибудь на Камчатку, — фыркнул смешливый Пашка Баршак, — к белым медведям. И понесете им свет искусства.
Раздалось несколько смешков, но Костя шутку не поддержал:
— Лучше уж к медведям, чем… — он понизил голос, — сами знаете, к кому в гости.
— Тише ты, дурак! — раздалось сразу несколько голосов. — Нашел, о чем шутить!
Смех утих мгновенно, будто выключатель повернули, и было от чего. Саша увидел, как сжалась, опустила глаза и затеребила кисточки пледа Алена. Он придвинулся к ней ближе, взял за руку, переплетая пальцы. И у самого сердце сжалось.
Только неделю назад был арестован один из рабочих сцены, наслышанные о подобных арестах ребята и не поняли сначала, что ничем не примечательный темный автомобиль и есть та самая зловещая «Маруся», а мужчины в штатском с незапоминающимися, будто ластиком потертыми лицами и тихими вежливыми голосами — сотрудники НКВД. Да и арест был какой-то будничный, ни драматизма, ни накала. Приехали, вежливо попросили проехать, чтобы «быстренько прояснить одно недоразумение», и всё.
Был человек и нет человека. Замену прислали на следующий день. Конец истории, и от обыденности произошедшего становилось еще страшнее.
На полянке воцарилась тишина, только неподалеку пионеры отрабатывали речёвку.
— Кто шагает дружно в ряд? — надрывался командир отряда.
— А мне бояться нечего! — Пашка вызывающе вздернул подбородок. — Я Родину не предавал, пусть вредители трясутся.
Прозвучало это жалко и фальшиво.
Будто в унисон общему настроению небо потемнело, потяжелело, вдалеке прогремели первые удары грома.
— Ребята, сейчас хлынет, поехали ко мне? — предложила Кристина, — машина у входа в парк ждет. Посидим, пообщаемся.
Все вскочили, собирая пледы, вещи, побежали к машине: попасть под дождь никому не хотелось. В машине ждал немногословный шофер, сколько Саша помнил, этот молчаливый грузный мужчина никогда не выходил попить кофе в театральный буфет, не перекидывался ни с кем шутками, а его тяжелый взгляд всегда неотрывно следовал за Кристиной. Саша подумал, что он бы так не смог, как под стеклянным куполом жить, но Кристина вроде бы и не замечала.
Кристинка вообще привыкла к вниманию ещё с первого курса, нисколько его стеснялась, даже сама была не прочь привлечь. Вот и сейчас она изящно передернула точеными плечиками и посетовала, что похолодало. Стрельнула лукавым взглядом в сашину сторону, но он уже отдал свою куртку Алене, Крис хмыкнула, нисколько не расстроившись, желающих защитить ее от дождя хватало. Она вообще никогда не выглядела расстроенной, да и с чего бы? Распределение ее не касается, на курсе все любят, даже строгий Хейфец придирками не изводил. Машину за ней присылают, на зависть многим.
Кристинка не кичилась, не хвасталась своим особым положением, на все вопросы, с подковыркой заданные, отвечала, улыбаясь бесхитростно и наивно, что родной и любимый дядюшка так сильно беспокоится о единственной племяннице, что присылает за ней служебный автомобиль. И при этом так наивно широко и бесхитростно улыбалась, что насмешки на лицах остряков сам собой увядали. Сашу удачные кристинкины родственные связи не особо волновали. Ну повезло человеку с родственником, вот и отлично. Он тоже не вечно будет с мачехой в коммуналке прозябать.
Сейчас вспомнить смешно, каким он был наивным желторотым идиотом.
Когда возбужденная, снова повеселевшая после пробежки по аллеям компания набилась в машину, толкаясь локтями, девочки повизгивая поправляли юбки, тихая Аленка вдруг вспомнила, что забыла на полянке, где устроили пикник, сумочку, засобиралась из машины, под проливную стену дождя. В этом была вся Алена, готовая первой прийти на помощь, но сама о помощи никогда и никого не просившая. Она и ехать-то с ними не хотела, Саша еще раньше заметил, что в последнее время и без того молчаливая Аленка стала совсем замкнутой, неразговорчивой.
— Ален, ну куда ты собралась, сиди, я принесу, — Саша выскочил из машины, и не удержавшись, вскрикнул: ливень вымочил его мгновенно, окатил холодной водой, он расхохотался, затряс головой, как дурашливый щенок.
Из машины ему протянули зонтик:
— Сашка, простудишься, дурной, как играть-то будешь?
— Я свое сыграю даже парализованным, — отмахнулся он, но зонтик взял, дождь лил стеной, хотя Саша любую погоду любил. Иногда смотришь, прохожие то от снега закрываются, то от ветра прячутся, то на жару сетуют, Саше всё хорошо.
Такой уж характер счастливый.
Он быстро зашагал по аллее, нашел Аленкину сумочку на поляне и побежал назад.
А потом увидел его. По дорожкам парка с веселым визгом разбегались отдыхающие: компании, влюбленные парочки, просто прохожие. Кто-то прятался от дождя в павильонах, под деревьями, а он просто сидел на скамейке, ссутулившись, опустив голову. Саша хотел пробежать мимо: в машине ждали ребята, но от сидящей на скамье фигуры веяло таким мрачным, темным, безысходным отчаянием, даже дождь это чувствовал и злее чем всех прочих хлестал его по голове, спине, плечам, на эти усилия незнакомец не обращал внимания, казалось, он сосредоточенно разглядывает пузырящиеся под ногами лужи.
