Прочитала вторую книгу из Трилогии Дэвабада, Медное королевство.
Спойлеры. Немного)И это все еще было хорошо. Не без недостатков, разумеется, но мне зашло. Третью книгу буду ждать.
Начинается все так стандартно, что я чуть не удалила книгу: сирота из Каира оказывается НЕТАКОЙКАКВСЕ! Она случайно вызывает могущественного и прекрасного собой зеленоглазого джина. Джин говорит, что Нари явно шафит - полукровка - и ее надо отвести в сокрытый город джинов - Дэвабад. Ее место там.
Все самое интересное случается в Дэвабаде. Мы имеем властолюбивого и жестокого правителя, не терпящего неповиновения, даже собственные дети его бояться. Чуть что - казнить, нельзя помиловать. Старший сын - Мутандир - бухает и по куртизанкм, но на самом деле уже 10 лет любит своего телохранителя. Младшего с детства готовили к роли второй скрипки: военачальник максимум. Ализейд воспитывался в Цитадели воинов, не пьет, не курит, ни-ни с дамами, все исключительно по законам Сулеймана.
Младшая сестра выступает в роли красивой куклы. До поры до времени.
Осложняется все тем, что во-первых, правящая династия с особой жестокостью свергла предыдущую, потомком которой и оказалась наша сиротка. А во-вторых, в Дэвабаде с подачи короля угнетает полукровок, а младший принц им сочувствует и случайно ввязывается в заговор.
И этот клубок автор мастерски закручивает и нагнетает. И Нари, оказавшаяся потомком древнего рода и обладающая редкой способностью исцелять, и джин, которого она призвала, с оооочень темным прошлым, и король, цепляющийся за власть, Мутандир, не умеющий править, не решающийся открыто заявить о том, кого он любит, Ализейд, раз за разом повторяющий, что ему трон не нужен, но приобретающий все большую поддержку в глазах народа и солдат.
Автор не жалеет персонажей, пару раз даже убила главных героев, дала как следует пострадать окружающим и снова воскресила. А уж второстепенные персонажи гибнут толпами, особенно дети. К концу второго тома привыкаешь, что король то и дело отдает приказ утопить лодку с невинными детишками в назидание остальным.
Что радует, сюжет не крутится вокруг отношенек! Нет, Ализейд, конечно, борется с просыпающимися чувствами к Нари, но еще он разрывается между любовью к брату и пониманием того, что король из него выйдет так себе, надо свергнуть и заменить, между верностью отцу и страхом перед ним и жалостью к угнетаемым шафитам.
Нари переживает смерть любимого, но еще она переживает из-за уроков по врачеванию, и пытается воплотить собственные амбиции.

Один существенный минус. На кой надо было говорить, что персонажам тысячи лет? Это ничего не дает, не меняет. Ну ок.

Сходила на Малефисенту и прям удивлена!
В кинозал я заходила ну в ооочень плохом настроении. Во-первых, я зачем-то съела
бигмак. Это плохо. Во-вторых, работала одна касса и мне пришлось отстоять очередь в толпе детей. Детей вообще было много. Я знаю, какие они чудесные, а еще я знаю, какое они е-бо-бо, когда сбивается в стаю. И народу вокруг было много. И вообще тоскливо..
А потом началась Малефисента и случилось чудо! Мозг отключился! На экране показывали красоту, милоту и чукалово. Ну а в финале снова милоту!
Настроение поднялось на ать-два! Даже дети не бесили, хотя еще на моменте рекламы хотелось вылить кофе одной девице на голову.

Про фильм. Это очень красивая, неглубокая сказка. Создатели попытались что-то там с персонажами такое, вроде характеры, мотивацию... Но всем по хер, все равно весь фильм следишь за платьешками Авроры, прическами Пфайфер и полетами Джоли.
Много феечек. Самых разных, толерантных.) Азиатов, африканцев и еще каких-то там. Феечки красивые))
Финал повеселил) Идет финальное чукалово: феечки штурмом пошли на замок, Пфайфер лично руководит обороной на самой высокой башне. Феи гибнут батальонами просто. Ну потом после финального твиста принц такой:
- Алярм! Народ! Ну все, теперь живем дружно! Все меня слышали? А ну хватит друг друга убивать!
И Аврора добавляет:
- И у нас свадьба, сегодня, как и планировалось. Прям сейчас начнем жениться, так что давайте без неловких ситуаций.
И два, блядь, народа, только что рвавших друг другу глотки и желающих уничтожить друг друга полностью, такие:
- Ну ок. Пошли танцевать!
И сразу свадебка! Все друг друга любят. Феечки помогаю встать валяющимся солдатам, главный фанатик косится на сиськи какой-то феи. За кадром слышен дикий гогот, это ржут Сапковский, Мартин и вся история мировых войн. Потому что конфликты, завязанные, на расовой нетерпимости, так обычно и заканчиваются.

Но бог с ним. У Джоли был шикарные макияж, рога и платья)))

Каникулы! И я иду на "Текст"!

Сходила. Книга лучше. Зал был практически пустой, человек десять, девять из них дамы))
В паре Петров Янковский сначала интересней было смотреть на Янковского, такой у него наглый мерзавец получился, ну просто загляденье. А Саша... Испанский стыд! Открывает Петров рот, и все слышат до боли знакомые интонации. Ну честно! То ли Гриша Измайлов, то ли Артем, то ли просто Саша Петров, как он есть. Но слава богу, режиссер взял дубинку потяжелее, вдарил Петрову по голове и тот заиграл и показал на экране Илью Горюнова, озлобленного, отчаявшегося, пытающегося хоть что-то изменить, но все тщетно.
Почему книга лучше? В книге полнее раскрыт Хазин, подробнее и обоснованнее показано, как меняется отношение Ильи к Хазину от Суки до Пети. Влюбленность Ильи в Нину. Вмешательство Ильи в жизнь Хазиных. В фильме как-то все... быстренько.. скоренько. Какие-то сцены отчетливо порезаны.
Огромный минус Асмус и невнятная недопорносцена. Минет в ее исполнении ужасен, полное впечатление, что она Пете член отгрызть пыталась. В книге Илья смотрит порно с Ниной и Хазиным и дрочит в самом начале, а потом узнает обоих ближе, проникается проблемами, а в фильме он сначала отговаривает Нину от аборта, а потом эта дрочка.

Ну и больноублюдочные фантазии, куда ж без них. Хочу фик про Петю и Илью. Все эти "Сучонок" и "Ты у нас на крючке" в адрес Пети прям а-ня-ня! Выходит из тюрьмы Илья весь такой в наколках и крутой, отлавливает Петю чтобы помстить ему как следует, а Петя тонкозвонный мажорик, сломанный папой, нагибаемый начальством, которому и жизнь-то не мила уже. Ну и завертелось!

Про Полковника и Гопника
На самом деле это "Никита", только с Артемом и Лебедевым в главных ролях)) Очень уж захотелось, так что прости Бессон, я просто играюсь)
Бета Inndiliya
9Предстоящий Экзамен занимал мысли всех номеров. О нем шутили, пытаясь скрыть за зубоскальством страх, им угрожали, запугивали, на него надеялись. Но никто даже отдаленно не представлял, что он из себя представляет.
Инструктора про экзамен упоминали часто, обычно, если номер начинал звездить, на него смотрели с многозначительным прищуром, покачивали головой задумчиво, и произносили негромко в сторону:
— Ну-ну… Экзамен покажет.
Артем слабо верил, что это будет нечто типа школьного теста. Пришел, поставил галочки в нужные клеточки: молодец! Вот твоя беретта, бентли с мартини и красоткой на капоте. Херня. Скорее всего, что-то вроде полосы препятствий. Но опять как-то не складывалось: эта полоса ему уже во снах снится, точнее, снилась бы, но место уже прочно занято одним полковником.
В любом случае, Артем не боялся, вернее, боялся, но не провалиться. Его в холодный пот бросало от мысли, что он налажает, и все закончится! Не будет больше вечерних бесед, не будет таких редких, а потому драгоценных улыбок, не будет совместных спаррингов в пустом спортзале.
Конечно, должна пугать перспектива быть пристреленным за ненадобностью, вряд ли, если он не справится, серьезные дяди в костюмах покачают головой и скажут что-то вроде:
— Ну ничего, парень, попробуешь на следующий год!
Но собственная смерть казалась чем-то отвлеченным, ненастоящим, а вот то, что Лебедев разочаруется… Это пугало до холодного пота.
Выход был один: поднажать. И Артем жал, жал до упора, жал, сам не замечая, что не просто выбился вперед в их сильно поредевшей группе, — стал бесспорным лидером. Никто больше не стремился выйти с ним в пару на спарринге.
Правда, в занятиях с Магдой его одержимость больше мешала.
— Что за медвежий напор, — кривила она безупречно накрашенные губы. — Не всем женщинам нравится быть добычей, некоторые предпочитают роль охотницы. Мягче, Артем! Естественней. Представьте, что вы каждый день завтракаете в таком вот ресторане.
Представить не получалось. Он зажимался, краснел, потел, чувствовал себя деревянным.
Как-то раз Магда ушла посреди урока, отговорившись срочным звонком, Артем подозревал, что она просто вышла успокоиться, уж слишком красноречиво сжала серебряный ножик, глядя как Артем пытается непринужденно есть дорадо, одновременно отвечая на вопросы о коллекционных винах.
Он расслабленно откинулся на спинку стула, переводя дух, и в голове привычно уже замелькали фантазии о новой жизни после… После всего… Он и Лебедев. Нет, самые горячие фантазии он притормозил, но вот встретиться с Лебедевым вне этих стен…
Сходят в кафешку… Чтоб не спеша… Чтоб сидеть в мягких удобных креслах и смотреть, как Валентин Юрьевич сидит напротив расслабленный, никуда не торопится. И говорят они не о тёминых результатах в тире, а о чем-то простом и обыденном. Что заказать? Или вкусно ли в этом кафе кормят… Артем так четко представил себе Лебедева с вилкой в руке, пробующего что-то с его тарелки… Улыбающегося. Облизывающего губы.
— Ну наконец-то! — врезался в его фантазию голос Магды, — Полная естественная расслабленность! Я не знаю, кого вы сейчас видели, Артем, но запомните это и используйте!
Артем вздрогнул, чувствуя себя так, словно с него прилюдно штаны спустили. Его мечты, надежды, такие хрупкие в своей наивности, нелепости, но и такие сильные. Он отвел взгляд.
— Я никого… В смысле…
Магда хмыкнула, не отводя проницательного понимающего взгляда.
— Ну да. Я так и подумала.

