Читаю воспоминания балерин о том, как жил театр во время блокады. Это.. жесть. Я бы не смогла, вот не смогла бы!
«Захваченные общим подъемом, мы работаем с большим рвением. Приносить пользу, служить защитникам нашим и подвижникам-ленинградцам стало самой насущной моральной потребностью. Еще мало сил, не хватает дыхания, темнеет в глазах. Иногда не удается закончить танец, теряю сознание, но в таких случаях наши зрители выказывают большое сочувствие и теплоту».
В обморок! На сцене! Я ною, когда на работу вставать рано, а они танцевали, истощенные, замерзающие!!!
«Давали спектакль в сукнах: декорации не подвезли из-за длительных обстрелов. А люди пришли. Большой зрительный зал был переполнен.
Во время второго действия начался артиллерийский обстрел района. В музыку Чайковского врывался вой и свист снарядов, близкие взрывы. Под куполом театра покачивалась массивная люстра, в паузах тихо звенели подвески.
«Что день грядущий мне готовит?..» – пел я, и в это время снаряд лег где-то у самого театра.
Стены тряхнуло. Жалобно и быстро заговорили подвески на люстре.
«...Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?..» – продолжал я и украдкой посмотрел в зал.
Там никто не дрогнул, не выказал испуга. Худенькая девочка-подросток в сером платке, что сидела у прохода второго ряда, плотнее запахнулась в пальто, спокойная и внимательная.
Что это? Презрение к смерти? Вызов врагу? Или образы Пушкина и Чайковского оказались сильнее снарядов, несших гибель?..»
Я бы неслась впереди собственного визга, а он пел!!!
«Захваченные общим подъемом, мы работаем с большим рвением. Приносить пользу, служить защитникам нашим и подвижникам-ленинградцам стало самой насущной моральной потребностью. Еще мало сил, не хватает дыхания, темнеет в глазах. Иногда не удается закончить танец, теряю сознание, но в таких случаях наши зрители выказывают большое сочувствие и теплоту».
В обморок! На сцене! Я ною, когда на работу вставать рано, а они танцевали, истощенные, замерзающие!!!
«Давали спектакль в сукнах: декорации не подвезли из-за длительных обстрелов. А люди пришли. Большой зрительный зал был переполнен.
Во время второго действия начался артиллерийский обстрел района. В музыку Чайковского врывался вой и свист снарядов, близкие взрывы. Под куполом театра покачивалась массивная люстра, в паузах тихо звенели подвески.
«Что день грядущий мне готовит?..» – пел я, и в это время снаряд лег где-то у самого театра.
Стены тряхнуло. Жалобно и быстро заговорили подвески на люстре.
«...Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?..» – продолжал я и украдкой посмотрел в зал.
Там никто не дрогнул, не выказал испуга. Худенькая девочка-подросток в сером платке, что сидела у прохода второго ряда, плотнее запахнулась в пальто, спокойная и внимательная.
Что это? Презрение к смерти? Вызов врагу? Или образы Пушкина и Чайковского оказались сильнее снарядов, несших гибель?..»
Я бы неслась впереди собственного визга, а он пел!!!
и я думаю, что живи мы тогда, тоже бы привыкли.