Саша резко притормозил, посмотрел на обтянутую прилипшей насквозь мокрой светлой тканью спину и, вытянув руку с зонтом, укрыл незнакомца от дождя. За шиворот тут же потекли холодные капли, но Саша только головой мотнул. Мужчина продолжал сидеть неподвижно, будто и не почувствовал ничего, но вот он медленно поднял голову и на Сашу глянули темные-темные, холодные глаза. Позже он вспоминал этот миг и не понимал, как мог быть таким наивным, не понять, что таким взглядом смотрят на будущую жертву, прикидывая, сразу ей хребет перебить, или пусть еще побегает немного. Ему бы деру дать от той скамейки, но он снова мотнул головой, стряхивая воду с волос и широко улыбнулся:
— Вы не переживайте, товарищ, все будет хорошо!
— Что будет хорошо? — незнакомец заговорил ровным, хорошо поставленным голосом, словно не в парке на скамейке, а беседовал в личном кабинете. И Сашу он рассматривал пристально, всего — от мокрых взъерошенных волос до промокших насквозь кроссовок.
— Да все, товарищ! — Саша ободряюще кивнул, искренне желая поделиться бурлящей в нем радостью и с этим странным мужчиной, и со всем миром, который сейчас заливало, нет, очищало дождем. Он протянул зонт:
— Возьмите, вон хлещет как, похоже, надолго.
Тот помедлил, словно раздумывал, потом взял зонт, усмехнулся уголком рта:
— А ты как же?
Саша указал рукой на засигналившую у входа машину:
— Так я не пешком.
Незнакомец проследил за рукой и снова усмехнулся, как-то понимающе:
— Твоя? Неплохо для столь юного возраста.
— Что? Не-ет, — Саша рассмеялся, — это сокурсницы, просто с репетиции подвозит группу.
— Артист, значит? — теперь незнакомец не сутулился, сидел, непринужденно откинувшись на мокрую спинку.
— Артист! — Саша не удержался, хвастливо, гордо вскинул подбородок. По лицу стекали капли, он провел языком по губам слизывая, мужчина подался вперед, все так же оценивающе его рассматривая, и Саше стало неуютно: с чего он решил, что здесь нуждаются в его утешениях, вон же, совершенно все отлично у человека. Такому никакая помощь не нужна.
А мужчина легко поднялся, оказалось, он почти на пол-головы выше Саши, кивнул чему-то, словно принял решение:
— Ну, артист, так артист. Иди, тебя товарищи заждались.
— До свидания, — Саша, словно ждал разрешения уйти, развернулся и побежал по лужам.
Негромкое:
— До встречи, артист, — он не услышал.
***
Утром Олег пожелал, чтобы Саша позавтракал вместе с ним, видно, ничего срочного на работе не было, так что он смог себе позволить неспешно позавтракать. Такие нюансы Саша быстро научился различать. Если Олег встает тихо, бесшумно выходит из спальни, значит Саша с утра не нужен. Не до него. Нужно смирно лежать, ждать, пока не хлопнет входная дверь.
Если же с утра его будил солнечный свет и прохладный ветерок, ворвавшийся в спальню через распахнутое окно, значит нужно просыпаться, а там уже по настроению и желанию Олега. Утренний секс, душ, совместный завтрак. Ну или просто душ и завтрак. Сегодня к облегчению Саши, которого он, естественно не выказал, — второй вариант.
Когда он вошел в просторную столовую с выходом на летнюю веранду, Олег уже выпил первую чашку кофе и приступил к яичнице, аппетитно шкворчащей на небольшой сковородочке.
— Долго ты, Сашура! — Олег улыбнулся ему, подняв глаза от планшета. — Садись, завтракай. Подкину тебя до театра сегодня. Репетиция в десять?
Повариха Глафира Ивановна поставила перед Сашей тарелку овсяной каши, рядом в кружке дымилось горячее какао. Как-то так сразу повелось, что о сашиных предпочтениях никто не спрашивал. Это меню Меньшикова обсуждалось на кухне в подробностях, Саша же просто ел то, что ему давали, да ему было все равно, если честно. В этом доме он ел через силу, просто потому что нужно.
Откажешься от еды, Олег узнает и тогда придется отвечать на настойчивые вопросы.
— Что не так, Саша?
А как тут ответишь. Что не так? Вы не так. Дом этот не так. Вся моя жизнь не так.
Саша придвинул к себе тарелку, каша была горячей, какао в меру сладким, наверное, вкусным. Нерешительно покосился на темный экран телевизора, но Олег, казалось бы, целиком поглощенный новостями на планшете, каким—то шестым чувством услышал невысказанный вопрос.
— Да смотри, смотри уже, — протянул руку, потрепал Сашу по волосам, улыбнулся.
Передавали утренние новости по Первому каналу. Саша без особого интереса послушал, что колхозники-мичуринцы Кубани перевыполнили норму по сбору нового совершенно особого сорта яблок «Красный путинец», отличавшегося особым ароматом и редкостной «хрустинкой» по выражению ведущего, потом рассказ о строительстве метро во Владивостоке и конкурсе на названия станций. Среди предложенных гражданами названий Челюскинская, Богатырская, Путинская, Сталинская, конечно.