Через неделю. Его Экзамен состоится через неделю. Сердце то замирало, то, наоборот, неслось вскачь, хотелось бежать, что-то делать. В крови просто адреналиновые бури бушевали.
Короткий и уже такой знакомый стук в дверь, Артем взвился на кровати, одновременно приглаживая волосы, одергивая футболку.
— Артем? Не спишь еще? — Валентин Юрьевич шагнул в комнату, оглядывая сразу все: и взъерошенного Артема, и валяющиеся на кровати и рядом с ней учебники и брошюры, и развешенную, разбросанную одежду.
— Не сплю, — губы Артема сами собой расплылись в дурацкую совершенно, широченную улыбку. Лебедев подошел к кровати осторожно, чтобы ни на что не наступить, а Артему хотелось… Все внутри сплеталось в клубок пугающих непонятных смутных желаний. Хотелось подобраться ближе к ладони, опирающейся о спинку кровати, котом под эту ладонь подлезть, хотелось до дрожи просто ткнуться лицом в грудь, в шею… поглубже вдохнуть, надышаться наконец уже этим горьковатым ароматом. Хотелось совсем уже дикого: рвануть на себя, с силой, навалиться сверху, увидеть, как удивленно распахиваются длинные ресницы.
Но он просто сидел, смотрел снизу вверх и улыбался:
— Да какой уж тут сон, Валентин Юрьевич… Сами же знаете.
— Знаю, — Лебедев побарабанил пальцами по спинке кровати и вдруг предложил, — А давай-ка прогуляемся.
— В смысле, в спортзал? Спарринг? — у Артем аж во рту пересохло.
Лебедев покачал головой:
— Совсем ты, Тема, засиделся. Прогуляемся. Как обычные люди. Посидим, я хорошее местечко знаю. Ты заслужил.
Это было нереально, хотелось ущипнуть себя посильнее, просто чтобы убедиться, что он не спит, что это не одна из его фантазий.
Лебедев и впрямь вывел его за пределы тренировочного комплекса. Артем словно по-новому смотрел сейчас и на дома, и на дороги, и на людей. Даже дышалось как-то иначе, ощущалось все острее ярче: звуки, запахи, голоса.
Лебедев посматривал понимающе:
— Ничего, сейчас придешь в себя. Мы ненадолго. Нарушим немного твой режим, — и подмигнул совсем заговорщицки. В салоне машины близость ощущалась сильнее чем в безликом спортзале или теминой комнатушке, потому что машина принадлежала Лебедеву, была пропитана его запахом, его присутствием. Брошенная на заднем сиденье куртка, бутылка с водой, мурлыкающая легкий джаз радиостанция — Артем впитывал эти крохотные детали, чтобы потом их разобрать на молекулы, посмаковать, обдумать. Хотелось так ехать и ехать вперед, отгороженными от мира стеной дождя. Так близко. Артем даже расстроился, когда они приехали, и Лебедев остановился на стоянке.
«От Дублина до Люблина» — мигала вывеска.
— Пошли-пошли, тебе понравится.
Артему и правда понравилось, в заведении было просто, но он уже знал, сколько стоит такая простота: кожаные сиденья, тяжелые деревянные полы, интимный полумрак с продуманным освещением…
Артем словно опьянел от вкусной еды, от пива, но больше всего от того, что Лебедев сидит напротив, расстегнул пуговицу на рубашке, смеясь рассказывает какой-то анекдот военный. Артем с готовностью смеялся, ел, пил… Он не помнил, когда ему было так хорошо, так спокойно.
Если бы не вкуснейшее пиво, он бы, наверное, никогда не решился. Но здесь, в уютном домашнем свете лампы, когда голова кружилась от почти-почти сбывшихся глупых фантазий, язык сам ляпнул:
— Валентин Юрьевич, а чего вы со мной возитесь? Ну… Ни с кем же больше не возитесь, ни к кому не приходите... ни с кем не нянчитесь… Только со мной.
Сказал и сам перепугался, ожидая, что сейчас его щелкнут по носу: мол, не придумывай глупости. Однако Лебедев смеяться не стал, посмотрел серьезно:
— Вожусь, потому что ты, Артем, особенный.
Наверное, можно было списать все на выпивку, но Тема точно знал, что она тут ни при чем, все дело в Лебедеве. В том, как он смотрел на Артема, в этом теплом внимательном взгляде. И они просто сидели, говорили… О всяком! О кино, о футболе, о рыбалке! В общем-то, ни первым, ни вторым Артем особо и не интересовался, но дал себе слово, что завтра же попросит Магду, чтоб просветила его. Ну стыдно же, кроме боевичков марвеловских не смотрел ни хрена.
Хотя вранье! Стыдно ему не было. Было хорошо. И как-то удобно, уместно. Правильно, что ли! Вот так все и должно быть.
— Валентин Юрьевич… Я признаться должен. Я ведь никого раньше не убивал. Никого, никогда…
В глазах Лебедева мелькнуло странное выражение, идущее вразрез с уютной теплой атмосферой вечера и Артема кольнуло какой-то неправильностью, но было так хорошо, что не хотелось думать, анализировать.
Лебедев похлопал его по лежащей на столе ладони, улыбнулся, и неприятное ощущение развеялось без следа.
— Ты делаешь большие успехи, Артем. У меня для тебя подарок.
Он махнул рукой и к столу подошел официант с огромной золотистой коробкой, украшенной пышным красным бантом сверху.
— Как я уже сказал, ты особенный. Никто еще не добивался столь впечатляющих результатов за столь короткий срок. Уж и не знаю, понравится ли, но я старался.
В глазах защипало… Словно соринка попала, что ли! Артем яростно потер лицо.
— Валентин Юрьевич… — весь этот вечер: и поездка в мягко урчащем джипе, и ласковый, согревающий огонь в камине, и мерный шепот дождя в окно, и вкусная еда, и пиво, и, главное, сам Лебедев… Подумавший о нем, о Теме. Подготовивший подарок… Артем вдруг осознал совершенно четко: этот момент он не забудет никогда. Мир может рухнуть, он сам может провалиться в пекло, пройдет сто, тысяча лет — но этот вечер останется в памяти навсегда.
— Да ты открой, открой, Тема, — Лебедев откинулся на спинку диванчика.
В коробке на бархатной подложке матово поблескивала новенькая беретта. Рядом — запасная обойма. И фотография какого-то мужика. Хотя нет, не какого-то. Артем осознал, что уже его видел, срисовал, когда входил. Сидит за три столика от них. Не один, в компании двух мускулистых парней, явно не приятели — охрана. Он и сам поразился, что обратил на это внимание, автоматически, не думая.
— Это что? — он поднял глаза и похолодел. Валентин Юрьича за столом не было. Был куратор. Полковник Лебедев. Глядящий на него с отстранённым любопытством. Словно перед ним и не человек вовсе, а не известная науке, но интересная тварюшка. Артем сглотнул, он все еще улыбался машинально, но улыбка уже ощущалась чужеродной кровоточащей трещиной на онемевшем лице.
- Валентин Юрьевич? - позвал он тихо-тихо, и когда чужак напротив непонимающе вскинул брови, в груди заболело, словно грудную клетку вскрыли и достали оттуда сердце. Горячее, трепещущее - сжали его небрежно ледяными ладонями. Лебедев достал из бумажника несколько банкнот, бросил на стол:
— Человека с фотографии ликвидируешь. Потом иди в мужской туалет, через окно на задний двор. Машина будет ждать в переулке. У тебя десять минут. Вопросы, 113?
Артем молчал. Вопросы-то у него были.
«Зачем вы меня сюда привезли? Вы мне врали? Я для вас правда особенный?» Дурные вопросы, неуместные. Не время их сейчас задавать. Все потом.
— Вопросы, номер 113? — повторил Лебедев.
— Нет, — голос перестал слушаться, так что Артем откашлялся, повторил тверже, — Никак нет.
— Подожди пять минут после моего ухода и начинай.
Этой отсрочке Артем был даже рад, мысли в голове метались заполошно, он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, потом выдох. В голове мерно заработал громкий четкий метроном. Ток-ток. Ток-ток. Выкинуть из головы все. Ток-Ток. Ток-Ток. Как учили. Беретту в руки, проверить обойму. Запасную в карман. Мысленно представить себе все, что он сейчас сделает.
Артём словно раздвоился, один он, растерянный, пытается осознать, как так получилось, что лучший вечер в его жизни оказался фальшивкой, другой, собранный и наливающийся ледяным ментоловым спокойствием, встает и идет к нужному столику. Не спеша, чуть пошатываясь, на лице глуповатая пьяная улыбка и любовь ко всему миру, ко всем окружающим. И к тем двум крепышам в костюмах, и к тому мужчине которого он должен убить.
Один Артем захлебывается ужасом при мысли о том, что нужно сделать. В голове истошно, заглушая метроном вопит:
— Я не могу, не могу, не могу!!!
Другой с беспощадной, жестокой бесповоротностью понимает: нет у него другого выхода. Мужик — все равно не жилец. И ему, Артему, никто выбора не дал. И неумолимый метроном снова отсчитывает свое: ток-ток, ток-ток.
Артем останавливается у столика, спотыкаясь, и буквально одно мгновение, растянувшееся в бесконечности между двумя щелчками метронома он замирает, поддается слабости, глядя в обычное, в общем-то, лицо. Глаза, нос, рот… Человек, живой человек перед ним. Тот, что внутри, в ужасе, в панике, не хочет смотреть, не хочет видеть того, что сейчас произойдет, но приходится. Первая пуля входит в точку между бровями. Кровь брызжет на спинку дивана, а мужик без звука падает лицом в тарелку. Телохранителей Артем не убивает, не видит необходимости, одному простреливает плечо, второму колено.
Выстрелы и крики звучат оглушающе громко, но на самом деле проходит еще несколько мгновений, прежде чем действительно поднимается шум. Кто-то визжит, кто-то требует полицию, но что именно произошло, еще никто не знает. Артему никто не мешает пройти в туалет, он идет все ускоряя шаг, хотя знает, что это неправильно, что не надо бежать, но тот, паникующий пацан внутри него становился все громче, сильнее, перехватывает контроль.
В туалете пусто, он прошел к окну, закрытому деревянными ставнями, отодвинул в сторону, и вот теперь становится оглушающе пусто и в голове. Окно было заложено кирпичом.
10Много позже, вспоминая свое первое задание, Артем осознал, что как агент он состоялся именно в тот момент, наполненный отчаянной чёрной безнадежностью. Не когда с трясущимися коленками и потеющими ладонями шел устранять свою первую цель, а когда, увидев глухую кирпичную стену, отрезавшую единственный, казалось бы, выход, не запаниковал, не заколотил по равнодушному кирпичу, сбивая кулаки, а процедил зло сквозь стиснутые зубы:
— Как скажете, товарищ полковник! — и начал действовать.