Потом была реклама «Дома два. Стройка века на Чукотке» Показали отрывок из предстоящего обсуждения на лобном месте вопиющего поведения комсомольца Абрикосова. Невысокий и щуплый, он стоял, пламенея ушами и опустив голову, а кто-то потрясая кулаком, кричал, что гнать такого горе-строителя из телепередачи, и не принимать обратно, пока не научится нормально раствор замешивать.
Меньшиков даже оторвался от планшета, глянул, вскинул насмешливо брови, но ничего не сказал.
А потом была криминальная сводка. Саша слушал вполуха о каком-то криминальном хищении на производстве и гражданской сознательности, с помощью которой «несунов» задержали. Он хотел уже выключить телевизор, как ведущая тряхнула идеальным каре и строго глядя в экран сказала:
— А теперь о совершенно вопиющем случае. Просьба убрать детей от экранов ваших телевизоров.
Появились кадры, на первый взгляд вовсе не ужасные, скучные даже, просто два друга проводят весело время вместе. Вот они в каком-то кафе, вот неловко замерли в фойе кинотеатра перед афишей нового фильма, вот в парке… Просто два друга. Но Саша недавно обретенным чутьем почуял, что между этими двумя не просто дружба.
Он прибавил громкость.
— Благодаря бдительности соседей студенты университета им. Баумана, Городнов и Данилов, были уличены в порочащих советского гражданина наклонностях. Сейчас они содержатся в камерах предварительного заключения. Уже возбуждено уголовное дело по статье Ук Рф 121. Поскольку наше государство придерживается принципов гуманизма, этим молодым людям будет дана возможность искупить вину перед советским народом и начать честную трудовую жизнь, естественно, после необходимого лечения.
Ведущая улыбнулась в камеру сочувственно и печально:
— Мы все верим, что вовремя принятые меры и своевременное лечение с применением передовых советских технологий и методов поможет товарищам Городнову и Данилову осознать всю гибельную пагубность своего падения и своих заблуждений. Товарищи, будьте бдительны! Помните, что ваш долг помогать тем, кто оступился и сошел с честного и прямого социалистического пути. Если вы стали свидетелем подобного заблуждения, сообщите по телефонам горячей линии.
Саша, похолодев, смотрел на экран, с которого улыбались юноши, обнимая друг друга за плечи, веселые и беззаботные, еще не знающие, что их ждет впереди. Передовые советские технологии? Какие? Электрошок? Химическая кастрация?
Овсянка склизким комом упала в желудок, к горлу подкатила тошнота. Этих мальчишек, почти его ровесников, отправят на лечение, а такие как Меньшиков будут приезжать в театральные вузы, модельные агентства и выбирать себе новые и новые игрушки. Теперь-то он знает, как все устроено. И уж конечно, ни одному сознательному и бдительному гражданину и в голову не придет сообщить о том, что происходит.
— Саша? Сашура, ну ты чего? — оказывается Олег отложил планшет, поднялся и теперь обнимает за плечи. — Ты чего разволновался так, мальчик? Побелел весь.
Ласково погладил по щеке, посмотрел сверху, улыбаясь снисходительно, с ласковой насмешкой.
— Сашура, бояться нечего. Я же сразу объяснил, пока ты со мной — не о чем волноваться, помнишь?
— Помню! — с неожиданной для него самого злостью вдруг подумал Саша. — Я все очень хорошо помню. Все условия. Все правила. Я умирать буду — не забуду, что и как мне разъясняли.
Он опустил ресницы, чтобы неуместная и такая опасная ярость не выплеснулась из него, но Олег ощутил, как напряглись одеревенели плечи под его руками, ухватил Сашу за подбородок, приподнял:
— Сашура, давай позвоню режиссеру твоему, скажу, что сегодня ты дома останешься. Поваляешься, отдохнешь. Скажу Глафире, чтобы приготовила тебе что-нибудь вкусненькое, а?
— Нет, — говорить было трудно, он и забыл, сколько в нем злости, — я лучше в театр. Не хочу никого подводить. Неправильно это. Не… — он запнулся, в рту появился отчетливый привкус желчи.
— Не по-советски? — продолжил на него Олег улыбаясь с все той же ласковой снисходительностью. — Сашенька, Сашенька. Ну какой же ты у меня. — Он огладил большими пальцами сашины скулы. — Мой мальчик. Иди собирайся, я подожду.
С трудом переставляя деревянные ноги, он прошел к себе, тяжело опустился на кровать. Сейчас уткнуться бы лицом в подушку и разреветься, оплакивая и себя, и несчастных мальчишек. Раньше Саша мог плакать легко и просто, слезы текли, оставляя мокрые дорожки на лице и вымывая из души детские обиды и огорчения, даже в юности мог разрыдаться бурно от обиды, от несправедливости. После становилось легче, мысли приходили в порядок, да и пережитая неприятность не казалось такой уж страшной. Все переживем, все исправим.
А теперь и слез не было, Сашу выворачивало в сухих спазмах, из саднящей груди вырывались звуки, похожие на короткий отрывистый лай, глаза нестерпимо жгло, но слёзы не приходили, и страшная тяжесть, придавившая бетонной плитой к земле, никуда не исчезала.
2
Когда Саша спустился вниз, Меньшиков уже ждал на террасе, с кем-то говорил по телефону резко, сухо, как курком взведенным щелкал:
— Меня не интересуют оправдания, я жду, отчет о принятых мерах безопасности у меня на столе через час.
Заметил замершего в нерешительности Сашу, улыбнулся краешком губ, поманил к себе. Не прекращая разговора, нежно очертил пальцами подбородок, приподнял брови, спрашивая, как настроение. Потом сделал знак следовать за ним и пошел к машине.
Что у Меньшикова какие-то неприятности на службе стало понятно еще неделю назад: возвращался позднее, чем обычно, часто засиживался в кабинете, курил и все разговаривал по телефону отрывисто, зло. А два дня назад в спальне, помогая снять одежду, Саша заметил на манжетах форменной рубашки россыпь мелких бурых пятнышек.
Олег увидел, как Саша застыл, упершись взглядом в эти пятна, забрал рубашку, выбросил в коридор:
— Не обращай внимания, Сашенька. Служба.
Теперь, следуя за стройной фигурой, затянутой в форму комиссара государственной безопасности третьего ранга, он думал: а если бы Меньшиков пришел в тот день в театр одетый по форме? Саша был бы таким же наивным щенком? Побежал бы доверчиво за приятным гражданином, желающим поздравить юного актёра?
Меньшиков и в машине продолжал свои важные звонки, на Сашу изредка поглядывал, успокаивающе поглаживал по коленке, а Саша смотрел в окно и вспоминал.
Это был его первый триумф. Его выпускной спектакль, и он никак не мог перестать улыбаться, голова кружилась, как в детстве на каруселях, Сашу тормошили, обнимали за плечи, хлопали по спине, кто-то из девочек целовал щеки, пачкая помадой, все вокруг было в каком-то разноцветном тумане, и наполненным праздничным шелестом, словно беспрерывно разворачиваешь огромную коробку с подарками. Саша кивал в ответ, улыбался, так что скулы уже болели, его потряхивало от пережитых эмоций и тех, что сейчас клубились вокруг.
— Саша, Са-ша! — за рукав тянула Кристина — Тебя Хейфец к себе зовет, сейчас.
— Ну держись, Сашок! Принимай поздравления, — захохотал кто-то в ухо.
— Да иди ты! — Саша весело огрызнулся — Ребят, вы меня подождите, отметим же?
В ответ раздался нестройный, но одобрительный гул.
Кристина шла впереди, не оглядываясь, Саша за ней, с трудом удерживая огромные одуряюще пахнущие букеты.
— Крис, так я дорогу знаю, или ты меня провожаешь, что ли? Как дорогого гостя? Звезду вашего скромного театра Карабаса Барабаса?
Она обернулась, посмотрела серьезно и даже с сочувствием.
— Ты чего, Кристин? Случилось что-то? Ты скажи только, я помогу! — ему не хотелось, чтобы в этот прекрасный замечательный вечер, лучший вечер его жизни, хоть кто-то грустил.
— Ну говори! Я ж звезда как никак! — он дурачась задрал нос.
Лицо Кристины вдруг страдальчески исказилось, вот-вот разрыдается, но она с силой прикусила губу:
— Саш… — тонкая рука взметнулась к шее, словно говорить было трудно, — ты. ты очень хороший. Ты, наверное, и сам не понимаешь, какой ты хороший. Только вот люди разные бывают. Так что осторожней ладно. И не руби с плеча, как ты это делаешь обычно, хорошо?
— Нет, не хорошо. Крис, ты о чем говоришь вообще?
— Потом. Захочешь, приходи. Помочь я тебе не смогу, но… — она снова улыбнулась непонятной плачущей улыбкой, — но выслушаю.
Развернулась и быстро зашагала, не оглядываясь, только напряженные
острые плечи мелко вздрагивали.
В кабинет худрука Саша входил сотни раз и никогда со страхом или опаской, вот и сейчас ввалился, пытаясь половчее подхватить рассыпающиеся букеты
— Леонид Ефимович, что с Кристиной такое? — огромные лилии мазнули по носу, от пахучей пыльцы начался чих, глаза заслезились, и он не сразу понял, что в кабинете есть еще кто-то.
— Петров, да положи ты веники свои, никуда они от тебя не денутся! — резкий сварливый тон вмиг сдул победное настроение, Саша послушно бросил уже порядком помятые цветы на потертый кожаный диванчик, воинственно вздернул подбородок. Такого приёма он не ждал. Он отлично справился с ролью, сыграл, нет! прожил за своего персонажа, продышал за него эти два часа! И это свое видение, двухчасовую жизнь на сцене, готов защищать. Хотя и про косяки выслушает, чего уж там. Если они были, конечно.
Хейфец несвойственным ему суетливым жестом снял очки, начал тщательно протирать безупречно чистые стекла. Непонятное молчание затягивалось. Наконец высокий гражданин, разглядывавший стену с грамотами, благодарностями, статуэтками, (даже сталинская премия была!) обернулся, сделал шаг, выходя из плохо освещенного угла.