Проверить сколько осталось патронов. Еще раз проверить запасную обойму. На стене — план эвакуации, Артем понял: запасной выход выходит через кухню. Проблема только в том, чтобы добраться до кухни: в дверь уже стучали, а вот испуганные крики и топот в зале стихли, это плохо. Значит, посетителей вывели, полицию вызвали, а за дверью стоит охрана. Если умные — не сунутся, будут ждать подкрепления, если дураки, попытаются все сделать сами. Артем очень надеялся, что охрана симпатичного паба интеллектуальными способностями не блещет.
В дверь постучали:
— Эй! Выходи с поднятыми руками! И без шуток!
— Да какие уж тут шутки, — пробормотал Артем. — Не смешно же ни хрена.
Он сунул оружие за пояс брюк сзади, приоткрыл дверь:
— Э, алле! Мужики, мужики, вы чего! Я отлить отошел, а что, нельзя сюда? Ну так простите. — И улыбнулся, широко, искренне, обезоруживающе. Весь его вид говорил: да я свой, мужики! Я не при делах!
С профессиональными полицейскими номер бы не прошел, уж, кому как не им, знать какими невинными овечками могут выглядеть самые жестокие из монстров. Но смотрящий на Артема охранник профессионалом не был, поэтому он засомневался. Замешкался всего на секунду, опустил пистолет, ослабил палец на спусковом крючке, и, но этой секунды Артему хватило, чтобы выстрелить.
Там, в зале, он не рассматривал лицо своей жертвы, все мелькнуло быстро, словно пленку отмотали, а сейчас время наоборот замедлилось. Глаза у охранника удивленно раскрылись, он резко побледнел, так, что Артем отчетливо увидел рассыпанные по щекам веснушки, рот приоткрылся, придавая лицу недоуменно обиженное выражение. Он уже был мертв, Артем его убил, но парень этого не знал, сердце еще трепыхалось в предсмертной судороге.
— Ты… чего?.. — сказал, и начал падать ничком, прямо на Артема. Первый порыв был подхватить падающего, не дать удариться о кафельную плитку пола, не думая инстинктивно. Артем так и сделал и почувствовал, как что-то горячее, липкое заливает ему ладони.
— Прости… Прости, я… — начал он глупое и никому не нужное извинение, но глаза, смотревшие на него, опустели, тело в руках отяжелело, совершенно неживое.
И замедлившаяся было лента времени вдруг начала разматываться все быстрее и быстрее. Артем на середине зала, пригнувшийся, прячущийся за столиками, вот над его головой разлетелась осколками бутылка, вот что-то вжикнуло совсем рядом с лицом, обжигая щеку. Хотелось сжаться в комок, хотелось заорать, чтоб ушли, чтоб не мешали, чтоб не подставлялись. Крикнуть им: не заставляйте меня! Вместо этого Артем взвел курок, как его учили, сделал глубокий вдох, выбрал мишень (человек! это живой человек! проорал кто-то в его голове, кто-то слабый, перепуганный насмерть) и выстрелил. Потом еще раз, и еще, и еще. Шквальный огонь по нему стих, охранники, те, кто остался, постарались укрыться. Артем использовал эту передышку — временную — это он точно знал, — не поднимая головы добрался до кухни. Там уже пусто, дверь в зал не запиралась, так что времени у него не было совсем, он так и не разгибаясь до конца, кинулся к черному ходу, толкнул, раз, другой, и чуть не взвыл от отчаяния. Заперто!
В зале послышалось движение, вот дверь в кухню приоткрылась, Артем выстрелил, и смельчак или глупец с той стороны отскочил с громким ругательством.
Еще одна минутная передышка, но долго он так не протянет, Артем лихорадочно озирался. Окон нет. Вентиляция? Глупости, он же не в кино, где они размером с шахту. В зале громко и уверенно раздались голоса: прибыло подкрепление, надо что-то делать, и немедленно.
И тогда он увидел небольшой люк в стене, похожий на мусоропровод в старых домах. Дальше действовал уже не думая, просто надеясь, что ему повезет: он не застрянет, что это люк работающий, не замурованный, что это выход на улицу, а не в новую ловушку, в которую он попадется, как крыса.
Каким-то невероятным, нечеловеческим везением он смог, обдирая до крови локти и колени, протиснулся в узкое отверстие, рухнул в мусорный бак, а дальше, не обращая внимания на ссадины и порезы, выбрался, встряхнулся, как пес, и помчался прочь со всех ног.

Остановился, когда в легких закончился воздух и ему показалось, что они сейчас разорвутся, упал на колени в какой-то подворотне, прижался лбом к шершавой холодной стене и зажмурился. Адреналин в крови уже не бушевал так яростно, Артем ощутил и холод, и боль, ощутил как от него несет вонью отходов из мусорного бачка, порохом и еще тяжелым медным запахом свертывающейся крови.
Горло сжалось в спазме, и он выблевал содержимое желудка на стену. Стало немного легче, он встал, чувствуя, как трясутся колени.
И попытался думать так, как учили последние месяцы: холодно, рационально. Но потом вспомнил, как удивился молодой охранник, когда Артем в него выстрелил, какой горячей и липкой была его кровь, как брызнуло на стену из головы убитого мужчины — и расплакался. Ненавидя себя и стыдясь, так, как не плакал со смерти мамы, взахлеб, размазывая по щекам слезы. Не хотел он для себя такого, не хотел никого убивать. Это и есть новая жизнь, о которой Лебедев говорил? Не нужна она такая! Артём не готов, не хочет, не сможет! Он скорчился, оплакивая в грязной заплёванной подворотне свои дурацкие наивные мечты, и понимая с бесповоротной обреченностью: нет у него пути назад. Не для того Артема натаскивали, чтобы разрешить уйти в неведомые дали. Он всхлипнул последний раз, вытирая глаза рукавом.