— Вы нас не представите, Леонид Ефремович? — голос мягкий, приятный, Саша сразу отметил какую-то вкрадчивость. В первые секунды он смотрел на лицо: темные глаза, тонкий рот, тонкий прямой нос. Интересное! Несовременное какое-то. Саша по привычке примерил его на подходящих персонажей. Вот аристократа бы какого сыграть такому! Из белогвардейцев. Ну или Чацкого… Тоже здорово бы смотрелся. У Шекспира еще…
И одет как-то… Щегольски что ли… Его мачеха про таких говорила «с подвывертом франт»
Его размышления прервало неуверенное покашливание Леонида Ефимовича:
— Это Сашень… Александр Петров, звезда нашего курса, талантливый артист. Комсомолец! Ударник! — добавил Хейфец с каким-то вызовом, непонятный гость выгнул тонкую бровь и старый режиссер сник.
— Саша, это… Олег Евгеньевич Меньшиков, он… — Хейфец замялся, словно бы не мог подыскать нужные слова, и Саша снова поразился абсурдности ситуации: это Леонид Ефимович-то? Да у него язык как бритва, первокурсников до слез доводил злыми, обидными, но до тошноты правдивыми замечаниями. И не только первокурсников. А теперь. Словно боится. Саша повнимательней присмотрелся к гостю и только теперь узнал: мужчина из парка.
— Вы идите, товарищ Хейфец, идите, — прервал странный гость попытки старого режиссера что-то объяснить. — Мы тут с артистом Петровым побеседуем сами.
Леонид Ефимович осекся, снова снял очки, потом надел их, но криво:
— Саша — очень талантливый мальчик! — В этот раз вызов получился совсем уж жалкий. — Он гордость нашего курса и моя лично!
— Даже не сомневаюсь в его выдающихся талантах, — гость улыбнулся, но Саше сразу стало не по себе, в похвалу Хейфеца был привнесен какой-то другой смысл. — Идите, товарищ Хейфец и не переживайте, дверь за собой я потом закрою, — и усмехнувшись, добавил совсем уж непонятное, — Двери я хорошо умею закрывать.
Леонид Ефимович вышел, на Сашу даже и не взглянул.
— Ну здравствуй, артист, — Олег Евгеньевич улыбнулся, только не так, как минуту назад режиссеру, а тепло, на Сашу посмотрел с симпатией. — Помнишь меня?
— Помню, — растерянный Саша не нашел ничего лучше, чем спросить, — Вы зонтик пришли вернуть?
— Зонтик? — Меньшиков откинул голову назад, расхохотался глубоким вкусным смехом, — Прости, артист, зонтик я не принес.
Он сел на диванчик, небрежно откинув так и валявшиеся там забытые букеты, закинул ногу на ногу.
— Посмотрел я твой спектакль. Талантливо.
— Не мой, — автомате поправил Саша, — Наш спектакль. Ребят, Леонида Ефимовича. — Потом не удержался, просиял глазами: — Вам правда понравилось?
— Правда. — Меньшиков покачал ногой в блестящем ботинке. — Такие победы надо как следует отмечать, артист, как думаешь?
— Да мы и хотели с ребятами…
— Ну с ребятами это ты потом, — Олег Евгеньевич, махнул рукой, на пальцах переливчато сверкнули крупные перстни. — Поехали-ка со мной в Новый Арбат.
— Но… — Саша растерялся, об этом месте говорили все, расположенный на самом верху новейшего комплекса зданий Москва-град ресторан считался местом, куда так запросто не попадешь. Только партийная верхушка ну и звёзды кино и эстрады, само собой.
— Соглашайся, артист, должен же я отблагодарить своего спасителя, — Меньшиков улыбнулся, да так, что невозможно было не улыбнуться в ответ — Я угощаю.
Во дворе Меньшиков щелкнул небрежно серебристым брелком, а в следующий миг Саша восторженно ахнул: рядом с крыльцом мягко подмигнул фарами и лениво рыкнул красавец автомобиль густого красного цвета.
— Охх… Это ваш? — Саша, замирая от восторга, провел рукой по капоту.
— Это наш, -Меньшиков улыбнулся, видно было, что искреннее сашино восхищение ему приятно. — Последняя модель.
Саша обошел автомобиль, любуясь хищной плавностью линий и тут же пообещал себе, что у него когда-нибудь будет точно такой же, вот точь-в-точь!
— Ну что, артист, — подошедший Меньшиков, обнял его за плечи, — может за руль?
— А можно? — задохнулся было от восторга Саша, но тут же сник, — у меня прав нет…
От стыда за себя, дурня отсталого, аж уши заполыхали, ну когда еще предложат таким чудом порулить! Меньшиков только рассмеялся и легко взъерошил Саше волосы:
— Ну значит в другой раз, а сегодня покажу на что эта игрушка способна!
— Игрушка, скажете тоже! — даже обидно стало за красавца.
Как обещано, Саше показали на что способен Астон-Мартин, он только восторженно вопил на крутых поворотах, на которых Меньшиков и не думал снижать скорость, и обмирал от сладкого ужаса, как в детстве, когда летишь с крутой горки, вопишь от страха, но твердо знаешь: ничего плохого с тобой не случится.