Его вот так отпустили и не испугались, что сбежит. Пойдет в полицию. Над ответом долго думать не пришлось. Это тоже проверка. Испытывают, как пса, достаточно ли предан? Сможет ли найти дорогу назад.
Сможет, в этом Артем не сомневался. Даже полностью поглощенный поездкой и близостью Лебедева, он автоматически отмечал откуда они едут.
Найти машину в ближайшем дворе найти было несложно, как и вскрыть дверцу и отключить сигнализацию. Проще, чем на занятиях.
Охрана у ворот сделала знак притормозить, узнали, кивнули, разрешая проехать.
На ступеньках он помедлил, потоптался в растерянной нерешительности, не обращая внимания на разошедшийся дождь, хлещущий по щекам. Ясно же, что надо пойти и доложить о сделанном, о том, что сдал он трижды проклятый экзамен, да только разве так он себе это представлял? Ни триумфа, ни гордости, ни понятного и прекрасного будущего. Так и стоял, пока холодные капли заливали лицо, затекали за воротник куртки. Наконец, тряхнул головой и открыл дверь.
Странное это было ощущение, он входил в эти двери уже не как курсант, он стал кем-то иным, только кем — и сам толком не знал.
Шагая по знакомым коридорам, Артем с облегчением ощутил: злость — старая подружка — никуда не делась. Хотелось спросить с Лебедева за все сейчас: зачем было тащить в этот бар, зачем так по-скотски? Без плана, без подготовки. Так, чтобы погибли люди, виноватые лишь в том, что оказались не в то время не в том месте. По коридору он уже почти бежал, охрана его пропустила, а если бы нет, он готов был снова кинуться в драку. Влетел в кабинет Лебедева, распахнув дверь так, что она шваркнула о стену.
Лебедев сидел за столом, просматривал какие-то документы. Поднял голову, оглядел Артема с головы до ног.
— Цель устранена? — вот до этого момента, пока Артем гнал, вжимая педаль газа в пол, пока нерешительно жался на крыльце, он все еще надеялся, даже сам не понимал, как сильно он надеялся, что все произошедшее в баре — недоразумение, что Лебедеву приказали устроить этот тест, что ему и самому тошно, что он пиздец как беспокоится об Артёме, что с ума сходит от беспокойства. Что вот сейчас Артем зайдет и увидит близкого, родного Валентин Юрьича, который все объяснит, разложит по полочкам, успокоит. И не будет так гадко и горько.
А теперь все эти надежды, яркие и невесомые как мыльный пузырь, лопнули, теперь он отчетливо понял: нет никакого прекрасного и замечательного Валентин Юрьевича, приходящего поболтать, угощающего шоколадкой, переживающего. А есть вот эта холодная равнодушная сволочь, использовавшая его, подставившая под пули сегодня, заставившая убить невинного человека.
Ярость, и боль, и унижение — все сплелось внутри в тугой узел, раскалилось в нем до такого предела, что все перестало иметь значение. Артем в один шаг пересек кабинет, ухватил Лебедева за лацканы пиджака, встряхнул, уже сжимая пальцы в кулак — как учили, помните, Валентин Юрьевич??? Чтобы ударить сильно, жёстко, чтобы не жалеть, чтобы больно, чтобы в кровь!
Да только в одну долю секунды Артем обостренным донельзя сейчас животным нечеловеческим чутьем успел заметить, как растерянно распахивает полковник невозможно длинные свои ресницы, как дрогнули губы, и одного это взмаха и трепета хватило, чтобы желание причинять боль переплавилось в другое, тягучее, тёмное…
Шаткий офисный стул, не выдержав веса двух тел накренился, но Артем не дал им упасть, подхватывая Лебедева, опуская на пол, прижимая сверху, наваливаясь, как хотел когда-то, как мечталось.
Он впервые в жизни целовал мужчину. И знал, что поцелуй этот, злой, отчаянный, наполненный безнадежной тоской, яростью, вкусом дождя и крови, навсегда запомнит.
Отстранился, когда воздух в легких совсем закончился и в висках застучало.
Лебедев лежал в неловкой, неестественно прямой позе, покрасневшие, припухшие губы сжаты, ресницы темными стрелками опущены, — не лицо, а посмертная гипсовая маска. Артему захотелось сделать что-нибудь, ну хоть что-то, только бы расколотить, разбить эту невозмутимость, отстраненность, но не стал. Испугался, а вдруг это не маска никакая, вдруг это и есть Лебедев.
В живот упиралось что-то твердое, потом послышался знакомый металлический щелчок, Артем криво усмехнулся, встал. Посмотрел на пистолет, направленный ему в живот:
— Я никогда этого больше не сделаю, Валентин Юрьевич. Никогда не поцелую вас больше.
Слова резанули скальпелем, Артем зажмурился пережидая, пока боль немного отпустит, потом вышел, и пошатываясь побрел к себе в комнату, больше идти ему было некуда.
Комната казалась чужой и маленькой, словно детская, из которой он внезапно вырос. Артем сел на кровать, растерянный, не понимая, куда ему теперь.
В дверь постучали громко, уверенно.
— Войдите, — запретив себе надеяться, крикнул Артем.
Мужчина, переступивший порог, нисколько не был похож на Лебедева: невысокий, крепкий, с отчетливо наметившейся лысиной. Он выглядел бодрым, переполненным энергией, на Артема смотрел с одобрением:
— Вы показали отличные результаты, молодой человек! Ну что, перейдем к настоящей работе?
Это был, естественно, не вопрос, но Артем все равно согласно кивнул:
— Перейдем. А вы кто?
— Полковник Костенко. Можно обращаться по имени: Сергей. Готовы к службе, Артем?
Готовым хоть к чему-либо он не был, но кивнул и даже смог растянуть губы в подобии улыбки:
— Всегда готов!

Почта России не перестает радовать. пошла я сегодня открыточки получать, один конвертик получила, и тут мне юная работница отделения заявляет, что вторую бандерольку вот-вот только что видели, но уже потеряли. Может, я подожду? ну, ок, может, и подожду. А чего бы мне не подождать, с утра на работе, спешить некуда. Жду. Юная работница почты успела позвонить ребенку и поорать на него в трубку: Если не будешь слушаться учителя, я тебя отцу отдам на выходные!" У меня в памяти сразу все папаши из романов Кинга всплыли. Потом она поругалась с коллегой, и очередь насладилась диалогом:
- А чё ты мои косяки считаешь? Свои считай!
- А у меня нету косяков!
- ?:%;"::?!!!!!
- Сама такая!

Минуты текли, я ждала. А потом эта мадемуазель говорит:
- А может, вы завтра зайдете? Мы как раз найдем вашу посылку!

Вот тут я добрым словом вспомнила 6 В, который воспитал во мне выдержку необыкновенную. Так что я просто позвала адекватную служащую и спросила, а какого собственно хрена??? Передо мной извинились и пообещали найти. Завтра. Сука!
Ладно... В отделении ремонт, одна посылка у меня на руках, в двух шагах любимая кафешка, а вид у служащей был заёбанный. Завтра зайду.

Даже Саша промелькнул)

Про Полковника и Гопника
На самом деле это "Никита", только с Артемом и Лебедевым в главных ролях)) Очень уж захотелось, так что прости Бессон, я просто играюсь)
Бета Inndiliya 5Он долго, методично, внимательно изучал личное дело номера 113. Характеристики с места учебы, первые приводы в полицию. Просмотрел страничку в соцсетях, хотя Артем выкладывал там фотографии не часто, уж точно реже, чем Юлька. Постепенно нарисовался довольно интересный и не совсем типичный портрет.
Самый первый привод. Умышленная порча чужого имущества: вскрыл соседский джип, поехал с дружками покататься, но вот только недалеко, до первого столба. На комиссии по делам несовершеннолетних утверждал, что не собирался машину угонять, хотел просто отогнать, потому что неисправная сигнализация мешала по ночам. На резонное замечание инспектора, что самому подростку сигнализация мешать не могла, его окна с другой стороны дома, номер 113 ответил, что мешала остальным.
Второй привод: драка. Номер 113 уже совершеннолетний, но пострадавшие по каким-то причинам заявление забрали, это, впрочем, неинтересно, а вот запись допроса Лебедева заинтересовала.
Полицейский: Расскажите, почему вы напали на потерпевшего.
Задержанный: А типа разница есть? Вы ж все равно дело навесите. Я же мажорику лицо начистил.
П.: Вы сломали потерпевшему руку, у него трещина в ребре и сломан нос.
З.: Ага. Заслужил, урод потому что!
П.: Чем же?
З.: Молчит.
П.: Слушай, парень, у тебя и так дела хуже некуда, не усугубляй. Слышал, что чистосердечное признание облегчает вину?
З.: Молчит.
П.: Ты по-человечески объясни, за что пацана измордовал. Нормальный парень, студент. Ты что, бумажник отжать хотел или…
З.: Да срал я на его деньги! Хороший мальчик! У вас кто с баблом, тот хороший? Вы спросите хорошего, что он с дружками своими с Азаром сделал!
П.: Кто такой Азар?
З.: Молчит… Да у дома моего магазин… Там фрукты-овощи… Черешня всякая. Какие-то азеры держат. Ну, бля, азеры и азеры… Люди-то хорошие! А этот ваш студент с дружками доебались до сына хозяина, он там за прилавком стоит. Типа Москва для москвичей. Азар вторую неделю в больничке. И че? Сделали вы что-то? Может, мажора с товарищами допросить пошли? Да нихуя!
П.: Успокойтесь и выбирайте выражения.
З.: Да пошел ты!
Потом раздался грохот, крики, кто-то выругался, кто-то заорал.
Лебедев выключил запись. Интересно, значит у них гопник с замашками Робин Гуда? Защитник слабых и униженных.
Включил запись, сделанную когда 113 только доставили. Вот мальчишка приходит в себя, довольно быстро соображает, что что-то не так, а потом от растерянности и испуга переходит к гневу и разрушению. Разрушать в комнате было особо нечего, но парень старался. Лебедев перемотал вперед, прибавил звук, где-то здесь… в какой-то момент он почувствовал, что парень не просто злобно скалится и огрызается. Прислушивается, слушает.
Вот он!
«Мы можем придать твоей жизни смысл»
Он увеличил картинку, увидел, как по озлобленному лицу словно судорога прошла. Напоминание об утраченных возможностях, о неоправданных надеждах, его ли, материнских ли, явно болезненны.
Удовлетворенный, выключил запись, потянулся, помассировал затылок. Итак, номер 113 не наглухо отбитый отморозок, убийство, совершенное в аптеке, возможно, только возможно, было несчастным случаем. Лебедев вспомнил искренне шокированное лицо мальчишки, когда он услышал обвинение. Удивление, неверие, шок… Сохранилось в нем что-то живое. Струна, на которой можно попробовать сыграть.