После такой головокружительной поездки даже поражавший воображение шикарный ресторан не произвел должного впечатления, их провели в уединенную секцию с огромным панорамным окном и видом на Кремль и Красную площадь.
Когда сели за столик, и официант принес меню, Саша заерзал на пухленьком диванчике, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Саша, ты не против, если я закажу? — Меньшиков отложил внушительного вида меню, даже не заглядывая.
— Конечно, — Саша оробев смотрел, как Меньшиков делает заказ, причем названия половины блюд звучали по-французски, как пробует вино, одобрительно кивая.
Когда официант бесшумно отошел, Меньшиков посмотрел на притихшего Сашу:
— Не тушуйся, Сашура, представь, что это студенческая столовая, только вид получше, да пафоса больше, — и по-мальчишески подмигнул.
— Столовая, скажете тоже, — рассмеялся Саша, но расслабился, с любопытством завертел головой оглядываясь.
Когда принесли еду, к облегчению Саши вполне узнаваемую, он совсем освоился, уплетал за обе щеки, тем более, что Меньшиков, сидевший напротив, ел с видимым удовольствием и таким аппетитом, что не захочешь, а попробуешь, что такого вкусного принесли.
— Ну, артист, выпускной отыграл, а куда дальше думаешь?
— Не знаю, — Саша пожал плечами, — куда распределят.
Он отложил вилку:
— Да я даже в парках готов играть, хоть на детских утренниках, хоть на заводских субботниках! Не могу без сцены!
В тёмных глазах вспыхнуло что-то, какой-то хищный огонек, и тут же погас, Меньшиков одобрительно кивнул:
— Что без дела не можешь, это хорошо, Саша, это по-советски! Нельзя нашему человеку без дела. Ты не переживай, без работы не останешься с таким-то талантом! Тебя и в театр Рабоче-Крестьянской молодежи возьмут. И в заводской театр имени Стаханова. А то смотри, страна-то большая — и Чукотка, и Байкал, и Курилы! Молодые таланты везде нужны. А роли-то какие тебя ждут!
Странное дело… Олег Евгеньевич вроде бы с энтузиазмом говорил о том, о чем Саша сам думал, и роли называл правильные. Политически проверенные, но какие-то все…одинаковые… муторно становилось от такого прекрасного будущего. Да и потом, уехать из Москвы? Прекрасной, шумной, яркой, суетливой Москвы? После сегодняшнего успеха уезжать решительно не хотелось.
Меньшиков понимающе наблюдал за Сашей, поникшим от неотвратимо грозящих «радужных» перспектив, а потом вдруг заговорщицки улыбнулся:
— А может, не отпускать юное дарование из первопрестольной-то? Тебе бы, Сашенька, в театр старый, временем проверенный… Да и роль чтоб по таланту была. Ну вот хотя бы… — он помолчал, раздумывая, потом щелкнул пальцами и небрежно так бросил, — Ну хотя бы вот Гамлета, а? Что скажешь, Сашенька? Осилишь Гамлета-то?
У Саши перехватило дыхание. Гамлет? Да квоты на шекспировские и другие буржуазные пьесы из красного списка были расписаны на год вперед, артисты за такие роли дрались, умирали и убивали. А тут ему, без году неделя вчерашнему студенту — Гамлета?
— Шутите, да? — спросил он с сумасшедшей невероятной, невозможной надеждой.
— Нет, — Олег Евгеньевич не улыбался. Смотрел серьезно. — Я предлагаю тебе место в прекрасном театре имени Ермоловой. И роль в спектакле.
Саша смотрел, слушал и никак не мог поверить ни увиденному, ни сказанному.
— Театр имени Ермоловой? В… в Ермоловку? А меня возьмут? — прошептал он, боясь спугнуть нежданно прилетевшую птицу-удачу.
Олег Евгеньевич смотрел все также серьезно:
— Я скажу — возьмут.
И сразу поверилось: не розыгрыш, и не шутка, и не просто бахвальство-обещание. Попросит. И возьмут.
Саша и не знал, что можно быть настолько счастливым, силуэт Меньшикова на фоне ночной Москвы вдруг расплылся, стал нечетким мерцающим силуэтом на фоне темно-синего неба и ярко-алых праздничных звезд. Саша сам не понял как, вскочил со стула, порывисто, неуклюже обнял, уткнувшись носом в обтянутое тканью плечо:
— Спасибо, — глухо, горло словно стиснуло, проговорил он. — Вы… Мне никогда вот ничего не делали… Просто так…
Над головой раздался то ли смешок, то ли хмыканье. Саше осторожно взъерошили волосы на затылке.
— С тех как папу забрали. Особенно с тех пор как забрали… — он никогда и никому не жаловался и меньше всего предполагал, что вдруг вывалит наболевшее на этого чужого и непонятного человека. Но напряжение после спектакля, странная реакция Кристины, поведение Хейфеца, и ужин, и невероятное волшебное предложение… И невообразимо чудесный сказочный вечер… Так много всего.
— Я всегда всего сам, всегда. И это правильно, советский человек должен всего добиваться сам, верно? И не скулить, не ныть. Но вы сейчас! Олег Евгеньевич, да вы мне новую жизнь только что подарили, понимаете вы это? — он вскинул мокрое от слез лицо, — Я наверное, никогда не смогу Вас отблагодарить.