Пробный шар решил закинуть сегодня же, тренировки номеров уже должны закончиться, сейчас у них свободное время. Относительно свободное, разумеется. Никакого бесконтрольного передвижения по базе, никакого интернета и контактов извне, да и внутри базы все контакты если и не пресекаются, то ощутимо не одобряются. Но этот час номера могут просто провести в своих комнатах. Почитать, послушать музыку, подумать. По крайней мере, так считалось, в реальности же номера либо собирались в спортзале и общались, либо отсыпались. Естественно, без присмотра их не оставляли, но стычки всё равно случались: слишком замкнутый мирок, наполненный агрессией и безысходностью. Всем внушали одно и то же: эта база и эти тренировки — твой единственный шанс не сдохнуть. Держись за этот шанс. Борись, дерись, убивай за этот шанс. Станешь лучше среди таких же как ты волчат, такого же отребья, и все у тебя будет! Как в кино. Шикарные отели, шикарные автомобили, шикарная жизнь, наполненная приключениями. Но отберут только лучших.
Естественно, после такой накачки номера и не помышляли о сотрудничестве, и грызлись между собой.

113 сидел у себя в комнате. Лебедев постучал, подождал, не дождавшись ответа, постучал снова, громче. Дверь распахнулась. Номер 113 стоял на пороге, удивленно приподняв брови:
— Вы?
— Можно войти?
Мальчишка криво ухмыльнулся, отошел, пропуская, сам встал у двери, опершись плечом о косяк. Руки скрестил на груди, взгляд хмурый исподлобья.
— Ну?
Лебедев не торопясь осмотрел комнату. Захламить казенное помещение сложно, особенно если ты лишен личных вещей, но парень постарался. Неубранная постель, на столе, на полу, на кровати распечатки с теоретическим материалом. Тут же комплекты одежды, полотенца, обертки от питательных батончиков.
— Беспорядок — это следствие отсутствия должного воспитания или демонстрация пренебрежения к нашей организации в целом?
Смахнул с единственного стула влажное полотенце, сел.
— Присядь, нам нужно поговорить, — показалось, что парень так и останется сверлить его недружелюбным взглядом, но он отлепился от стены, перебрался на кровать.
— Ну? — повторил с вызовом.

Лебедев протянул ему отчеты:
— Это твои успехи за прошедшее время. Если посчитать баллы, то ты предпоследний в группе. — По тому, как парень набычился, сразу стало понятно: тон выбран неверный. Лебедев замолчал.
— Вам-то что? Последний, предпоследний — какая разница? Все равно все окажемся в одной заднице, — Артем злобно ощерился.
Какой же всё-таки он зверёныш, дикий и неприрученный. Но не глупый: в сказку о прекрасной жизни секретного агента не верит. Большого ума, чтоб понять неосуществимость подобного, не надо, но этот мальчик хотя бы дал себе труд задуматься и сделать выводы.
— Что ты имеешь в виду?
— А вы, типа, не понимаете! Вы ж нам лапшу на уши вешаете! Обещаете там… типа как в кино все будет, а сами за людей не считаете! Даже по именам не зовете, по номерам только! И своих имен не сообщаете. Меня мама как-то на лето в деревню к бабке отправила, так у нее в сарае поросенок был, Борька третий. Тоже с номером, чтоб легче было считать, какой под нож попадет.
Напускного безразличия больше не было, парень зло сверкал глазами, сжимал кулаки.
Его больше всего возмущают не суровые условия, не бешеный выматывающий ритм тренировок, а вот это… В нем не видят человека, личность. Это был шанс, и Лебедев интуитивно, не раздумывая, сделал то, что делать не следовало. Протянул руку:
— Меня зовут Валентин Юрьевич Лебедев. С этого дня я твой куратор. — Запоздало царапнула мысль: надо было хотя бы фальшивым именем назваться. Потом решил, что нет: неискренность и фальшь этот мальчик почувствовал бы сразу.
Артем осекся, посмотрел на протянутую руку, потом протянул свою, обхватывая ладонь, сжал пальцы. Не грубо, не пытаясь что-то доказать. Уверенное крепкое рукопожатие.
— Очень приятно… Валентин Юрьевич. Я Артем. Хотя вы, наверное, и так знаете.
— Знаю, — не стал отрицать Лебедев, — но чем больше я о тебе знаю, тем больше понимаю, что не знаю ничего.
— Чего? — в этот раз вопрос был не агрессивным, на лице искреннее непонимание.
— Видишь ли, Артем, мне показалось, что я понял, что ты за человек.
В ответ презрительно дрогнувший уголок губ, насмешливо сузившиеся глаза: ну и чего ты про меня можешь знать?
— Ты человек, для которого справедливость — не пустой звук. Который не может пройти мимо, если видит что-то неправильное. Методы у тебя, конечно, дурные, это я к тому, что машины надо уметь угонять. — Артем издал неопределенный звук, нечто среднее между фырканьем и хихиканьем, — Но, в общем и целом, я решил, что ты нам подходишь.
Теперь мальчишка слушал, и слушал внимательно. Лебедев помолчал, встал, прошелся по комнатке, дождался вопроса.
— Подхожу для чего? Нам же никто ничего не говорит толком! Натаскивают на что-то, как собак бойцовых, лепят пургу про службу Родине, долг, честь и большие бабки, и чего я думать должен?
Лебедев мысленно поставил Артему еще один плюс. Правильные вопросы у мальчика в голове.
— Конкретно ты нужен для определенного задания, у тебя типаж внешности подходящий, — Артем снова фыркнул:
— А рожа-то моя причем? Вам нужен механик, умеющий стрелять из узи и взламывать замки?
Лебедев снова помолчал, но сейчас пауза нужна была ему самому.
— Прости, Артем, сейчас я не могу тебе раскрыть детали готовящейся операции, — и вскинул руку, предупреждая возмущение:
— Сам посуди. Ты не стараешься, на занятиях не выкладываешься, хамишь инструкторам. Сейчас ты бесперспективен. — Закончил он жестко. — Мы дали тебе шанс, но ты им не пользуешься.
Артем снова пренебрежительно скривился, явно собираясь сказать что-то грубое, дерзкое, но Лебедев опередил:
— Почитай, — и протянул распечатанный конверт.
Артем достал приказ, прочитал, вскинул на Лебедева непонимающий взгляд, встряхнул головой, прочитал снова, уже медленнее, водя пальцами по строчкам.
— Это… что?
— Приказ о твоей ликвидации как материала, не окупающего затраты и лишенного необходимой потенциальной полезности.
— Чего? — вот теперь мальчишку проняло. В последние недели, подчиненные жесткому, но размеренному графику, было легко забыть о том, почему он здесь.
— Ты не оправдываешь надежд, Артем.
Мальчишка отложил приказ, сел, спустив ноги на пол, сгорбился, сжавшись в напряженный комок, потом вскинул голову:
— И что? Прямо сейчас… как это у вас называется?.. Ликвидируете? — у Артема в глазах вызов и страх. Ну конечно, страшно умирать. Но храбрится, подбородок выше, кулаки сжал. Еще и кинется, добровольно бычком на убой не пойдет.
— Ликвидация в мои обязанности не входит. — Лебедев физически ощутил, как Артем расслабился. Он сделал паузу, давая время привыкнуть к мысли, что сегодняшний день — не последний.
— Сегодня я здесь для другого.
— Типа агитировать снова, да? — Артем, уже злящийся на себя за пережитый испуг, снова хмурился, щетинился иголками.
Лебедев улыбнулся прямо в это насупленное нахмуренное лицо:
— Вообще-то нет, речь — это уж по привычке, извини.
— Зачем тогда? — улыбка насторожила еще больше, Артем снова подобрался, подозрительно сузил глаза.
Лебедев вышел в коридор, взял оставленную на перилах небольшую коробочку, снял крышку. Не торт, конечно, а то, что Юлька называла звонким словом «капкейк», хотя чем этот самый «капкейк» отличался от просто кекса, Лебедев так и не понял. Воткнул в кремовую шапочку свечку, зажег. Так и зашел обратно к Артему:
— С днем Рождения, Артем, у тебя ведь сегодня? Я подумал, что раз уж ты здесь по моей инициативе, и с друзьями отметить не можешь, то хотя бы так…
Он ждал, что Артем улыбнется, так, как на одной из фотографий, заразительной открытой улыбкой.
Артем молчал, его ничего не выражающее лицо словно окаменело, и сам он застыл в неестественной неподвижности, только пальцы с обломанными обкусанными ногтями сжимались и разжимались напряженно.
Лебедев осекся, пытаясь понять, где ошибся, в чем ошибся!
По всему ведь выходило, что бывший в далеком мирном прошлом домашний мальчик Тема до сих пор тоскует по близости и искренней привязанности! Все на это указывало: и фанатичная преданность друзьям, суррогат утраченной семьи, и стремление защищать слабых… Но… Неужто ошибся…
Артем сидел застывшей сгорбившейся фигурой, с обычно выразительного лица словно ластиком стерло краски и эмоции, только глаза сверкали неестественным влажным блеском.
— Это… мне? — голос глухой, словно говорить больно, будто кто-то пережал горло. Лебедев заметил, как учащается постепенно дыхание, неровное, рваное, как Артем пытается себя контролировать, забиться в свой бесстрастный кокон, только не может.
— Мне? — он замолчал, с силой провел ладонью по лицу, яростно потер глаза и снова уставился на Лебедева.
— Тебе.
— Зачем? Я… кто я вам?
— Артем, — Лебедев поставил капкейк на тумбочку, свечка горела, капли воска медленно стекали вниз, прожигая кремовую шапочку. — Я за тебя в некотором роде отвечаю — раз. Кто ты мне? Ты чрезвычайно перспективный молодой человек, в потенциал которого я верю — два. Поэтому очень тебя прошу, прекрати испытывать терпение тренеров и наставников, поверь, оно вовсе не безгранично. Я не хочу в следующий раз увидеть эту бумагу с печатью и подписью о выполнении. Я поручился за тебя сегодня. Понимаешь?