Меньшиков посмотрел на него с каким-то странным нечитаемым выражением, осторожно провел рукой по сашиной щеке, стирая слезы. Тонкие губы дрогнули, плотно сжались.
— Я уверен, что сможешь, — он отстранил Сашу от себя, протянул ему салфетку, — Возьми.
И отвернулся к столу, налил себе еще вина, в тишине, прерываемой сашиными всхлипами, тоненько музыкально зазвенел хрусталь, будто у кого-то руки подрагивали, будто кто-то неловко постукивал узким горлышком о край бокала.
Саша смутился: ну чего он творит? Разнылся, на шею человеку кинулся.
— Простите, Олег Евгеньевич, я тут… я… просто…
— Ничего, Саша, я понимаю, давай-ка я домой тебя отвезу.
За время ужина зал, оказывается, наполнился людьми, негромко играла музыка, из-за столиков доносились голоса, негромкий смех.
Из ресторана Меньшиков шел быстрым шагом, не обращая внимания на почтительно кланяющихся официантов, изредка останавливаясь, чтобы поздороваться со знакомыми. На Сашу он внимания не обращал, и знакомым своим, всё представительным мужчинам с прекрасными спутницами модельного вида, не представлял. Впрочем, Саше не до новых знакомств было, он все еще пытался осознать, как окончательно и бесповоротно изменилась его жизнь.
Вдруг Меньшиков остановился так резко, что Саша, витающий в мечтах, врезался ему носом в спину. Олег Евгеньевич даже не обернулся, только завел руку за спину, аккуратно придержал Сашу за пояс. Они встали возле столика, за которым сидела парочка: незнакомый Саше пепельный блондин с острым личиком, похожий на мелкого, но хищного зверька. У него даже кончик носа словно бы подергивался, Иудушка Головлев, — сразу решил для себя Саша. А потом с удивлением узнал в спутнице иудушки Кристину. Только такой Крис он никогда не видел: в платье, обманчиво простом с виду, но как-то сразу чувствуется, что не такое уж и простое, и волосы, вроде бы небрежно лентой перехвачены, да только дорого такая небрежность стоит. И на шее… сияющий холодным белым светом ошейник, по-другому назвать обвивающую шею девушки широкую ленту, усыпанную бриллиантовой крошкой, нельзя, Саша как-то сразу понял, что не стекляшки это, нет у стекла такого злого победительного блеска.
Новая незнакомая Кристина скользнула по разинувшему рот Саше равнодушным взглядом и отвернулась.
— Олег Евгеньевич, — заулыбался блондин, обнажив желтоватые зубы, — мое почтение!
— Варгусов, — Меньшиков определенно не испытывал восторга от встречи, кивнул холодно, пошел было дальше, но блондин уже углядел Сашу, — сверкнул глазами заговорщицки, улыбка стала какой-то совсем уж масляной. Ну вылитый иудушка.
— Я смотрю, вы тоже решили провести вечер приятно? — он не глядя провел небрежно пальцами по обнаженному плечу Кристины. — Не представите нас?
И уставился на Сашу с любопытством.
— Не представлю, — Олег ухватил Сашу за руку повыше локтя, и пошел к выходу, уже не оглядываясь. Остановился только у входа, понятливый швейцар кинулся за машиной, а Меньшиков вынул из кармана портсигар, достал сигарету, крутанул в пальцах.
— Олег Евгеньевич, а это кто был сейчас, — Саша никак не мог выкинуть из головы Кристину: красивую, холеную и такую чужую.
— Сослуживец, — щелкнула зажигалка, Меньшиков затянулся, выпустил тонкую струйку дыма.
— А… где вы служите? — до Саши только сейчас с большим опозданием дошло, что он понятия не имеет, чем занимается его новый знакомый.
— Я, Сашенька., служу нашему Отечеству. Верой и правдой. — Сказал строго Меньшиков, и выспрашивать больше Саша не решился.
Слово свое Меньшиков сдержал, следующим же утром пришло направление из НАРКОМПРОСа актера Петрова в театр имени Ермоловой. И про Гамлета не обманул.
В новом театре Сашу приняли настороженно, что было понятно, но открыто недоброжелательность никто не проявлял. И на том спасибо. Чаи пить с собой не звали, по гримёркам не секретничали, Саша и не обижался, понимал, что человек он пока новый, не испытанный.
Режиссер, прославленный Богомолов, обращался с ним подчеркнуто вежливо, но Саша не обольщался, знал, что до первой читки, а уж там с ним церемониться не станут. Да и лишнее это. С таким-то зубром работать и чтобы он тебя досуха не выжал? Не выбил из тебя всего, на что ты способен?
Читок и репетиций Саша ждал с нетерпением, волновался, но знал, что справится, была внутри глубокая убежденность, что эту роль он выгрызет, вырвет, что Гамлет, принц датский — где-то близко, вот прям скользит рядом с ним незримой тенью. Нужно только повнимательнее вглядеться и увидишь нужный образ, а потом сделать шаг и влиться, врасти в него, стать им…
На чужой опыт Саша сразу решил не оглядываться. Ни на прославленного Смоктуновского. Ни на Козакова, ни на других. Даже когда Олег Евгеньевич предложил ему диск не показанного в Союзе фильма с американским актером Гибсоном, отказался.
Зачем? Саша проживет своего Гамлета, первого и единственного. И не было других принцев до него и не будет после.
Олег Евгеньевич усмехнулся, выслушивая сбивчивые сашины объяснения, но настаивать не стал, кивнул одобрительно, мол, делай, как знаешь.
Заезжал он редко, раз, может два в неделю, обычно удачно подгадывал, когда Саша выходил из театра после репетиции, выжатый, измочаленный, не в состоянии не то что вежливые беседы со старшим товарищем вести, иногда голову было тяжело ровно держать. Но Меньшиков бесед не требовал, в самый первый раз, когда Саша, собрав оставшиеся силы, начал вежливо отказываться, просто взял за локоть, усадил в машину и отвез ужинать в какую-то летнюю веранду с видом на Москва-реку. Ни о чем не спрашивал и сам не рассказывал, молча печатал что-то в планшете, курил одну за другой сигареты и пил черный, даже на вид густой и горький как деготь кофе. А Саша бездумно следил как медленно течет река, как колышутся на берегах зеленые волны какого-то сада.
После этого Меньшиков частенько отвозил его в тихие уютные местечки, в пафосные рестораны они не заезжали, но этому Саша только рад был.
А однажды он уснул в машине, просто вырубился, стоило только откинуться на прохладные удобные сиденья. Проснулся, когда на Москву опустились золотистые летние сумерки. Машина была припаркована в какой-то тихой аллее, Олег Евгеньевич сидел на лавочке, курил, ждал, пока Саша проснется.
А однажды спросил, не обижают ли его в театре. Саша фыркнул смешливо. Обижают… Он же не первоклашка, за себя постоять может, но потом увидел, что Меньшиков действительно ждет ответа, и серьезно сказал:
— Что вы, Олег Евгеньевич! Ну, может, режиссер пропесочит, так без этого никуда. Да и я лучше играю, когда на нерве, вот он меня и доводит до нужного состояния.
Меньшиков сузил глаза, словно прикидывал, как и что там режиссер с Сашей проделывает и не перегибает ли палку, потом кивнул и к теме больше не возвращались.
И как-то само собой вышло, что во время этих встреч Саша все о себе рассказал. И про то, что отца арестовали, когда ему только пять исполнилось, и что домработница Рая, чтобы он не попал в детдом, усыновила официально. А он и не думал, что она такая добрая, правда потом сильно злилась, что квартиру ведомственную отобрали и пришлось им жить в коммуналке. Но это ничего. У Саши свой угол за шкафом, а скоро так вообще в общежитии комнату дадут.
После таких бесед Саша только сам себе удивлялся, как получается, что его и не выспрашивают вроде, а вышло, что он все сам рассказал. Меньшиков слушал внимательно, только один раз удивленно переспросил про смерть мамы. Она попала под машину за неделю до папиного ареста.
Словом, жизнь наступила как раз такая, о которой мечталось: место в театре, роль. Как думать про Меньшикова Саша и сам не знал, дружком-приятелем не назовёшь, видно же, из другой стаи птица, не коллега, а кто? Знал только, что повезло ему встретить самого замечательного человека во всем советском союзе.
С Кристиной виделись редко, она почему-то решила пойти в модели, Саша ее часто теперь видел то в рекламных роликах, то на фото в журнале. Он, конечно, пытался с ней поговорить, окрыленный свалившейся удачей, рассказал ей о Меньшикове, восторженно и взахлеб, но она слушала без интереса, вяло кивая и все смотрела с какой-то непонятной жалостью.
Прозрение оказалось жестоким и стремительным.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
6
)
Поделиться
вторник, 26 марта 2019
22:20
Начала выкладывать свой фичок, чувствую себя Киркоровым))
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
воскресенье, 24 марта 2019
13:05
Утра вам. И всего хорошего и прекрасного вам в это утро! Или вечер!
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
13:03
Перечитываю и правлю, правлю и перечитываю. какая стыдоба-стыдобушка. Вот прям удалить не глядя.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
суббота, 23 марта 2019
13:06
Пытаюсь написать хот-хот-хот сцену. И ведь не планировала сначала! Оно само! Раньше было проще, терминология была закреплена, так сказать. Нефритовые жезлы, жемчужные пещеры...
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
2
)
Поделиться
Последние
1
…
40
…
60
…
80
…
84
85
86
87
88
…
100
…
120
…
134
Котейки и канарейки.
Джейн.О
МЕНЮ
Авторизация
Запомнить
Зарегистрироваться
Забыли пароль?
Записи
Календарь записей
Темы записей
40
книги
31
Сверхъестественное
30
сериал
14
Кино
11
Готэм
10
Ходячие
9
кино
8
Ниган
7
Александр Петров
7
Идиотическое
5
юмор
5
Думаю о всяком-разном..
5
Ниган/Карл
5
фандомная битва
4
дорамотерапия
4
Щит и Меч
4
жизнь-прекрасна!
4
Сериаломаниак
3
Петров
3
красавец мужчина
Все темы
Список заголовков
Главное меню
Все дневники
Главная страница
Каталог сообществ
Случайный дневник
@дневники: изнутри
Техподдержка
Статистика
Наверх
Главная
Случайный дневник
@дневники: изнутри