Несколько мгновений Артем вглядывался в его лицо, пытливо вопрошающе, потом порывисто кивнул, он попытался что-то сказать, но вдруг лицо его скривилось, он замотал головой, вскочил с койки. Прошелся по комнате. Вокруг него пульсировала какая-то ясно ощутимая энергия, что-то нервное, взрывное. Он снова замер, уставясь в стенку, Лебедев видел только напряженные плечи, взъерошенный вихрастый затылок, и не думая, не просчитывая, а по наитию протянул руку, приглаживая эти неожиданно мягкие вихры. Надо же… а казалось, только тронь — уколешься до крови. Артем оглянулся, глянул теперь уже совершенно дикими ошеломленными глазами, заморгал.
— Все, Артем, мне пора. — Лебедев опустил руку, не подавая вида, что произошло что-то из ряда вон. Ну, хотел парня успокоить просто. Может у них в организации всех так успокаивают. Подтыкают одеяла вечерами, приносят стакан теплого молока…
Артем провожал взглядом, он так и молчал, Лебедев видел такой взгляд раньше, у тех, кого прокрутили в центрифуге, словно и земля и небо поменялись местами, и не осталось в жизни точных надежных ориентиров, и все, на что надеялся когда-то, рассыпалось прахом, обернулось неверным миражом.
— Да… И вот еще что… Ты это съешь, пожалуйста, до вечернего обхода. Меня ведь по голове не погладят за то, что нарушаю режим питания.
— Хорошо! — от засиявшей во взгляде готовности сожрать этот несчастный кекс-капкейк вместе с горящей свечой, неприятно потянуло под ложечкой. Хотя глупости, конечно. Все сделано правильно, разыграно как по нотам. [/MORE]

Про Полковника и Гопника
На самом деле это "Никита", только с Артемом и Лебедевым в главных ролях)) Очень уж захотелось, так что прости Бессон, я просто играюсь)
Бета Inndiliya

3Артем лежал на узкой неудобной койке, сжавшись в комок, и заставлял себя дышать глубоко и размеренно, подавляя бурлящее в крови яростное отчаяние. Не сейчас. Не время. Сейчас дышать. Просто дышать. И еще раз. Вдох-выдох… Прогоняя все посторонние мешающие мысли… — не оправдал надежд…— сосредоточился только на цели… мама бы разочаровалась… представляя в мельчайших подробностях… спустил жизнь в унитаз… как он ответит этому мудаку. Еще вдох и выдох. Бутылку он держал в руке за горлышко, крепко, уверенно, и пальцы не скользили по стеклу.
Вот раздался легкий шорох — отъехала дверь. Шаги — кто-то переступил порог. Панель закрылась. Снова шаги, вот остановились, не доходя до кровати.
— Твои полчаса вышли, Артем. Что ты выбрал? Новая жизнь, или?.. — не договорил, но и так все понятно. Артем завозился, сел, все еще спиной к двери, одеяло свисает с колен, прикрывая руки.
— Я выбрал…- он закашлялся, замотал головой.
— Что выбрал? — в голосе за спиной ни толики нетерпения или раздражения. Интересно, а если Артем ответит неправильно, что будет? Ему в затылок уже направлен ствол? Почему-то он уверен, что нет, кажется, он бы обязательно почувствовал. Такое нельзя не почувствовать. Да и не станет этот мудак утруждаться лично.
— Артем? — интонация изменилась, самую малость. — Что ты выбрал?
Пауза. Сердце начало неудержимо разгоняться, в мышцах жжение и нестерпимый зуд, тело требовало действия, немедленно, сейчас.
— Гарантии… — пробормотал он. — Мне нужны гарантии.
Снова пауза.
— Гарантии чего?
Артем, не оборачиваясь, замотал головой, пробормотал быстро и тихо:
— Гарантии, ясно?
Неудобно разговаривать с собеседником, не видя лица, не зная, что у него в глазах, это раздражает, мешает. Любой захочет подойти ближе. И этот тоже захочет. Тут Артем не ошибся. За спиной короткий выдох, словно кто-то раздражен, потом шаги. Теперь на полу рядом с ботинками Артема — начищенные до блеска носы черных ботинок. Рядом, но нужно еще ближе… Поэтому Артем издал неясный хнычущий звук:
— Я хочу…
— Что? — вот оно. К нему нагибаются совсем близко, настолько, что он чувствует чужое, с привкусом кофе, дыхание на виске. — Чего ты хочешь?
Артему нужно сделать одно короткое, но точное движение, и шанс у него только один:
— Вот этого! — опасно острый край розочки упирается в шею точно там где проходит яремная вена. — Этого я хочу, с-сука!
Темные глаза замирают, зрачки в них расширяются, почти закрывая собой радужку, момент растерянности совсем короткий, односекундный, но его хватает, должно хватить. Артем вскакивает на ноги, разворачивает мужчину спиной к себе, шею в локтевой захват, розочку к шее, к коже, так, чтобы чувствовал и осознавал.
— Ну что? Как тебе такой ответ, урод? Что молчишь? Зассал, сука?
В ответ тишина, но неправильная. Нет ни сбитого учащенного дыхания, тело в его руках не наряжено, не каменеет от страха.
— К двери пошел, — толкнул вперед, к стене. — Открывай.
— Интересный ход, — комментирует мужик, и в голосе его, наверное, впервые за время разговора, звучит живой, искренний интерес. — Непродуманный, конечно. Халтурный, но в определённом таланте тебе не откажешь.
— Заткнись! — Бесит это спокойствие, а еще больше бесит, что глубоко внутри что-то отзывается на похвалу. Хочет этого сдержанного одобрения.
— Дверь, я сказал.
— Конечно, — дверь отъехала в сторону, и Артем вышел, толкая перед собой живой щит. Он не знал, что там, за дверью, запретил себе думать, предполагать, просчитывать. Он сейчас сплошные инстинкты и ярость, и этого ему хватит. Должно хватить.
За дверью коридор короткий, видно какое-то совершенно обыденное скучное помещение: столы с компами, папками, бумагами, кто-то печатает, кто-то пьет кофе, даже то ли фикус, то ли кактус в горшочке растет. На миг все замерли, глядя на них, потом мужик поднял руку:
— Все в порядке. Ситуация под контролем. Никому не вмешиваться, просто занимайтесь своими делами.
Делами, разумеется, никто не занимается, но и паники нет, на них просто глазеют, переговариваются украдкой.
— Под каким, блядь, еще контролем, — прошипел Артем, он уже взмок, футболка прилипла к спине и, что хуже всего, бутылочное горлышко стало скользким, как живое, подло норовило вывернуться из пальцев.
— Под чьим контролем ситуация, — поправил его профессорским тоном мужик. И сам же ответил. — Это правильный вопрос, Артем. И, как я уже сказал ранее, выбор делаешь ты. Кстати, ты в курсе, что твои полчаса давно истекли?
Артем чуть не споткнулся, поняв, что этот хладнокровный мудак, в горло которого упирается зазубренный осколок, только что пошутил. Они свернули в другой коридор, такой же обычный, с выкрашенными в скучный зеленый цвет стенами, совершенно пустой. Это безлюдье напрягало. Должна же тут быть охрана. Сигналка? Хоть что-то! Артем до боли прикусил губу, запрещая себе думать. Ничего! Прорвемся! Так они дошли до лестницы.
— Вызывай лифт, — сам он опускать рук не собирался, мышцы и так уже сводило от напряжения. Когда лифт подошел, Артем напрягся, он крепче прижал к себе сухощавое тело так, что неловко ткнулся носом в аккуратно подстриженный затылок, мазнул губами по шее. И занервничал сильнее, остро ощутив неуместную сейчас странную интимность.
— Спокойно стой! — буркнул он, сильнее прижимая острый край к горлу, прячась за спиной у своего заложника, внутренне готовясь, что уж из лифта-то точно повалит минимум какой-нибудь Беркут. В ответ — молчание.
В лифте пусто, из динамиков неслась какая-то дебильная веселенькая мелодия.
— Закрывай! — Когда створки дверей сомкнулись, Артем перевел дух. Замкнутое пространство казалось безопасным, уж тут точно никто не выпрыгнет из-за угла.
— В принципе, ты рассуждал верно, когда ждал засады у лифта. Но вот о спине ты не подумал совершенно, сосредоточился на возможной лобовой атаке. Это неправильно. Запомни: по возможности стой всегда спиной к стене.
В голосе легкое недовольство, словно они на экзамене и Артем лажает, это бесит. Он встряхнул чертова мужика, просто, чтобы напомнить, кто тут главный. В ответ молчание, очень говорящее молчание, и Артем снова до боли прикусывает губу, приказывая себе не паниковать, оставаться спокойным.
— Куда? Вверх или вниз? — он развернул мужика, толкая спиной к стене, — осколок под подбородок. — Куда?
Тот одобрительно кивает:
— Молодец. Знаешь, многие рефлекторно жмут на привычную кнопку. Вниз. Но мы можем находиться в подвале, например.
— Куда?! — еще чуть-чуть, и Артем сорвется.
— Вверх. — Голос и лицо совершенно спокойны. — Хотя подумай ты немного, и сам смог бы понять. Ничего, у тебя будет шанс научиться.
— Да пошел ты! Что там? Коридоры? Лабиринты? — снова одобрительный кивок.
— Там выход, Артем. Но ты не выйдешь. Не сможешь. — В ответе звучит равнодушная убежденность.
— Тогда ты сдохнешь, — Артем очень старается говорить с равнозначной убежденностью, которую не чувствует. — Сдохнешь, ясно?

Двери лифта разошлись, и сердце ухает куда-то вниз, Артем даже людей сначала не увидел, только дула автоматов, направленных на него.
Он рефлекторно отшатнулся назад, прикрываясь заложником.
— Опустили стволы! Все опустили стволы! — никто даже не пошевелился. Его словно и не услышали.
— Они не опустят. Я же сказал, этим выходом ты не воспользуешься.
— Заткнись! — Артем стиснул зубы, заставляя себя не паниковать, думать. — Суки! Я убью его, слышите? Я его убью сейчас!
Он прижимает кажущийся сейчас таким нелепым, перед направленной на него огневой мощью, осколок к шее заложника. Кожа теплая, немного загорелая, видны синеватые вены.
— Я убью его, дайте пройти! — острый край чиркает по коже, оставляя тонкую неровную полосу, которая сразу же набухает алыми каплями.
В ответ только тишина. Ему не приказывают сдаться или отпустить заложника. Слышно только его рваное сбивчивое дыхание, только его беспомощные выкрики.
— Они не уйдут. Они не опустят. — В спокойном голосе слышится нечто, отдалённо похожее на сочувствие.
— Так прикажите им! — Артем снова впечатал его спиной в стену, он кричит, но им обоим понятно, что это уже и не требование — мольба.
— Они меня не послушают. У них есть инструкция на подобный случай.
— Нет! Нет! Нет, твою мать! — позже Артем сгорал от стыда припоминая и свои неумелые захваты, и как он был открыт, так что его даже слепой снайпер мог бы снять, и свои дурные непродуманные действия. Но это потом, а сейчас он чувствовал бездонное горькое отчаяние — вот сейчас все и закончится. Его жизнь закончится. Короткая, бесполезная, никакая…
— Артем, — на загривок легла теплая уверенная ладонь, не сжимая, не захватывая, пальцы просто огладили осторожно. — Тебе не нужно умирать сейчас. Тебе просто необходимо сделать правильный выбор, и все.
Он уже никого не держал, держали его. Нет, не так, не держали — поддерживали, не давая свалиться в пропасть. Ладонь на шее, другая на запястье.
— Опусти, это уже бесполезно. Ты и сам понял, — не осталось ничего, даже разозлиться толком не получалось, только обида и горечь поражения. Все проебал. Все было зря.
— Опусти, — подчиняясь мягкому давлению, Артем разжал пальцы: бутылочное горлышко жалко звякнуло об пол.
— Вот и молодец. Разумный выбор, — и снова внутри какая-то его часть отзывается на похвалу. Им нет нужды больше стоять рядом, ему не нужен больше живой щит, но Артем, не осознавая, стоит близко-близко, черпая силы не в привычной ярости, а в уверенности, исходящей от стоящего рядом.
Мужчина улыбнулся. В этой улыбке не было веселья или радости, в ней очень мало тепла. Это улыбка человека, хорошо сделавшего свою работу, удовлетворенного результатом.
— Разумный выбор, Артем, — повторяет он.

4 Полковник Лебедев всегда был убежден, что жизнь, по большей части, устроена просто и правильно. Есть, конечно, развилки, сбивающие с пути, громоздится на обочинах хаос, но если поступать из соображений полезности и разумности, то и развилки, и крутые повороты тебе не страшны. Лебедев так и жил, стараясь поменьше полагаться на неверные и отвлекающие эмоции, больше слушать голову. Странно было, что окружающие не всегда понимали его принципы, но мнение окружающих Валентина Юрьевича Лебедева никогда особо не волновало.
В школе Валентин не был отличником, но нужные ему предметы знал сверх школьной программы
Всегда сдержанный, всегда не по-детски рационально рассуждающий, сообщил родителям, что намеревается стать военным, никого это решение особенно не удивило.
В армии с ее строгим распорядком, до последней запятой расписанными уставами, регламентами и строгой субординацией, он почувствовал себя на своем месте. А поскольку вовсе не являлся солдафоном из анекдотов с одной извилиной, а был умным, целеустремленным молодым человеком, способным при необходимости принимать нестандартные решения, заметили его нужные люди еще во время обучения. Так что карьера Лебедева стартовала ракетой.
Лейтенант, капитан, майор, полковник… Ступеньки, которые для иного человека были крутыми и скользкими, Лебедев преодолел с легкостью, а все потому что никогда не отступал от принципа: разумно то, что полезно.
Он и женился, как многие думали, из этих же соображений, и мало бы кто поверил, что когда юный лейтенант Лебедев увидел тоненькую смешливую Олечку, то впервые про свои принципы забыл. И про то, что назначение ему могут выдать в любой уголок их необъятной Родины, и не ко времени сейчас долгие ухаживания, а для мимолетной интрижки слишком был брезглив. И уж конечно не знал и того, что симпатичная девушка была единственной и любимой дочерью замминистра.
Когда непривычно рассеянного Лебедева спросили, на кого это он засмотрелся, Валентин подумал с полминуты, прикидывая что-то в уме, а потом ответил:
— На свою будущую жену, — и пошел делать предложение. Прямо в шумном зале офицерского ДК.
Позже эту историю пересказывали с придыханием и блеском в глазах. Она стала новой Золушкой для всех девчонок, стремившихся найти мужа среди стройных юношей в ладно сидящей форме. История о том, как юный лейтенант подошел к беззаботно болтающей с подружками девушке и серьезно сказал ей:
— Завтра я должен ехать во Владивосток, но сегодня мы еще успеем подать заявление в Загс. Выходите за меня замуж.
И девушка сначала отчаянно покраснела и смутилась, а потом присмотрелась к лейтенанту повнимательнее, что-то такое углядела в темных глазах и согласилась.

Что сказал папа замминистр, когда узнал о решении своей вчерашней школьницы дочери история умалчивает. Но услали подающего надежды лейтенанта в самый что ни на есть медвежий угол, без шансов выслужиться, а молодая жена уехала вслед с одним тощим чемоданчиком. Впрочем уже через год пара вернулась в Москву, поселилась в трехкомнатной служебной квартире, а Лебедев резво зашагал по карьерной лестнице, не спотыкаясь. Кто-то связывал такую резкую перемену к лучшему с рождением дочери Юлечки, кто-то с болезнью и на этой почве не свойственной замминистру отходчивостью. Неважно.
Важно другое. Тот поступок в ДК офицеров цветущим майским днем был единственным импульсивным необдуманным поступком Валентина Юрьевича Лебедева и он о нем не жалел ни разу, вплоть до того дня, когда его жена пожаловалась на странную тянущую боль в груди.

Какой-то глупый человек сказал, что лучше уж любить и потерять, чем не любить вовсе. Лебедев был уверен, что дурак, который это написал, никого не любил и не терял.
Стоя на кладбище и невидящими сухими глазами глядя, как опускают в черный провал могилы гроб с телом любимой жены, он проклял и майский день, и аромат сирени, и себя, юного эмоционального дурака, подошедшего к смешливой тоненькой Олечке.
С тех пор старался Лебедев поступать разумно, правильно. Мироздание этих благих намерений не оценило, и если на службе дела шли как нельзя лучше, то отношения с Юлькой совсем разладились.
Тем страшным летом, когда Оля умирала, Лебедев решил, что свои последние беззаботные каникулы Юлька проведет, как обычный подросток, хотел подарить дочери три лишних месяца детства.
Юлька же, приехавшая в Москву уже после похорон, отца возненавидела, объяснений, что все было сделано для ее же блага, не поняла и не приняла. Так что отношения с дочерью довольно долго напоминали затяжной военный конфликт, постепенно переросший в холодную войну.
Он проснулся, как обычно, за десять минут до сигнала будильника. Не стал дожидаться звонка, вот Юлька, пока еще жила дома, обожала валяться в постели до обеда, сибаритствуя с чашечкой кофе и ноутбуком. Лебедев подобного не понимал и не одобрял. Проснулся — вставай. Изредка теплыми всполохами вспыхивали даже не воспоминания, призраки воспоминаний. Теплое, мягкое, прижимающееся к груди, шелковистые пряди волос, щекочущие нос, тонкие руки обнимающие за шею и тихий смех… Что-то из другой ненастоящей, так и не прожитой до конца жизни. Сейчас утро состояло из точного списка дел. Пробежка, душ, завтрак. Проверка расписания и дел на сегодня. Проверка почты и сообщений. На срочные звонки ответить сейчас же. На несрочные — после завтрака.
Кухня темная, пустая, стерильная, с запахом кофе и сигарет. Даже странно, что когда-то здесь было шумно, что-то шкворчало и шипело, разбрызгивая масло, что-то звенело, бурлило… Что-то билось с веселым звоном и непременно на счастье. Иногда тьму и стерильность этого помещения нарушали яркие, до рези в глазах, картинки: перепачканный в муке вздернутый нос, Юлькина мордашка с усами от молока, шкворчащая на сковороде яичница, теплый уютный круг света, над пузатым чайником и блюдом с пирожками. А в ушах звучало далеким дразнящим эхом: «Опять допоздна сегодня?»
Но непрошенные картинки и голоса со временем тускнели, словно бы вымывались из памяти. Вернуть их Лебедев не пытался, без них проще, спокойней.

На работе его ценили, все, что было поручено полковнику Лебедеву, выполнялось в срок, шло без сбоев и проколов.
С утра по внутренней сети пришло письмо без пометки срочно, так что Лебедев отложил прочтение на после обеда.
Прочитал, потом перечитал.
Запрос на ликвидацию. В самых безликих, безэмоциональных выражениях до сведения полковника Лебедева доводилось, что материал, им предоставленный, не оправдывает надежд и, самое главное, выделенный бюджет. Общий тон письма был вроде бы и официальный, но чувствовалось в нем глубоко между строк запрятанное неуставное ехидство. Что, мол? Облажался, Лебедев?
Валентин Юрьевич поморщился, он и не сразу понял, о каком материале идет речь. Лишь когда открыл приложенные к письму видео, картина прояснилась. Нахальный гопник, решивший по глупости — как там сейчас молодежь говорит — отжать у него мобилку, а заодно и бумажник. Нахальный обкуренный лохматый пацан, каких сотни бродит по улицам. И на этого бы Лебедев не стал тратить время, если бы не одно большое жирное НО. Операция, которую он разрабатывал уже несколько месяцев, обманчиво простая задача, никак не складывалась, но теперь, когда появился этот озлобленный на весь мир, не обременённый ни воспитанием, ни образованием зверёныш, появилась надежда на благоприятный исход.
Впрочем, с табула раса проще работать, не надо стирать уже написанное, а инстинкты у пацана были отличные. И самое главное, он хотел жить, и за то, что считал своей личной жизнью и свободой, дрался до конца изо всех своих силёнок.
Лебедев даже позволил ему провернуть по- детски наивный трюк с осколком стекла, интересно стало, насколько далеко зайдет?

Мальчишка порадовал, не глупым, по-киношному наивным планом, конечно, а упертостью и умением правильно оценить ситуацию, понять, когда правильно и необходимо сдаться.
Лебедев вспомнил ощущение внутреннего ликования, когда под его ладонью молодой упрямый разъяренный зверь оскалился, но все-таки послушно сдался, принимая условия игры. Потом нет-нет, да и возникало фантомное ощущение жара, когда мальчишка тащил его по коридору, зло выкрикивая бессильные и яростные ругательства, как жмурился, стряхивая злые слезы, как послушно обмяк под его ладонью.
Уж что-что, а потенциально хороший материал Лебедев видел сразу, под всей этой гопотяцко-босяцкой шелухой, под злостью, грубостью, он смог разглядеть главное - характер. А теперь кто-то недостаточно квалифицированный решил спустить наработку Лебедева в унитаз. Это было неприятно.
В дверь постучали и тут же открыли.
— О, я вижу, ты уже ознакомился? — Бондарчук вошел, решив не тратить время, кивнул на фотографию Артема. — Жаль, жаль, конечно. Но парня придется пустить в расход.
Жалости в его улыбке было еще меньше, чем воды в Сахаре. Лебедев промолчал, ждал, что будет дальше. Федор молчанием не смутился, продолжил сокрушаться лебедевским провалом. Наконец представление надоело:
— Знаете, Федор, я рад что вы свою неудачу восприняли так легко. Некоторые бы себя поедом ели, все-таки такой материал: бери да работай. Это в общем, правильно, чувство вины — деструктивно, так, кажется, психологи говорят.
— Что? — когда угроза нависала над ним, Бондарчук начинал соображать удивительно быстро. — Лебедев, ты не юли, подпиши и все. Ты кого нам дал?
— Я вам предоставил идеальный материал для операции. Не моя проблема, что вы не в состоянии работать грамотно с предоставленными возможностями.
— Идеальный? — вот теперь Федор не играл. — Ты на это глянь! — он швырнул на стол папку. Личное дело Артема. Биография, предварительная характеристика и текущие результаты.
— Вот, полюбуйся. Агрессивен, никаких сдерживающих факторов, неуправляем, Лебедев! Да будь он хоть Джеймс Бонд потенциальный, если он неуправляем, толку нам с его потенциала и возможных способностей! Он не слушает! Не желает учиться. У нас не школа для трудных подростков, Лебедев, нам он нужен готовым к действию через полгода, а все текущие результаты говорят об одном: это! — он постучал по фотографии Артема, — Пшик! ноль!
Лебедев взял фотографию, вгляделся в угрюмое настороженное лицо. Результаты говорили о том, что он ошибся, этого зверька не приручить, дикий, подлежит ликвидации. Но что-то внутри протестовало, он же помнил… Было, было что-то… ведь послушался тогда у лифта, и не потому что испугался оружия, или смерти, просто в тот момент Лебедев случайно и неосознанно нащупал что-то… рычаг, кнопку, на которую надавил.
— Ну, чего ждете-то, товарищ полковник, — Бондарчук уже не ерничал. — Не можем мы на него больше время тратить.
Лебедев рассеянно перебирал фотографии, на одной из них, скачанной из соцсети, Артем был снят с дружками, смотрел в камеру и чему-то заливисто по-мальчишески хохотал. Яркие глаза, с необычным лисьим разрезом, широкая обаятельная улыбка. Лебедев знал этот тип людей, они всегда в центре внимания, не прикладывая к этому усилий. Для таких как Артем, чтобы обратить на себя внимание, достаточно просто войти в комнату, им достаточно просто быть. Солнечный, яркий, согревающий своим внутренним светом. В озлобленном на весь мир, напавшем на него диком звере, это сияние еще можно было угадать. Почти исчезнувшие потускневшие отблески этого чудесного света. Но он еще теплился глубоко внутри, под яростно вздыбившейся шерстью.
— Нет. Нам нужен именно этот мальчик.
— Мальчик, — фыркнул раздраженно Бондарь. — Ты видел, что этот мальчик сделал с другим курсантом? Уж не знаю, что они не поделили…
— А может и стоило поинтересоваться, — отчеканил Лебедев, этот разговор начал раздражать. — Приказ на ликвидацию я не подпишу, и ситуация если и вызывает сомнения в профпригодности, то не этого молодого человека.
— А ты, Лебедев, конечно, считаешь, что справился бы лучше?
Валентин промолчал, но на лице у него было отчетливо написано — да, справился, да лучше, — прочитал Бондарчук на внешне невозмутимом лице.
— Вот как… — какое-то мгновение они смотрели друг на друга, потом Бондарчук усмехнулся, отводя взгляд. — Если это такой ценный… бесценный ресурс, как ты утверждаешь, то давай, Лебедев, покажи класс!
Стало смешно, в последний раз его брали на слабо в младшей группе детского сада, кажется. А теперь зарвавшийся сослуживец считает, что может им манипулировать.
Лебедев уже хотел сказать, что думает о такой топорной попытке, как Бондарчук его опередил:
— Я могу и сам решить вопрос с ликвидацией, то, что я пришел сегодня к тебе, это просто вежливый жест и не более. Вдруг у тебя какие-то свои… особенные планы… — многозначительная пауза, взгляд шарит по лицу в попытке высмотреть хоть что-то, трещину, сквозь которую можно проникнуть в разум, внутрь. Надавить. Нажать.
Лебедев задумчиво смотрел на фото смеющегося Артема, хмурого Артема, безучастно уткнувшегося нарочито равнодушным взглядом в пространство. Что бы Бондарчук себе ни надумал насчет этого мальчика, он не прав. И одновременно прав. Никто не требовал от Лебедева самостоятельно беседовать с парнем, вербовать, уговаривать. Личные контакты с номером 113 были вовсе необязательны. Как необязательно было подставлять горло под зазубренный осколок, разыгрывать из себя заложника. Но он это сделал, глупый нерациональный поступок за долгое-долгое время.
— Ну, так что ты решил, полковник? Берешься за три месяца из этого… агента сделать или мне сразу…- Бондарчук сложил пальцы пистолетиком, — Пиф-паф!
Это было глупо, не по-взрослому, и уж, конечно, против всех его правильных и разумных принципов, делающих жизнь упорядоченной и безопасной.
— Как поступать с предоставленным материалом решать только вам, — хотел сказать Лебедев, но вдруг вспомнил отчаянный взгляд, как от Артёма шибало жаром, словно он был в лихорадке, как в последней отчаянной попытке он готов был шагнуть за самый край, и как вдруг расслабилось под его ладонью чужое сильное, гибкое тело, как послушно, доверчиво зашагал рядом, словно его вели на поводке.
— Договорились, — услышал он свой голос, — через три месяца для планируемой операции у нас будет нужный агент.
Когда за и не пытающимся скрыть свое ликование Бондарчуком закрылась дверь, Лебедев взял в руки фотографию Артёма, которому уже присвоили порядковый номер.
— Что ты такое, номер 113, — спросил он хохочущего мальчика на фотографии, из-за которого он совершил второй нерациональный поступок за долгое-долгое время.